Записки рецидивиста
Шрифт:
— Гия, подожди! Садись за стол.
Гия сел, а я обратился к Наби:
— Ты будешь чай пить?
— Да.
— Садись к столу.
— У меня конфеты есть, я сейчас, — сказал Наби и пошел к сумке.
А я внимательно посмотрел на Гию и сказал:
— Вот так надо. Парень сам предложил. А не так, как ты, по-махновски. Кто бы ты ни был, ты туда не клал и брать не имеешь права. Здесь много кой-чего есть у людей, и ты будешь к каждому в торбу залазить и брать? Здесь тебя уже поняли, что ты за вор в законе. Ты даже рамс у мужиков не мог разобрать, когда они к тебе обратились. Вот так, Гия, тут «люды» (воры) со стажем с Медвежьей горы постановили тебя зарезать. Но здесь тебя трогать никто не будет. Сейчас ты поедешь
— Да, — ответил Гия, опустив голову.
— А в Грузию приедешь, там можешь «катить», там у вас хорошо получается, — сказал я.
— Не знаю. Я там у себя не сидел. Я все время на «дальняках» «чалился».
— Интересно даже, как ты на лесоповале сидел? В общем, смотри, дорогой, я тебя предупредил, до дома можешь и не доехать.
— Доеду как-нибудь, — ответил Гия.
Когда в рязанской тюрьме нас выводили на прогулку, я обратил внимание, что на вышках тюрьму охраняют женщины. Сама тюрьма напоминает церковь, по ее бокам стоят бойницы-часовни, прогулочные дворики очень узкие. Камеры в подвале грязные, бетонные полы буграми, дышать невозможно. Шконки в камерах приварены низко. Если сидишь на нижней, обязательно ударишься башкой о верхнюю. А тараканов и вшей море, как спецом разводят. В общем, рязанская тюрьма оставила плохое впечатление.
Наконец-то мы выехали на Потьму в Мордовию. В Потьме тюрьма пересыльная, сюда свозят заключенных всех режимов. Один длинный барак и очень много камер, есть камеры освобожденных, кому через день-два на свободу. В коридоре тюрьмы работают «хозбыки», это зеки первой судимости. К Потьме подходит узкоколейка (УЖД). Каждый вторник и пятницу тепловоз цепляет три вагончика и везет заключенных по лагерям разных режимов: общий, усиленный, иностранцы, особый режим и больничка всех лагерей — это третья зона. А всего двадцать зон, плюс две женские. Женщин сидит очень много. Недавно сделали еще наркомзону для наркоманов. Но их там не лечат, там только одно лечение — трудотерапия, заставляют работать.
Когда-то здесь и политические сидели. Но их мало осталось, человек шестьдесят, да и тех на Урал увезли. Эти зоны называют «Темниками», поскольку расположены они в Темникском районе Мордовии. Здесь еще в двадцатые годы Мустафа дорогу строил, Колька Свист и Жиган тоже «чалились». Даже та насыпь осталась, по которой Мустафа ехал на «пионерке» (дрезине), а его Жиган зарезал. Недаром в песне поется: «Мустафа дорогу строил, Колька Свист по ней ходил. Мустафу Жиган зарезал, Колька Свист похоронил». Все это произошло здесь.
Мордовию иногда называют матерью советских лагерей. Я бы уточнил: не мать, а мачеха. Уж больно неласково она встречает своих сыновей и дочерей.
Здесь испокон веков начальство лагерей, обслуга, охрана состоит из местных жителей. Эти должности у них по династии передаются. Все они переплелись между собой родственными связями: начальник режима женат на сестре начальника лагеря; тот, в свою очередь, женат на ком-то из персонала или их родственницах. У них даже дети на улицах не играют, как принято у советских детей, в Чапаева, партизан и немцев, в тимуровцев, а играют в ментов и заключенных. Ловят «зеков», ведут по улице, пинают, расстреливают тех, кому по несчастью выпала эта роль.
В школах дети учатся плохо. А зачем хорошо? Вырастет, одна дорога в надзиратели. А прапорщику много ума не надо. Им даже мало ума дай, и того много будет для такой работы. Отец уходит на пенсию, сын приходит из армии, надевает повязку, и, смотришь, он уже кричит в зоне:
— Руки назад! Стройся по пятеркам!
Если кто огрызнулся в его сторону, у него в кармане бумага и ручка. Приходит этот молодой амбал, берет старого, дряхлого заключенного за куртку, смотрит на
Как-то шли мы на работу, из карцера зеков вывели, чтобы везти их в третью зону на больничку. Так на них страшно смотреть было, они все невменяемые, как роботы. Один зек говорит мне: «О, так это Москва уже?» Видимо, у него «крыша поехала» после карцера, так их там заморили.
Да, насмотрелся я на весь этот беспредел, на своей шкуре испытал. Ну, было бы это где-то на «дальняке», на Колыме где, на Камчатке, а то тут, рядом с Москвой, и никто об этом не знает.
Разумеется, никто не говорит, да это было бы просто смешно, чтобы всех поступающих в лагеря воров, бандитов и головорезов встречали с хлебом-солью, музыкой и устраивали их как в лучших санаториях четвертого управления, или как на дачах у наших паханов, что в Кремле сидят. Нет, конечно. Но хоть капельку просто человеческого отношения к оступившимся людям, это-то можно сделать. Ведь люди здесь дохнут как мухи. Когда я иду с работы, то уже по какой-то инерции смотрю в камеру, где гробы стоят. По два-три, а то с полдюжины, и так каждый день.
Но моя мысль и рука тоже забежали немного вперед. Я только-только еду в эту преисподнюю.
Поезд остановился. Нас, пять человек особого режима, выгрузили из вагона. Только мы ступили на землю, начальник конвоя закричал:
— Шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх — стреляем без предупреждения! Вы находитесь в распоряжении конвоя! Подчиняться беспрекословно! Вперед! Держаться рядом!
Мы тронулись в путь. За нами остались три вагончика с зеками других режимов. Из них слышны шум, крики женщин, мужиков, лают собаки. Овчарки рвутся с цепей и надрываются до хрипоты и рвоты.
Наконец мы отошли от вагончиков. Все стихло, только сзади до нас доносится еще лай собак. Подошли к зоне «десятке», открылись ворота, мы зашли. Первым делом нас повели во «вшивобойку». В бане заставили раздеться, начался шмон. Кружку не положено, миску не положено, ложку тоже, кроме деревянной. Посмотрели мои книги: «Наука академика Склифосовского», покрутили в руках и бросили на пол.
— Что, ученый? — спросил один надзиратель.
— Да. Изучаю в свободное время, чтобы не потерять профессиональный навык, — ответил я.
— Оно и видно. Вон живот какой отъел. Но тут у нас свои Менделеевы. Быстро тебя вылечим, избавим от живота. Отходи в сторону. Это сдай.
Другой надзиратель увидел у меня норковую шапку, сказал:
— Зачем она тебе? Все равно сгниет в каптерке за твой срок.
— Начальник, забери себе на память, — ответил я.
Он откинул шапку в сторону, а в это время я отложил свои книги в сторону. Шмон закончился. Мы помылись в бане и ждали приема у «хозяина». По одному стали «дергать». Зашел я в кабинет. За столом сидел начальник зоны подполковник Балашов, по бокам от стола — начальник режима Милакин и подполковник Калиничев. Он был в годах, седой весь, видимо, бывший фронтовик, причем контуженый. Почему я так подумал? Да у него голова время от времени сильно дергалась, как у жеребца. Я был в бушлате, уже переодетый в полосатое. Начальник посмотрел на меня, сказал: