Запах разума
Шрифт:
В общем, в тот год вышел момент истины: все узнали, какой клан чего стоит.
Так вот, на север от Светлого леса, который тогда ещё принадлежал не Кэлдзи, а кому-то другому, жил очень богатый клан, как я понял, специализирующийся на генной инженерии. И они в тот год разработали какой-то особый сорт растений, то ли суперкалорийный, то ли суперурожайный - в общем, не бедствовали. Но матриарх об этом не особо распространялась. Дело в том, что сорт был как-то хитро завязан именно на этом месте, то ли на почве, то ли ещё на чём, в общем, вряд ли мог бы расти где-то ещё - и члены клана решили, что вместо того, чтобы совершенствовать семена, соседи будут требовать у них долю урожая. Объедать их, короче..
И они благоденствовали потихоньку и молчали. А бродяг, которые время от времени добирались до них через обгоревший лес и дымящие торфяники, разворачивали - мол, самим жрать нечего.
А бродяги видели, конечно, что клан не голодает - но такая уж у них, у лицин, местная гордость: они не навязываются. Ничего хорошего они, правда, не думали, и это как-то сказывалось на обстановке, я не понял, как - но это было ещё не "цанджач", а просто вроде надписи "жлобы", которую кто-то накарябал на асфальте у ворот шикарного особняка.
Но в один прекрасный день к ним пришёл больной парень, очень молодой и, как тут говорят, друг народа. В смысле - маленького народца, ос. Вообще-то тут считается, что такое товарищество с осами - штука очень ценная, и свойство ценное, и гены ценные - но не в данном конкретном случае. Во-первых, парень был пилот, а пилоты тем генетикам ни на что не сдались. Во-вторых, он, наверное, попал в лесной пожар, обжёгся сам и потерял половину своего роя - в общем, ни с какой стороны не был для клана ценным.
В другое время его, конечно, приняли бы хоть для того, чтобы оказать помощь. Ради доброй славы. Но в данном конкретном случае генетики решили, что надо заботиться не о репутации, а о собственном благополучии - репутация, мол, дело наживное. Но, по-любому, все их мысли только вокруг этого всего и крутились - вокруг того, что скажет княгиня Марья Алексевна, вокруг имущества, вокруг того, нужен или не нужен клану пилот - а на самого бродягу им было плевать, по большому счёту.
"От него несло болью и бедой, - сказал Цвик, - а обонять эту вонь в своём ухоженном и тщательно оберегаемом саду они не хотели". И они его развернули. Сказали, что рядом - ну, часах в восьми пути, не больше - есть ещё одна усадьба, а там хорошие медики, а у них - так себе. И выставили. И в суматохе обсуждений и самооправданий даже не вспомнили, что ни кусочка еды ему не дали, выставили так.
Натурально, он не стал упрашивать. Потому что друзья народа тут - аристократия, и к другим, и к себе относятся особым образом. И унижаться он не мог себе позволить. Шёл прочь, пока не добрался до границы их владений, а там лёг и понял, что больше не поднимется.
И тогда они с маткой его роя и сделали "цанджач". А потом он умер.
А осы, которые на нём жили, сделали с его телом "дзингорг".
Я спросил, что это - и Цвик сказал, что это делают те самые осы, которые народ, со своими умершими друзьями-людьми, отчего тело превращается в статую. Такие статуи - под Деревом, мужчины, отдавшие свои гены, разум и любовь клану, предки, в общем. Объект любви и преклонения.
Типа мумий. А мы все видели их "дзингорги" - и нам в голову не приходило что-то такое.
Но не было времени размышлять, потому что Цвик продолжал.
Потом жители усадьбы, конечно, учуяли весь этот кошмар - этот "дзингорг" и запах его нестерпимой обиды, боли, предсмертной тоски, ненависти - только сделать уже ничего было нельзя. Как бы... ну... весь лес уже знал. Потому что "цанджач" впитался в почву, травой пророс, муравьи-осы его разнесли. Проклятое место, как оно есть.
И всё. Больше к ним никто никогда не пришёл. И их парни, от которых несло "цанджачем", так и остались неприкаянными, как этот несчастный бродяга. А дороги к усадьбе заросли травой, и их женщинам стало не от кого рожать детей, кроме своих братьев, что "хен-кер", зло-беда. И они жили сами по себе - все остальные смотрели как будто насквозь. Даже уже после того, как жизнь начала налаживаться, никто к ним не пришёл, никто у них ничего не взял, никто ничего не дал.
Цвик сказал, что они ещё довольно долго жили совсем одни, а потом растворились в лесу. И что он сам видел "дзингорг" этого парня и заросшие развалины - и место там жуткое, как страшный сон.
– Наверное, - сказал он, - бывали истории и пострашнее. Но о них узнаёшь из книг или из гриборадио. А эта...
– и поёжился. И у него снова встала дыбом шёрстка на руках.
А я сидел рядом и совершенно не знал, что сказать. Просто слова с языка не шли.
Тогда Цвик меня ткнул в щёку носом и сказал:
– Тебе плохо? Ты слишком хорошо это себе представляешь, да? И теперь думаешь о нас...разное... а бывало и хуже. Во времена До Книг, да и не только, если честно...
Тон у него был отчаянный, даже глаза повлажнели. Врать мне он не хотел, но - он ведь искренне думал, что лицин теперь представляются мне какими-то жестокими чудовищами. Совершенно нестерпимо.
Я от стыда чуть не помер.
И мне всё равно пришлось говорить.
– Знаешь, Цвик, - сказал я, собравшись с духом, - я не могу тебе рассказать самую страшную историю. Потому что тебе будет ужасно плохо, совсем плохо. Я всё понял.
Он на меня взглянул больными глазами - и я его погладил по голове, как у них принято.
– Понимаешь, Цвик, - продолжил я через "не хочу", - если бы у нас кто-нибудь умел делать "цанджач", то я бы раньше жил в доме, где "цанджач-цанджач". И кроме меня, там ещё жило много народу - и никого это не заботило.
Он шевельнул ухом:
– Шутишь?
– У вас - осы, - сказал я.
– Вы выделяете биохимию эту... как клеймо... А мы - мы просто... У нас в доме было пять этажей, четыре входа. Жило много семей - у нас семьи маленькие, так семей сто там жило... И там бывали такие штуки, как ты рассказал. И хуже. И никого это особо не тронуло.
Цвик чуть-чуть улыбнулся:
– Так не бывает.
– Это у вас не бывает, - сказал я.
– Но - ты знай, откуда мы сюда пришли. У нас на соседней лестнице года три назад муж жену убил по пьяни. Ножом. Соседи говорили потом - ударил её больше двадцати раз. Она вырывалась, выбегала из квартиры на лестницу, кричала, говорят, на помощь звала - но ей никто не помог толком. Полицию кто-то вызвал, потому что им спать мешали. А они поздно приехали - она была уже мёртвая.
Цвик сказал шёпотом: