Записки рецидивиста
Шрифт:
После такой моей пространной речи Николай Иванович долго ходил по камере, качал головой, потом спросил:
— Дим Димыч, вот вы давно сидите, опыт имеете, неужели они позволят такое?
— Не только позволят, а сделают. Им лишние глаза и уши не нужны. Коммунисты очень практичные и кровожадные люди. Это самая сильная и страшная мафия в мире. «Коза ностра» в сравнении с ней, так просто детская игра.
Это была моя последняя беседа с Николаем Ивановичем. Санитары на носилках унесли меня из карцера в больницу.
За пятнадцать дней, что я находился в больнице, я хорошо поправился. Опухоль
Умер сосед по нарам Гена. Вечером пришел с работы, а работал он в строительной бригаде, и спросил у меня:
— Дим Димыч, у тебя есть новое белье: кальсоны и рубашка?
— Есть, — ответил я.
— Дай мне, я переоденусь, а то чувствую, что сегодня должен умереть.
Гена до этого постоянно жаловался на сердце. Я вытащил из мешка нижнее белье, дал Гене. Перед отбоем он переоделся, а когда утром мы проснулись, Гена был уже готовый. Умер как по заказу. От расстройства друг его Сережа Дерябин три дня ходил сам не свой и ничего не ел.
Недели через две пришел отрядный, сказал мне:
— Пономарев, собирайте вещи, вы идете на открытый вид режима.
Я свернул матрац, попрощался с мужиками и пошел на открытую зону. Это был большой двухэтажный дом. В Ленкомнате телевизор стоит. Поначалу я из нее не вылезал, смотрел по телику все подряд до самого отбоя. И то мало казалось. Так наскучался в карцере. В здании была хорошая столовая, на столах новые клеенки, еду подают в амбразуру. В общем, почти как в лучших домах Лондона.
В первой секции, где я поселился, было человек шестьдесят, были здесь и мои земляки-калмыки. Я-то из Калмыкии пришел в эту зону. Все калмыки пришли ко мне на встречу, стол накрыли, принесли кто что мог, чай заварили. Мы дружно сидели и пили чай. Другие зеки мимо проходили и удивлялись, говорили:
— Дим Димыч, а мы и не знали, что ты тоже калмык.
Я только улыбался и отвечал:
— А что, разве не похож? Я тоже степной бродяга, в родную стаю сайгаков попал.
Тут в открытой зоне жизнь у меня пошла намного легче. Захотел, пошел на свежий воздух, погулял. Правда, дворик маленький, но ништяк. Есть беседка, турник, мужики даже футбол тряпочный гоняют. В Ленкомнате баян старенький был, так я стал на нем учиться играть и быстро освоил. Когда был на особом режиме в «Долине смерти», то научился на аккордеоне играть. На баяне только пальцовка другая, а басы те же. Начал ноты вспоминать. Потом у ребят, кто выписывает, собрал журналы «Крестьянка». В них в конце всегда песни печатали и ноты. Я переписывал ноты в тетрадку, шел в раздевалку и там играл.
Вышел на работу в третий цех. Там, в самом углу, стоял фрезерный станок, так я на нем стал работать. Норму лупил на двести процентов. Ко мне поступали болванки, я на них фаски снимал с двух сторон, норма была четыреста штук, а я каждый день по восемьсот выдавал.
Как-то по цеху менты обход делали. И один пожилой надзиратель подошел ко мне и удивленно спросил:
— Ты Дим Димыч?
— Да.
— Вот это дела! Ты меня не узнаешь?
Я пригляделся к нему и
— Могила, никак ты? — сказал я, и мы обнялись.
Потом мы с ним частенько беседовали. Могила как-то спросил меня:
— Дим Димыч, а воры-законники есть сейчас?
— Да, есть, но они в других зонах, а большинство в «крытых» (тюрьмах) сидят. Коммунисты их боятся. А те, что здесь, это больше спекулянтские рожи. Что Рафик, что Грек, это непутевщина. Ты бы слышал, как они по радио выступали. За такие выступления яйца отрезать надо. Не личит для законника такой базар держать. Ты вот, Могила, мент и то, видишь, и меня спросил, потому что сам в Ванино видел настоящих воров: дядю Ваню Фунта, Пашку Зуя, бакинца Маруху, Толика Кнута, Шпалу, Огонька, Володю Сибиряка да многих других. Кстати, на Украине на «особняке» в «Долине смерти» я Пашку Зуя встречал, Володю Сибиряка и других авторитетов. Так Зуя я не узнал, вся морда у него была «покоцана» (изрублена). До этого он пять лет пролежал, не вставал, ноги у него отнимались. Что только коммунисты ему не делали. Бесполезно. Вот что значит настоящий вор в законе. Или Игрушку я встречал в Средней Азии в подвале Таштюрьмы. Он тоже все «прожарки» прошел у коммунистов, даже в сумасшедший дом попал, но подписку не дал. Вот это «люды» (воры в законе) были.
Так беседовал я с надзирателем Могилой, как с добрым старым приятелем. Человек он был неплохой, хоть и мент. Среди воров в Ванино о Могиле было неплохое мнение. А нам с ним было что вспомнить, о чем поговорить. Я поинтересовался у него, как он в Мордовии очутился.
— Здесь у жены родственники, а в Ванино многие зоны разогнали. Вот я и взял направление в Темникский район, — ответил мне Могила.
Проработал я полгода в третьем цехе фрезеровщиком, и подошла половина моего срока. Меня представили на суд. Нас таких набралось человек пятнадцать, всех привели в кабинет начальника колонии, здесь и заседал суд. Стали по одному «дергать». В коридоре я встретил Петра Калмыка. Он сидел в большом БУРе, потом сильно заболел, и его отправили на больничку, кое-как выжил. Ему шестьдесят лет, двадцать пять лет он добирается на родину в Калмыкию и никак не может добраться. Наконец-то ему улыбнулась фортуна, он прошел суд, а я ему посоветовал:
— Петя, меня сейчас могут кинуть, у меня есть нарушения, я в карцере сидел. Возможно, на родину тебе придется добираться без меня. Приедешь в Элисту, сразу иди в дом престарелых. Там у меня кент работает, Санек, Черный кликуха. Мы с ним вместе сидели, а сейчас он там завхозом работает. Передай ему от меня большой привет и скажи, чтобы тебя он поселил в самую лучшую комнату.
Передо мной на суд зашел молодой парень из Волгограда по кличке Трактор. Вышел из кабинета и в сердцах крикнул:
— Кинули! Менты позорные!
Зашел я в кабинет. За столом сидел молодой судья, на вид лет тридцати пяти, сидели заседатели, сбоку стоял отрядный. Судья открыл мое личное дело, стал читать:
— Такого-то числа взял заточку и решил навести порядок на кирпичном заводе. Ударил одного заключенного заточкой, за что был водворен в карцер. В общем, мы не можем заменить вам вид режима, вы не исправились. Мы ваше дело отклоняем на шесть месяцев.
Я вышел из кабинета, Петро спросил: