Записки рецидивиста
Шрифт:
— Вот и тракторист. Пойдешь на кирпичный завод трактористом. Идите.
Меня повели в малый БУР и посадили в восемнадцатую камеру. Всего в зоне три БУРа: большой, средний и малый. В камере я осмотрелся: стояло десять шконок и было три человека. Я поздоровался, положил сумку и познакомился с мужиками. У одного кликуха была Пятница, сам из Орла. Другого звали Санек, он только из карцера вернулся, был бледный и худой до ужаса. Про таких у нас говорят: «На кресте». Третьим в камере был одноглазый Татарин. Они с Саньком земляки, из Саранска оба.
Стали разговаривать. Татарин и Пятница сильно начальство ругали, особенно начальника отряда, которому дали кликуху Участковый. Про Пятницу я даже подумал сначала: а не провокатор ли он? Они, наверно, думают, что я первый раз на «особняке». Начну сейчас недовольство высказывать, а завтра меня вызовет Участковый, я и тому ебуков насую. И начнется у меня с ним знакомство через «трюм». Поэтому я спокойно-спокойно Пятнице сказал:
— Ты плохо отрядного знаешь, его правильно понять надо, и все путем будет. Короче, братва, чай у вас есть?
— Нету.
— Нате заваривайте, а это братва заварит, когда с работы придут, — сказал я.
Пятница все время не сводил с меня глаз, наблюдал за мной, а когда чифирнули, он засмеялся и сказал:
— Ох, Дим Димыч, ты «гнилой», однако. Ты, видно, не первый раз на особом.
— Да уж пришлось, однако. «Долину смерти» на Украине прошел.
— О, так я слышал про нее. Говорят, из нее убежать невозможно.
— Говорят-то говорят, а я сам в этом убедился. Попытался уйти в «эмиграцию», да «на вилы сел» (попался), за что целый год в «сучьей будке» (одиночной камере) под землей «сидя лакал». В общем, тяжелый путь прошел. Так, ребята, я после этапа, пойду немного «посижу на спине» (посплю), — сказал я, лег на нары и быстро уснул.
Проснулся вечером от шума, в камеру братва заходила после работы. Я со всеми поздоровался и познакомился. Вытащил из сидора чай, сказал:
— Заваривайте.
Потом достал сигареты и папиросы, всем разделил поровну. Глотнули чайку, закурили, бригадир Санек начал расспрашивать, кто я и откуда. Я рассказал свою историю, только рассказывал в обратной последовательности. Когда дошел до порта Ванино, где я еще пацаном на «спецу» сидел, тогда особого режима еще не было, то в углу камеры кто-то сильно рассмеялся, закричал:
— Димыч, ты ли это?
Я присмотрелся к человеку. Ба! Да это же Коля Людоед! Я тоже воскликнул:
— О, Людоед, вот так встреча! Сколько же мы с тобой, лет тридцать не виделись? Воистину в Библии сказано: «Пути Господни неисповедимы, оные пересекаются». Ну как жизнь?
— Да так, потихоньку, — ответил Людоед.
У Коли тогда было двадцать пять лет срока. Он еще с одним вором уходили в побег. Я им тогда помогал. Третьим с собой они взяли молодого парня фуфлыжника на мясо. Дело было зимой, уходили в тайгу. Их месяца через полтора взяли, а парня они успели съесть. Вот и получил Коля с тех пор погоняло Людоед.
— А за что сюда попал? — спросил я у Людоеда.
— За участковым гнался с топором два квартала. Не догнал суку. Вот и «отломили» мне червонец. А до этого на свободе женился, жена — учительница, но на двадцать лет моложе меня была. Она родила мне сына. Когда на суде зачитали, что я людей ел, так она отказалась от меня. В обморок упала, а когда очухалась, завопила: «Боже мой, с кем я жила?» Я об одном ее попросил: «Если выйду на свободу, разреши к сыну прийти». — «Только с милицией», — сказала она. Вот только, Димыч, не знаю я, выйду отсюда или на кладбище останусь? Ведь мне уже пятьдесят девять лет, а еще «петра» мотать.
Такую вот невеселую историю рассказал мне Людоед. Чтобы как-то подбодрить его, я потихоньку сказал:
— Коля, у меня «дурь» есть.
— Да ты что, Димыч? Только тихо. Это надо в историю записать. Сюда, на «десятку», еще никто ее не привозил. Раньше в этих камерах одни политзаключенные сидели. Их разогнали и поселили нас, полосатиков. Я сейчас в кочегарке работаю. Завтра, Димыч, приходи ко мне. Я тебе веник березовый дам, две болванки нагрею, будешь на них потихоньку воду лить и париться под душем. Там и посидим побазарим.
На другой день, когда нас привели в рабочую зону, я сразу в гараж не пошел, а пошел к Людоеду в кочегарку. Дал ему анашу и сказал:
— Пригласи кого хочешь и угости, но только кого положено.
— Об чем разговор, Димыч? Знаю, — ответил Людоед.
Я пошел мыться в душ. Когда вышел, в кочегарке сидела братва, человек пятнадцать, и курила анашу. А мне Коля заварил купеческий. Я попил чаю с конфетами, и только потом мы разошлись по рабочим местам.
Когда я пришел в гараж и увидел трактор «ДТ-75», понял: это мое горе. Эту рухлядь делали, наверно, если не при царе Горохе, то при Петре Первом, это точно. Прежде чем я его завел, раз двести пришлось дергать за пускач. Спина у меня была мокрая, хотя на тракторе я еще и не начинал работать.
Подошел начальник кирпичного завода Сан-Саныч, мужик лет тридцати, но весом не меньше ста двадцати килограммов. Когда идет, то еле ноги передвигает.
— Ну что, идет дело? — спросил Сан-Саныч. — Ну-ну, привыкай. Я тебе двух тунеядцев дам, будут помогать «обувать» трактор, если «разуешься». Они постоянно будут в твоем распоряжении.
Так начался мой первый трудовой день. И потянулись дни унылые и однообразные. Еще бы все ничего, да отрядный нам попался сволочь натуральная, у него и улыбка всегда ехидная и кровожадная, к каждому пустяку придирается. Чуть что не так, пятнадцать суток карцера получи. Старика Саню Воробьева он глухо замордовал, тот еле ноги таскал, и постоянно ларьком его наказывал. Саня и забыл, когда последний раз отоваривался.
Забегая немного вперед, скажу: когда спустя несколько лет я попал в ИК 385/10, то ребят там спрашивал про Участкового, нашего отрядного из «десятки». Сказали, его машина задавила. Вот так. А может, спецом задавили. Ну, да это большого значения не имеет. Главное, одним мерзавцем меньше стало.
Подошел праздник 9 Мая. Мы сидели в камере, пили чай. «Ящик с хипишем» объявил, чтобы отрядные подали списки ветеранов войны, их всех отоварят в ларьке в счет праздника.
Меня осенила великая мысль. Я обратился к деду Воробьеву: