Заставь меня остановиться 2
Шрифт:
— Отвезите меня уже в больницу, если не в состоянии поставить капельницу. Рукожопы, — сказал он это тихо, но достаточно, чтобы услышал фельдшер и очень молоденькая врач.
— Богдан!
— Прошу прощения, рукоанусы.
А дальше начался или продолжился чистейший бред. Все-таки прав Лукьянов, реально рукожопы. К счастью, до больницы мы все же доехали. Живые. Пусть и порядком взвинченные.
* * *
Складываю продукты в пакет и, не мешкая, иду к выходу. Схватиться за ручку не успела. Вот уж не ожидала, что так быстро увижу Нику.
— Привет, — шепотом произносит она, проходя в гостиную. Следом за ней заходит Измайлов
— Спасибо, что не забыли ее, ну и вернули, — забираю клетку.
— Как папа?
— Операция прошла удачно. Я как раз к нему иду. Пойдем вместе со мной. А тебе лучше не идти, — указываю взглядом на слегка, да ладно, чего уж там, хорошо побитого Ярослава. — Пока не идти.
— Я и не собирался. Он пока не готов к диалогу.
— Я тоже не пойду сейчас. Папе нельзя нервничать. Я хочу с тобой поговорить наедине. И кое-что отдать. Все время забываю. Пойдем в мою комнату — все тем же шепотом произносит она.
Любопытной маленькой Анечке жуть как интересно, что хочет сказать Ника, да и вообще расспросить, когда она, черт возьми, успела сойтись с Измайловым, а вот взрослой Ане плевать. Ей хочется поскорее в больницу к голодному Лукьянову.
— Так, стоп, ты что делаешь? — растерянно бросаю я, наблюдая за тем, как Ника без разбора скидывает вещи в чемодан.
— Забираю вещи. Мы хотели провести вместе время до вашего приезда, но сейчас в этом нет смысла, — дико хриплым голосом проговорила Ника. Теперь понятно — заболела. — Я здесь больше не буду жить.
— То есть теперь ты вообще переезжаешь?!
— Да.
— Нет. Я тебе этого не дам. Твой отец меня после этого не то, что не поймет, он меня вообще из дома выгонит!
— Глупости. Ты же не дура, скажешь, что я уехала в твой отъезд. У меня к тебе просьба. Он сейчас ничего не поймет, будет давить на меня своим авторитетом, возрастом, возможно, правдивыми на первый взгляд вещами. Я так не хочу. Устала. Ты можешь оказать на него хоть какое-то влияние, я это точно знаю. Он любит тебя, поэтому у меня просьба. Когда он немного отойдет, пожалуйста, поговорим с ним. Как будто ты на моем месте. Ты же девочка, знаешь, что сказать. Я вот как раз на это не способна. Я — грубая и… вообще, — слушать вот такой Никин голос становится невыносимо. Уж очень жалостливо она выглядит. — Не получится у меня ничего ему объяснить. А Ярослава я к нему не подпущу, он дурак, не будет отбиваться. А папа пока только помахать кулаками хочет.
— И что я должна ему сказать?!
— Не знаю. Что угодно, чтобы он принял то, что мы вместе.
— Да когда вы вообще успели это «вместе»? Ты же все время сидишь дома!
— Каждый видит то, что хочет видеть. Мы… мы недавно вместе.
— Один день? — саркастично бросаю я.
— Нет. Пару месяцев. Это неважно.
— Важно! Ты через пару месяцев переезжаешь к мужчине, который годится тебе в отцы. И который, между прочим, встречался с твоей матерью.
— Фу. Не разочаровывай меня. Ты переехала к папе через меньшее количество времени. У вас разница в возрасте на четыре года меньше, чем у нас. Ты встречалась с Егором, точно так же, как и мой Измайлов с моей матерью. Не было там ничего. Не было, — по слогам хрипло произносит Ника. — У нас почти одинаковые исходные данные, так что не надо мне втирать какая я плохая и какое хреновое будущее меня ждет. Папу я еще могу понять, но не тебя, — черт возьми, исходные данные с виду действительно
— Я тебя не осуждаю, просто это… блин. Тебе всего восемнадцать, я хотя бы старше.
— Зато у меня срок побольше.
— Какой срок?
— Изготовления, — смеется и тут же заходится в кашле. — Шутка. Любви, конечно. Десятилетний юбилей, — о мой Бог, это даже не пипец, а настоящий здец!
— Охренеть… ты хоть не ляпни это своему папе. Он еще и посадит твоего Измайлова за совращение малолетки!
— Не за что его сажать. Любовь и секс — это разные вещи. Держи, пока снова не забыла. Он давно уже готов, но я все забывала. Не до этого было, — протягивает мне картину в рамке, на которой изображена совершенно точно — я. Надо сказать, не страшилка, а красотка.
— Почему я здесь такая красивая?
— А какая должна быть?
— Страшная.
— Да нет, рисовала с оригинала.
— Супер, — обескураженно произношу я. — Не думала, что ты так красиво рисуешь.
— Да, и успокой папу, если меня бросит Измайлов, а, по папиным прогнозам, он, конечно же, меня бросит, я не вернусь домой и слезы с соплями он мне подтирать не будет. Я сниму квартиру и буду зарабатывать на том, что прекрасно умею.
— Боже, откуда столько самоуверенности?
— Это не самоуверенность, а констатация фактов. Я буду тебе звонить, если ты не против. И когда ты почувствуешь, что уже можно, я приду и поговорю с папой. Только погори с ним, ну хоть немного. Хорошо?
— Ничего хорошего, но я постараюсь.
— Тогда можешь идти, а я пока соберусь. Мне много чего надо забрать.
— Ага, — мямлю в ответ. И только у самого выхода все же решаюсь. — Слушай, я понимаю, как это звучит, но… у тебя же даже мамы толком не было. Короче… ты же предохраняешься? — молчит, смотря в одну точку. — Не надо делать Богдана дедушкой раньше, чем снова папой. Пожалуйста.
— В ближайшее время мне никто не даст стать мамой, даже если я сильно захочу. Так что у тебя есть фора лет в пять.
— Ну прям супер, — застываю, смотря на то, как Ника спешно скидывает вещи. Черт, мечты сбываются. Я же мечтала жить с Богданом вдвоем. Вот только почему-то становится страшно от того, что может случиться с этой девчонкой. Разгребать ведь потом моему Богдану.
— Не надо здесь стоять. Иди к папе, Аня.
— Уже.
* * *
Иду по коридору и понимаю, что мне страшно. Несмотря на то, что операция вроде как прошла успешно, все равно гложет червячок сомнения. Все-таки в праздники в больницу попадать крайне нежелательно. Что там эскулапы наворотили в Лукьянове фиг знает. Да еще и больница незнакомая. Тихонько открываю дверь в палату. Бледненький, несчастный и, кажется, сто лет его не видела. Не идет ему быть больным, ой, как не идет. Сразу пожалеть охота.
— Наконец-то ты пришла, — ох ты ж, Боже ж мой. А может и идет ему болеть.
— И вкусненького принесла, — целую чуть обросшего за пару дней Богдана. — Колюченький.
— Не до красоты сейчас.
— Больно, да?
— Уже нормально. Сядь, вон там стул, — сажусь рядом с Лукьяновым, осматривая его с головы до ног. Рука сама тянется к одеялу. Голенький.
— Бедненький мой. А что сейчас болит? Писечка? Ну что ты так на меня смотришь? Катетеры же мужчинам больно ставить. А тебе там вообще ковырялись или как удаляют камни из мочеточника?