Зарницы смуты
Шрифт:
Погонщики верблюдов сочли это хорошим знаком. Корабли пустыни почтили меня вниманием. Ура.
Странные они, люди пустыни. Мудрые, улыбчивые, скрытные… но не упускающие возможности поделиться знаниями. Многое я узнал той ночью, у костра. Внимательно слушал слова сморщенного, иссушенного жаром песков человека. Он помешивал угли длинной железной жердью, внимательно следил за искрами, что взмывали к темному звездному небу.
Ел местный люд мало, но вкусно. Не скупясь на изыски и лакомства. Отдавали предпочтение фруктам, овощам, перченому вяленому мясу. Похлебок здесь не варили, каши готовили
Осколки древнейшей империи в обжитых землях все еще сверкали. Мудростью в словах пустынников, остовами пирамид и башен, выглядывающих из-под песка. Пустыми городами и храмами, высеченными в редких скалах.
Квар-Муа обозначил себя рядом высоких колон. Их верхушки венчали металлические шары. Мой извозчик рассказал, что ночью в этих шарах разгораются огоньки, дабы каждый путник мог без проблем добраться сюда. Оказывается, похожие столбы — правда, пониже этих — были разбросаны по всей пустыне, служа чем-то вроде маяков для заплутавших путников.
Курорты — единственное, что позволяло правителям Вурды-Дуона гордо держать голову. Единственное, что не давало Каолиту подмять под себя этот чудной край. Владыки песков бросили все ресурсы и силы на то, чтобы превратить побережье в уголок Новомирья в обжитых землях. Не прогадали. Вся знать из лордств, королевств и Домов стремилась побывать здесь…
Пески уступали буйству цивилизации. То тут, то там виднелись рядки пальм, озерца, мраморные бассейны, купальни, настоящие дворцы из белоснежного гипса и мрамора. Фасады строений увивал плющ или виноградник, вместо заборов цвели и зеленели ухоженные палисады. На балконах задорно топорщились зонтики их тонкой кожи и перьев, а под ними прятались от солнца какие-то люди.
Я с грустной усмешкой осмотрел себя. Потертый стеганый жилет, домотканая рубаха, штаны из грубой мешковины и солдатские сапоги.
— Потрепанный путник и сверкающее великолепие Квар-Муа. — Оставалось только ухмыляться. — Вор и убийца в обители роскоши.
Жизнь порой выкидывает такие фортеля, что любой драматург обзавидуется. Даже Эймануль Сульский, над романами которого рыдают женщины Каолита…
Возница остановил повозку у высокой платформы из оструганных досок и бревен. Я как раз собирался выходить, как заметил двух молоденьких девиц, неспешно прогуливающихся вдоль зеленых насаждений. Они с интересом разглядывали повозку, словно ожидая — кто же этот новенький, приехавший на побережье? Мне в одночасье перехотелось выходить.
Только когда девицам надоело ждать, и они ушли, я выбрался на платформу. Жилет спрятал в мешок, расшнуровал до груди рубаху и потопал в гильдию перевозок. Путешествие через пустыню обошлось в семь клюдициев — крепко, но каждая монетка стоила полученных впечатлений.
Воздух на улице полнился ароматами диковинных цветов, запахом зеленой травы и вечноцветущих фруктовых деревьев. А где-то вдали — мне не было видно из-за громоздких дворцов и постоялых дворов — шумело море. Бриз выдул из головы
Правда, последние на меня внимания не обращали. Видимо я был похож на слугу, или того хуже — попрошайку, невесть как добравшегося сюда.
— Милостыню не даем! — Управителю хватило одного взгляда в мою сторону, чтобы все для себя решить. — Давай-ка, парень, уходи подобру-поздорову… Чего смотришь волком? Кликну стражу!
Мужчина еле помещался за письменным столом. Перед ним на столешнице лежала кипа бумаг, стояла чернильница, рядом — подставка для перьев и печать в коробочке. Все аккуратно, со вкусом. В общем, другого ожидать не приходилось — место не простое.
— Не тужься. Штаны замараешь. — Я положил на стол бумаги.
Толстячок внимательно рассмотрел оттиск треугольника Каолита, потом долго таращился на подпись креатура. Наконец пробормотал:
— Вроде все в порядке. Смотри, парень, если спер ее у кого-то — лет шесть на рудниках камень крошить будешь. Кто таков?
— Моркос. Еду в университет. В вашем городе задержусь ненадолго — пока не подышу подходящее судно. Если нужно, могу показать и другие бумаги.
Я вытащил из мешка деревянный тубус. Управитель хмыкнул, но спорить больше не стал. Лишь когда подписывал разрешение на заселение, пробубнил, сохраняя при этом напыщенно-важный вид:
— Извиняюсь, не сдержался. Это только с виду к нам тяжело добраться, а так — от бродяг и попрошаек проходу нет! Перетопить бы их море… Ах, о чем это я? Ну да. Спутал вас, за что уже извинился, с воришкой. Хм-м, а обычно я редко в людях ошибаюсь.
— Вы и в этот раз не ошиблись.
Управитель, который оказался не таким уж и плохим человеком, помог с заселением и даже подыскал корабль. Он мог бы отправить меня в тот же день на небольшой ладье под Хеленнвейским стягом, да я не захотел. Хотел немного послоняться по побережью.
Следующим утром отправился купаться, прихватив особый муанский хитон — белый, с золотой вышивкой на груди, — плетеные сандалии и коврик из тростника. Так что теперь от остальных отдыхающих я отличался лишь буйной шевелюрой и обветренным лицом. Хотя, последнее свойственно большинству северян, независимо от положения в обществе и образа жизни.
На побережье солнце не обжигало, но приятно грело. Высокие перистые облака представлялись тысячами молоденьких барашков, гуляющих по небосводу. Бриз остужал разгоряченное тело, шелестел листвой палисадов…
Песок на пляже разительно отличался от того, что в пустыне. Здесь он был белым, как мрамор в местных дворцах. Море — светло-голубое, чистое, непривычное взгляду северянина. Волны медленно накатывали на песок, обдавая пеной и солеными брызгами стайки игравших у воды детишек. Родители сидели под широкими зонтами и степенно попивали вино или же ели большие полосатые ягоды в твердой кожуре. Бросалось в глаза, что одиночек на пляже почти не было.
Раскатав коврик, я лег на спину и закрыл глаза. Солнце припекало, но приятный ветерок, дувший с моря, уносил зной в сторону городка.