Записки переводчицы, или Петербургская фантазия
Шрифт:
А перед крыльцом, метрах в двух, вилял хвостом Треха. Правда, стоял теперь Треха уверенно на четырех точках опоры.
— Это сторожа нашего песик, — охотно пояснила мне старенькая горбатенькая монахиня.
Стоя на нижней ступеньке, она готовилась к штурму крыльца и была очень рада внезапной передышке.
— На кладбище у нас иногда пошаливают, а он так хорошо службу несет, что оставили на хозяйстве. Да и детки его любят — это называется зоотерапия!
Она подняла крючковатый палец с желтым ногтем, гордясь своими знаниями. Потом, с трудом преодолев сопротивление
— А ты чего, дочка, такая расстроенная? Вроде из храма вышла, праздник сегодня...
— Мне обидно...
— Да не обижайся ни на кого! Ни на людей, ни на себя — это грех, а сегодня особенно. Иди лучше собачку погладь: он чистенький. Вася его из-за деток раз в неделю специальным шампунем моет. Намывает до блеска, как машину, животное аж блестит.
— А что за детки?
Какой ужас! Неужели этот цыган еще и многодетный? Вот уж учитель рисования...
— Наши детки — особенные. Мы с даунами, с аутистами занимаемся, которых вы ненормальными называете. А у Бога все нормальные! И представь, успехи есть. Еще колокольным звоном лечим. Василий с ними ангелов рисует...
— Рисую — и удивляюсь способностям этих особенных детишек, Анна Александровна! Да, кстати, можно спросить? Чего это вас из храма выкинуло? Летели как пробка из шампанского, прости господи! Наверное, о чем-то постороннем думали?
Мой ворон стоял внизу и сиял улыбкой в тридцать три зуба.
— О вас думала.
Я решила сказать правду, чтобы обескуражить его, но он лишь согласно покивал головой.
— Вот я и пришел. Больше думать не надо. Подожди, Анна Александровна! Я сейчас матери Соломонии вскарабкаться помогу, а потом будем христосоваться.
Пока я соображала, что ответить, Василий нежно обхватил старушку огромными лапами и фактически понес в храм. А на дорожке показалась странная пара: молодая мама, которая держала сцепленные замком руки за спиной, а за этот замок, тоже двумя руками, крепко держался мальчуган лет восьми и бодро семенил сзади. Мама с сыном были очень симпатичными, светло-русыми и голубоглазыми, хорошо и модно одетыми — видно, люди с достатком. Лица спокойные, довольные и даже счастливые — смущало только то, что мальчик часто моргал и морщил лоб. Увидев Треху, он сразу кинулся на мохнатую шею. Я не поняла, понравилось это маме или нет, во всяком случае, она терпеливо ждала. Треха рухнул на спину и изобразил восторг, умильно прижав передние лапы к груди.
— Мама, с-смотри, какой! — Мальчик чуть-чуть заикался. — Видишь, что Квадрик д-делает! Он меня любит...
— Женщина, вы чего смотрите? Он же блохастый! А потом пацан будет за все в храме этими же руками хвататься?
Это была моя «приятельница» с палками, которая выползла через дверной проем и, тяжело отдуваясь, морщась от яркого солнца, с высоты паперти обозревала всю нашу компанию.
— Собака чистая, это проверено, — вежливо возразила мать. — И у меня всегда есть салфетки.
Она изо всех сил старалась
— Батюшки-светы! Бесноватый!
Хромоножка выставила вперед палки, отбиваясь от невидимых бесенят, и вдруг отчаянно завопила:
— Помоги-ите! Ратуйте, люди!
— С ума сошла? Он болен! Ты его испугала своей истерикой. Дай пройти! А ну, вон пошла, я сказал...
Василий стремительно сбежал по ступенькам, подхватил мальчишку на руки и поднял высоко-высоко, к самому небу.
— Ванечка, смотри! Там ангелы летают и солнышко горит! Видишь своего хранителя? Ну-ка, ну-ка, смотри внимательнее...
Вместо того чтобы испугаться, ребенок стал затихать и, часто моргая, напряженно всматривался в небесную высь.
— Мне кажется, я видел, — спокойно и серьезно сказал Ваня.
В этот момент звонко и радостно загудел главный колокол, рассыпались серебром маленькие колокола.
— Все, Ванечка, теперь ангелы в храм полетели, и мы туда же пойдем. А ты, Анна Александровна, не вздумай уйти, меня дождись! Видишь, какие меж нами препятствия возникают — будем преодолевать!
Василий плотнее прижал к себе Ваню, ужасно нахально и обаятельно подмигнул мне из-за детского затылка, так что у меня что-то екнуло в груди и разрумянились щеки, легко взбежал на паперть. Проходя мимо тетки, он беззлобно попросил:
— Мать, дай пройти и умоляю: рот больше не открывай, ладно?
Она послушно закрыла рот, потом, как сырое тесто, медленно стекла со ступенек и сказала Трехе:
— Зачем так глядишь, зверюга блохастая? Думаешь, добрее меня? Думаешь, я злющая? Так у тебя четыре ноги, а у меня получается, что ни одной! Может, ты бы вообще всех перекусал, если бы обезножел...
— Я свободен!
По-военному четкий и веселый возглас отвлек меня от покаянного монолога. Я обернулась и увидела предмет своих, увы, давно не девичьих мечтаний. Вышедший из храма Василий стоял на крыльце, возвышаясь надо мной (стоявшей на три ступеньки ниже), как огромный памятник, закрывая полнеба.
— Очень вы маленькая, Анна Александровна! Чуть вас не потерял: я ведь всю жизнь любил женщин мощных и высоких.
— У вас все впереди, — сурово сказала я. — И христосоваться с вами я не собираюсь, так как не могу понять, что вы за человек такой. Скажите лучше: вы стояли под моим окном? Выслеживали?
— Стоял! Но не выслеживал, а отслеживал — хотел убедиться, что вы благополучно добрались до дома. Это, по-моему, нормально, не правда ли?
Я пристыженно молчала, потом, чтобы не сдавать позиций, пробормотала, что это еще неизвестно, что он там делал. Он не стал слушать и выразительно помахал пакетом, набитым снедью.