Зарницы смуты
Шрифт:
— И что дальше? — Несмотря на подкрадывающуюся дрему, мне хотелось узнать, чем закончилась история.
— Прикончили девку колдуны. Капище сожгли, из алтаря сделали подставку для книг… А земля испортилась. Почва смягчилась, деревья гнить изнутри начали. Вот, спустя поколение, и появилась трясина. Ни одному проводнику так и не далась она. Каким бы опытным ни был, все одно — оступишься и захлебнешься тухлой водицей.
— А кому она нужна, трясина эта? Зачем туда ходить?
— Не знаю. Может, и не нужна никому. Пробраться
Он захохотал.
Ночью я спал на диво крепко. Разбудил меня не в меру веселый и задорный рев рога. Не боевого, как оказалось, но возвещавшего, что утро уже наступило.
Зевая и щурясь, я подошел к железному чану в углу шатра. Холодная вода немного взбодрила, прогнала остатки сна. В животе голодно заурчало, намекая, что стоит заглянуть к отрядному повару.
Оглядев шатер, я с удивлением обнаружил, что Гродверда нет в кровати. То ли встал ни свет ни заря, то ли вовсе не ложился. Странный он, этот Рубака.
Набросив на плечи просохший и пахнущий дымом плащ, я вышел из шатра.
За ночь утоптанный снег подмерз, схватился ледяной коркой, что звонко хрустела под сапогами. По лагерю сновали вооруженные люди, где-то лязгал металл, воздух пропитался запахами кожи и оружейного масла. На отшибе лагеря уже начали сворачивать шатры, несколько пограничников усердно сбивали намерзший за ночь лед с канатов и креплений. У коновязи суетились отрядные конюхи, снимали с лошадей теплые попоны, подтаскивали мешки с фуражом и талой водой.
Мои ноздри уловили запах мясной похлебки. Голодная слюна наполнила рот, но я решил повременить, и отыскать Гродверда.
Недолго думая, отправился к капитану. Его шатер уже начали сворачивать, а сам Иридин стоял возле флагштока со знаменем Каолита и пытался счистить лед с полотна.
— Синц Иридин! — я выудил из памяти вежливое обращение, принятое на востоке.
Капитан обернулся. Его тонкие губы тронула едва заметная улыбка:
— Синц? Ты ошибаешься. Я уроженец Старого Халифата, а обращение «синц» — это к раскосым жителями Империи.
Я почувствовал себя полным придурком.
— Извини, капитан. Спросонья перепутал… Ты сегодня Гродверда не видел? Не могу найти.
— Он пошел к тракту, — коротко пояснил воин. — Караульные говорят, что отправился туда еще затемно. Взял с собой факел и меч. Если найдешь дружка — поторопи. Я велел моим людям седлать коней.
Утро было теплым, солнце впервые за три дня выглянуло из-за мраморных туч. Светило ослепительно, блики играли на чистейшем нехоженом снегу.
Прикрываясь рукой от яркого света, я быстро взбежал по пригорку на тракт. Приземистая фигура Рубаки, окутанная паром, возвышалась над широким бочагом. Стоял воин на поросшей жухлой травой кочке, что-то внимательно разглядывая в незамерзающей воде.
— Гродверд! Капитан велел поторапливаться, хватит грязь месить.
Тот медленно обернулся, махнул рукой, словно подзывая. Возвращаться он точно не собирался.
Ругнувшись, я спустился на мягкий, пропитанный тухлой водой грунт. Под подошвами сапог противно чавкнуло, из земли выступила, пенясь, зеленая жижа. Приходилось ступать по едва различимым следам, что не провалиться в трясину. Но, несмотря на предосторожности, изредка оступался, и тогда теплая вода переливалась через голенище сапога, а я громко и забористо ругался.
Пускай с некоторыми трудностями, мне удалось пробраться через нескончаемую череду неглубоких ям и луж с жидкой грязью.
— Если зря сюда полз, — мой голос сочился недовольством, — ночью тебе в постель ушат болотной воды выверну.
— Смелое заявление, — спокойно проговорил Рубака. — Где твоя благодарность? Хотя, от вас, оборванцев, и не такого дождешься… Гляди-ка, что видишь?
Я склонился над удивительно чистой водной гладью. На дне были видны очертания какой-то фигуры.
— Что это? Тело?
— Нет, — Гродверд покачал головой. — Мраморная статуя. Или гипсовая. Древняя.
— Откуда ты знаешь?
Вместо ответа он протянул мне какой-то маленький, продолговатый предмет. Это был искусно высеченный человеческий палец. Гладкий, теплый, внутри него словно тлел крохотный уголек.
Почему-то у меня заслезились глаза. От переносицы ко лбу поднялась боль.
— Смотри сюда, — он указал на кромку леса, граничащего с топью. — Там тропа. Чуть в стороне грунт, будто плугом перепахан. Не так уж лес и необитаем. Да и статую эту, сдается мне, притащили сюда недавно. Следы на грязи свежие.
— Глупость какая-то. Кому это нужно? И как они прошли через топь… Да и вообще, тебе-то это зачем? Мозги лишний раз размять?
— Я любопытный, — ухмыльнулся он, — а статуя не простая. Чую. Вот с какой целью, и кто ее притащил — большой вопрос. Не стоит отмахиваться от того, что на первый взгляд кажется несущественным. Попрошу капитана отправить сюда отряд следопытов.
— Так он тебя и послушает…
— Послушает. Есть у нашего ордена кое-какие привилегии. Не зря же мы эти кольца и мечи носим? Ладно, идем в лагерь. Может, успеем поесть.
Капитан со всей серьезностью отнесся к совету Гродверда, чем немало меня удивил. Отправил в лес десяток всадников, с которыми поехал и ведун.
Полевую кухню уже разобрали, так что довольствоваться нам пришлось солониной и сухарями.
Я оказался никудышным всадником.
Лошадь меня не слушалась, постоянно сворачивала с дороги, выбивалась из колонны. Ветер сек лицо, крепко держать поводья мешали неудобные перчатки, но снять их — сразу отморозить пальцы. К вечеру, после всех мучений и нескольких часов позора, я ощутил ноющую боль в спине и бедрах. Задница превратилась в сплошную мозоль.