Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы
Шрифт:
Мауритссон невозмутимо наблюдал за его действиями.
– Так, – говорил Кеннет, – все точно, тут продукты, как показал Хольм, вот хлеб… масло… сыр… ревень… кофе – да, все так, как показал Хольм.
– Ясно, – подытожил суровый. – Вопрос исчерпан. Клади продукты обратно, Кеннет.
Он ненадолго задумался, потом обратился к Мауритссону:
– Так вот, господин Хольм. Вышло недоразумение. Но вы сами понимаете, такая у нас служба. Мы сожалеем, что на вас пало подозрение в преступлении. Надеемся, вы на нас не в претензии.
– Что вы, что вы! – сказал Мауритссон. – Вы только исполняли свой долг.
– Всего доброго, господин Хольм.
– Всего доброго, всего доброго.
Дверь отворилась, вошел еще один полицейский, одетый в серо-голубой комбинезон. Он вел на поводке овчарку, а в свободной руке держал бутылку фанты.
– Фу, жарища! – вздохнул он, бросая фуражку на скамейку. – Сидеть, Джек. – Сорвал с бутылки колпачок и поднес ее ко рту. Повернулся к собаке и сердито повторил: – Сидеть, Джек!
Пес послушался, но тотчас встал опять и принялся обнюхивать пакет Мауритссона.
Мауритссон пошел к двери.
– Всего вам доброго, господин Хольм, – сказал Кеннет.
– Всего доброго, всего доброго, – отозвался Мауритссон.
Пес уже всю голову засунул в сумку.
Мауритссон отворил дверь левой рукой, а правую протянул за сумкой. Пес зарычал.
– Минутку, – сказал полицейский в комбинезоне.
Коллеги вопросительно посмотрели на него. Мауритссон оттолкнул голову собаки и поднял пакет с пола.
– Ни с места! – Полицейский поставил бутылку на скамью.
– Простите?.. – озадаченно произнес Мауритссон.
– Эта собака натаскана на наркотики, – сказал полицейский, поднося руку к кобуре.
17
Начальник отдела по борьбе с наркотиками, Хенрик Якобссон, занимал эту должность почти десять лет, и десять лет он не ведал, что такое покой. Другой на его месте давно заработал бы себе язву желудка или расстройство моторных центров или жевал бы занавески. Но организм Хенрика Якобссона все выдержал, а теперь его и вовсе трудно было чем-нибудь удивить.
Сейчас он невозмутимо созерцал разрезанный сыр, выпотрошенную булку, конвертики с гашишем, капсулы с амфетамином и сотрудника, который полосовал ревень.
Перед ним сидел Мауритссон, внешне спокойный, а на деле сам не свой. Двойная страховка подвела, и как подвела – самым невероятным, дурацким образом. Это что-то непостижимое. Ну ладно, один раз – еще куда ни шло, так ведь один просчет уже был у него совсем недавно. Два прокола подряд!.. Того и жди окажется, что он угадал тринадцать номеров в очередном розыгрыше спортивного тотализатора.
Он уже сказал все, что положено говорить в таких случаях. Что злополучная сумка – не его, ему вручил ее неизвестный человек на Центральном вокзале и попросил передать другому неизвестному на Марияторьет, и, конечно, он сразу заподозрил неладное, но не смог устоять против соблазна, когда неизвестный предложил ему сто крон.
Якобссон выслушал его молча, не перебивая и не комментируя. И скорее всего, не поверил ни единому слову. Наконец он сказал:
– Что ж, Хольм, могу только повторить тебе то, что я уже говорил: мы тебя задержим. Ордер будет подписан завтра утром. Можешь воспользоваться телефоном при условии, что это не помешает следствию.
– Неужели дело такое серьезное? – смиренно осведомился Мауритссон.
– Смотря что считать серьезным. Посмотрим еще, что мы найдем при домашнем обыске.
Мауритссон отлично знал, что они найдут в однокомнатной квартире на Викергатан: плохонькую мебель и старую одежду. Тут ему бояться нечего. Неизбежный вопрос – к каким замкам подходят прочие ключи – Мауритссона тоже не тревожил, ибо он не собирался отвечать. Так что, скорее всего, его вторая квартира, на Армфельтсгатан в районе Гердет, не будет осквернена ни двуногими, ни четвероногими ищейками.
– Неужели штраф платить придется? – спросил он еще более смиренно.
– Никак нет, старина, – ответил Якобссон. – Штрафом ты не отделаешься, тут тюрьмой пахнет. Да, Хольм, здорово ты влип. Кстати, кофе не желаешь?
– Спасибо, лучше чаю, если не трудно.
Мауритссон лихорадочно соображал.
Что верно, то верно – влип, и похлеще, чем думает Якобссон. Ведь у него взяли отпечатки пальцев, а это значит, что компьютер в два счета выдаст карточку, на которой написано не Арне Леннарт Хольм, а нечто совсем другое. И пойдут неприятные вопросы…
Они выпили чаю и кофе и съели полбатона; тем временем сотрудник сосредоточенно, словно именитый хирург, оперирующий больного, вскрывал скальпелем огурец.
– Здесь ничего нет, – подвел он итог.
– Ясно, – флегматично кивнул Якобссон, дожевывая бутерброд. Посмотрел на Мауритссона и добавил: – С тебя и найденного хватит.
В душе Мауритссона зрело решение. Он в нокдауне, но до нокаута еще далеко. Надо встать на ноги – встать прежде, чем прозвучит роковое «аут», а оно прозвучит, как только на стол Якобссона ляжет справка из картотеки. И уж тогда, с какого козыря ни ходи, ему никто не поверит. Он поставил на стол картонный стаканчик, выпрямился и заговорил совсем другим голосом:
– Ладно, я открываюсь. Не буду больше темнить.
– Премного благодарен, – невозмутимо произнес Якобссон.
– Моя фамилия не Хольм.
– В самом деле?
– Ну да, в документах написано Хольм, но это не настоящая фамилия.
– А как же тебя величать?
– Филип Верный Мауритссон.
– Ты что же, стыдишься своего настоящего имени?
– Откровенно говоря, несколько лет назад я пару раз угодил в кутузку. Ну а там, сам понимаешь, раз посидел, за тобой уже слава идет.