Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
Всякий день, употребляя часа два на прогулку, я столько узнал Лиссабон, что и теперь не заблудился бы в нем. В один тихий вечер с двумя товарищами согласились мы идти в театр. Улица, по которой мы шли, была освещена; двери, окна везде были отворены; в одном доме, услышав тихую музыку и прелестный женский голос, мы остановились, и как это случилось возле фонаря, то две дамы, сидевшие на балконе, нас заметили, встали, одна из них что-то нам сказала, потом сделала знак, чтобы мы вошли. Не желая понять такого приглашения, мы пошли прочь и едва сделали несколько шагов, как молодой человек, щеголевато одетый, на одной руке державший плащ свой, дабы тем показать, что он имеет длинную шпагу, на итальянском языке, едва для нас понятном, убедительно просил сделать ему честь посещением. Взглянув друг на друга, мы улыбнулись, согласились и пошли за ним. В передней комнате, весьма неопрятной, к которой лестница была весьма узкая и грязная, встретила нас старушка с двумя молодыми брюнетками; потом ввели нас в большую комнату, убранную шелковыми обоями, прекрасной мебелью, всю в зеркалами, под коими на мраморных столиках стояли в вазах цветы. Хозяйка посадила нас на двух канапе, девушки без всякой застенчивости сели между нами. Довольные сим приемом, мы вместо того, чтобы идти в театр, положили остаться тут часа два. Но какая неловкость, досада,
Приход наш в Лиссабон наделал много шума. Французские агенты старались пышными обещаниями успокоить народ, сыскать себе сообщников и, похваляясь тесным союзом Франции с Россией, осмелились уверять, что адмирал наш имеет повеление задержать португальский флот. Умы были в волнении, новости ежечасно переменялись, народ, видя приуготовление к отъезду царской фамилии, по усердию и преданности к оной, требовал оружия. Правительство всеми мерами старалось предупредить бесполезное сие рвение. Принц-регент был очень деятелен, часто показывался народу, был принимаем с кликами радости, толпы провожали его повсюду, при проезде его чернь становилась на колени, многие падали ниц, впереди и сзади его кареты часто кричали: останься с нами, не оставляй нас, мы готовы умереть за тебя и отечество. Несчастный принц с горестным видом в печальном молчании иногда обращал глаза к небу. Один раз, несмотря на тесноту, мне удалось видеть сие умилительное зрелище. Принц ехал через площадь, где войска стояли в параде, солдаты неумолкно кричали: «Да здравствует Браганский дом!». К сожалению, принц не остановился и проехал в карете прямо в дом Верховного Совета, где он каждый день занимался делами.
Наружность здешнего театра очень походит на наш каменный в Петербурге, только кажется еще огромнейшим. Ложи, отделенные одни от других перегородками, убраны с расточительной роскошью, везде зеркала, парча и атлас; каждый абонирующий погодно убирает свою ложу по желанию и сия пестрота при освещении более занимает, нежели нравится взору. Итальянская опера всегда здесь была из отличных талантов, балет также составлялся из итальянских танцоров и танцовщиц. Я был в национальном театре, но как ничего не понимал, то ничего и не скажу о любовной интермедии, где Арлекин и Каролина, постоянная его приятельница на итальянском театре, под другими именами и здесь в великолепной одежде играли первые роли. Музыка португальская согласием и простотой сходствует с итальянской, пляска же, в коей есть много смелых и неприличных даже для театра движений, показывает, что португальцы в родстве с итальянцами и, подобно им, живут под жарким небом. Народный танец называется фосса, очень жив, исполнен сладострастных выражений; впрочем, без всякой нежности и заманчивости, как, например, в пантомиме нашей русской пляски и в итальянской тарантелле. Португальцы страстно любят музыку и каждый тихий вечер на шлюпках, разъезжающих по реке, можно слышать прекрасную духовую музыку, а в городе часто встречаешь партии молодых и знатных людей, дающих под окнами своих любезных серенады. Гитара, мандолина, флажолета или гобой составляют трио прекраснейшее. Сей род волокитства в большом здесь употреблении; дамы с удовольствием слушают сии нежные песенки, уже давно сочиненные для всех родов любви, и, не стыдясь, бросают из окна или с балкона цветок или два, по которым модный селадон узнает мысли своей милой.
Время стало пасмурное и дождливое, будучи расстроен в здоровье от продолжительного бурного плавания, я не мог осмотреть все достопримечательности Лиссабона; но, дождавшись первого хорошего дня, я нанял за 4 крузада портшез, для услуг одного итальянца, и приказал нести себя к водопроводу. Ничего не может быть покойнее сего рода экипажа, сидишь, как в креслах, закрыт от дождя и пыли и, не чувствуя ни малейшей тряски, проезжаешь в час около 6 верст. Водопровод находится недалеко от предместья. Как река Таго при приливах получает большое количество вод океана, то вода ее имеет от того морской солоноватый вкус и в употребление не годится. Вот причина построения славного водопровода, которого прочность, красота и великолепие не уступают древним римским и арабским. Оный воздвигнут в 1748 году в царствование короля Иоанна V, известным архитектором Майем; говорю «воздвигнут», ибо высота его чрезмерна. Представьте себе канал воды, лежащий на аркадах вышиной от 30 до 38 сажен. Аркады сии соединяют возвышения и идут чрез долину Алкантарскую, со тщанием обработанную, покрытую лимонными и апельсинными садами и виноградниками, в тени которых разбросаны прекрасные загородные дома богачей, не щадивших издержек. По лестницам всходят на верх аркад, огражденных красивой железной решеткой. По обе стороны канала помост сделан из белого мрамора. В хорошие дни сюда приезжают лиссабонские жители для прогулки: вид прекрасных окрестностей обширного города, величественной реки, наполненной тысячами кораблей, приходящих и уходящих во все концы земного шара, и, наконец, вид необозримого океана представляют такую картину, что один взгляд на оную удивляет взор и воображение. Несколько времени стоял я на одном месте и, обращаясь вокруг, везде видел прелестные места, облагодетельствованные всеми дарами природы, зелень была так нежна, как у нас в мае месяце, померанцевые и апельсинные деревья отцветали и, бывшим недавно дождем освеженные, наполняли воздух благоуханием.
Проходя площадь, Рошио (Roscio) называемую, и увидя огромное готическое здание с малыми окнами, загражденными железными решетками, спросил я: «Не городская ли это тюрьма?» «Святая инквизиция», – отвечал провожавший меня чичероне. «Инквизиция!» – повторил я с ужасом, остановился и с негодованием смотря на строение, безмолвно рассуждал с собой: как, сей вертеп жестокого фанатизма, сие исчадие ада, противное кротости христианской веры, унижающее человеческое достоинство, оскверняющее алтарь Всемилосердого Творца, еще терпим в наш просвещенный век, еще льются слезы невинных? Неужели и теперь честолюбию тех, которые долженствуют подавать пример благости и терпения, тех, которые клялись бескровной молитвой быть посредниками наших слабостей, наших заблуждений, потребны кровавые жертвы для заклания во имя Бога. – Содрогаюсь. Вот последний в Европе памятник лютости варварского суеверия. Вот один предмет в Лиссабоне, достойный быть истребленным, и первая причина, по которой можно желать скорейшего сюда прибытия французов.
Приговоры инквизиционного судилища, на коем основана была власть духовенства, история описана кровавыми чертами; раскроем несколько страниц сего суеверного периода и пожалеем о миллионах мучениках, погибших за мнение, не истинной вере, а честолюбию духовенства только противное. Когда папы, воспользовавшись случаями, кои суеверие им представило, соделались могущественнейшими светскими монархами, когда помощью проклятья без войск могли весть войну и заключать мир, когда разрешением клятв подданных могли лишать тронов царей и по воле своей располагать чужим достоянием; тогда духовенство получило великие преимущества, в числе первых – суд и расправу как духовную, так и гражданскую. Злоупотребления сей власти скоро дошли до чрезмерности. Папы, подобно Левиину колену, взимая десятую часть от всех доходов христианских государств, без труда собрали великие богатства. Все войны, в те времена бывшие, начинались с благословением пап именем Христовым, и посему были самые непримиримые и кровопролитнейшие. Вот почему Кортес и Писарро, покоряя Мексику и Перу, истреблением миллионов не католиков думали угождать Богу и в оскорбление милосердия сего всеблагого существа жгли и истребляли перуанцев, приписывая в честь себе то, чему мы теперь ужасаемся. Наконец соблазнительное поведение духовенства, его жестокость и справедливое желание государей освободиться от власти пап предускорило разделение и преобразование западной церкви. Изобретение книгопечатания и Реформация, происшедшая в 1517 году, была деятельнейшими средствами к ослаблению власти папы и духовенства. Для поддержания сей колеблющейся власти судилище инквизиции восприяло свое начало. Возжглись костры, на коих по злобе и частному мщению гибли тысячи, и сими ужасами власть духовенства утвердилась. В Португалии оное судилище учреждено при Иоанне III в 1526 году.
По совершении Реформации продолжительные войны, за веру подъемлемые, повергли Европу в новую борьбу, жестокую и кровопролитную. Нетерпимость вер у католиков и лютеран остались в равной силе. В католических землях гонение других вер было поручено инквизиции и гонения сии были ужасны. По единому подозрению, иногда по личному неудовольствию духовного с гражданином, одно слово насчет религии, а паче в порицание духовенства, в кругу друзей произнесенное, было достаточно, чтобы претерпеть пытку и смерть мучительную. Веронеистовство сей тайной духовной расправой до того было возбуждено, что в Испании и Португалии с нетерпением ожидали дня, в которой инквизиция сожигала несколько евреев в отмщение за смерть Иисуса Христа. Дела инквизиции не подлежали никакой власти, и потому-то нередко самые цари трепетали сего тайного суда. Ныне, по влиянию благотворного просвещения, власть инквизиции ослабела, нынешний принц-регент положил ей пределы, и суд сей только печется о сохранении и неприкосновенности веры.
Морское путешествие, при многих неприятностях, доставляет одно удовольствие; так сказать, мгновенно переноситься из страны в страну и в короткое время ознакомиться с народами, живущими на противоположных концах земного шара, и в сем переходе мученики любопытства, если смею назвать так всякого путешественника, находят новую пищу для своих наблюдений. Давно ли были в Греции, видели ее развалины и вдруг находимся теперь в столице Португалии, где никогда не воображали быть. Видя везде новые обычаи, совершенное различие как в самой природе, так в одежде и нравах, мы скоро к оным привыкаем, и то, что сначала кажется странным, впоследствии становится обыкновенным; но нигде взор и мысли мои не поражались таким разнообразием, как в Лиссабоне: мне казалось, что оный населен жителями других частей света. Причина сему очевидна; производя торговлю с Бразилией и Индией, португальцы приняли многие азиатские обычаи, смешали их с своими, и потому в образе жизни мало сходствуют с европейцами. Вот некоторые и них.
По гористому положению города, карет я видел мало, вместо них употребляются портшезы весьма богатые, снаружи раззолоченные, внутри обитые бархатом или парчой, со стеклами или зелеными занавесками; крик носильщиков и множества слуг, портшезы окружающих, представляет нечто необыкновенное, нечто азиатское. Здешние женщины, несмотря на оливковый цвет лица, очень миловидны, статны, имеют прекрасные черные глаза, живой быстрый взгляд, обнаруживающий чрезмерное их желание нравиться. Черная тафтяная, со многими складками роба, всегдашний и обыкновенный их наряд, к сожалению, лишает их многих приятств, к тому же обременяют они себя весьма не к лицу множеством драгоценных камней, перл и золотых привесок. Черные кудри, распущенные по плечам, перевиваются лентами и цветами. Когда дамы идут прогуливаться, черные служанки, одетые с такой же разборчивостью, для защиты от солнца с двух сторон держат над головами своих барынь чудной формы зонтики. Дамы здешние очень набожны, они не пропускают ни одной церемонии, ни одной обедни и вечерни, для препровождения времени переходят из церкви в церковь, и таким образом каждый день имеют случай показать пышность своих нарядов и похваляться многочисленной свитой, их сопровождающей. Если они не в церкви, то сидят у окошек или на балконах. Здесь мода возвела негритянку с курчавыми шерстяными волосами, с лоснящимся лицом, с толстыми отвислыми губами на степень красавиц. Креолки и мулатки, при малом росте весьма стройные, имеют всегда открытую прекрасной формы шею и нежный взгляд, только временно сменяют арабок. На сию несправедливость бедные лиссабонки имеют всю причину жаловаться; несправедливо было бы упрекать их в свободном обращении, и если в карнавальные праздники они позволяют себе большие вольности, то в оправдание их служит то, что мужья имеют вкус самый испорченный.
Театр, маскарад, прогулка на шлюпках по реке и в садах, близ города находящихся, составляют любимую забаву большого света. Богатое дворянство живет с расточительной роскошью и, как везде, подражает чужим обычаям. Гордость вельмож, почитающих титла и родословные превыше всех достоинств, есть источник многих изящных качеств, составляющих истинное благородство. Гордость сия делает их щедрыми и добродетельными. Дворянин, даже и купец, никогда не позволит себе низкого поступка. Иностранец, в других землях всегда долженствующий быть осторожным, здесь может иметь доверенность к тому, кто носит шпагу. Политическая слабость государства, хотя и сделала португальцев не столь деятельными, хотя предприимчивость их почти утратилась, но дух их еще не упал; они не показывают того уничижения, которое есть последний шаг к ничтожеству; напротив, португальцы не забыли славу своих предков, мужество их как искра тлеется под теплом. И если только раздуть ее, открыть храбрости путь к чести, то наполеоновцы не так легко с ними управятся.