Заставь меня остановиться 2
Шрифт:
— Компьютеры заработали в семь вечера.
— И что?! Рабочий день до пяти. Я приняла больную при ее истеричной дочери без десяти пять, хотя с легкостью могла скинуть ее на дежурного врача. Заполнила приемку и назначения от руки, потому что не обязана ждать, когда система соизволит заработать. А если бы она была в загрузе до двенадцати ночи, я должна была здесь ночевать?! Это где-то написано?
— И тем не менее, жалоба от дочери умершей больной уже в комитете по здравоохранению. Вы, по ее словам, эти листы вклеили после кончины ее матери, не соизволив должным образом ее принять и лечить. И то, что в компьютере ничего не зафиксировано — не в вашу пользу, — все так же ровно, бесячим голосом произнесла начмед. Была бы моя воля, встала
Она еще что-то говорит но слушаю я с трудом. Концентрация внимания — нулевая. Кажется, тошнить стало еще больше. Понимаю, что весь разговор сведен к тому, что я неуч, которого совершенно непрофессионально защищает мой муж. И да, снова-таки защищает, я бы сказала, активно лезет на рожон. Пытаюсь абстрагироваться и думать о чем-то хорошем, крутя на пальце обручалку. Да, меня это всегда успокаивает. Равно как и кольцо на безымянном пальце у Лукьянова. Мне всегда нравились мужчины, которые не боятся этого украшения. Не какой-нибудь там перстень-печатка, а именно обручалка. Есть в этом что-то такое прям… ух.
Почему-то раньше мне думалось, что Богдан не будет носить обручальное кольцо. Мол ненужная фигня, да еще и для врача, но нет, носит. Для меня это как знак принадлежности. Хоть и понимаю, что дело не в нем. Несмотря на то, что сейчас происходит в кабинете, на душе становится хорошо, стоит только посмотреть на наши кольца. Раньше мне казалось, что реагировать на этот атрибут буду разве что первое время. Но нет, без одного дня третья годовщина, а я по-прежнему тащусь от колец. Третья годовщина… офигеть. А кажется офигенское платье и красивый, но невкусный торт были разве что вчера. А может быть дело в том, что я просто частенько пялюсь на это самое платье, по-прежнему висящее в шкафу. А я ведь счастливый человек. Самой себе можно позавидовать. Есть почти все, о чем только можно мечтать. Вот только это почти никак не дает покоя. И стоило мне только подумать об этом «почти», как тошнота в очередной раз подкатывает к горлу. Перевожу взгляд от наших рук на начальство.
Сидела бы сейчас и спокойно, как бы сказал, Лукьянов, шлифовала мордочки расфуфыренным бабам, попивая в перерывах кофеек. Ах да, при этом цокая каблуками, а вместо этого сижу здесь терапевтом с красными ушами и щеками, с балетками на ногах, не зная куда себя деть. Хотя, о чем я? Мне нравится то, что я делаю. И получается у меня это хорошо, даже не взирая на случай с этой бабкой. Есть в этой работе определенный кайф. Я чувствую себя нужной, да и чего уж там, умной. Да и работать с Лукьяновым рука об руку мне тоже нравится. Меня не напрягает нахождение двадцать четыре часа в сутки бок о бок. Наоборот. Так спокойнее, когда знаю, что всегда могу обратиться к нему за советом и помощью в случае чего, не страшно принимать даже самого сложного больного, зная что-то где-то рядом обитает мой Лукьянов. А ведь еще четыре года назад я и подумать не могла, что способна на такую работу.
Перевожу взгляд на своего мужа, усиленно доказывающего что-то начмеду и понимаю, что хочу плакать. Нервы конкретно пошатнулись из-за этого «почти», еще немного и у меня будет конкретный психоз. На фоне подступающих слез, чувствую, как накатывает очередная волна тошноты, только уже куда более серьезная. Не задумываясь, вскакиваю из-за стола и выбегаю из кабинета, буркнув под нос «извините».
Добегаю до первого попавшегося туалета, однако не успеваю добежать до унитаза и содержимое моего желудка попадает аккурат на кафель. Справившись с первыми позывами, таки подхожу к фаянсовому товарищу и заканчиваю свое грязное дело. Состояние отвратное, но в какой-то момент появляется очередная надежда. Я уже не думаю ни о внешнем виде, ни о разборках,
— Аня? — поднимаю взгляд на дверь, пытаясь всмотреться, но из-за слез получается это с трудом.
— Все нормально, — выдавливаю из себя, зажмурив глаза.
— Ты чего, ревешь, глупышка? Да ерунда это все, — чувствую, как Богдан проводит пальцами по моим щекам, вытирая непрошеные слезы. — Не бери в голову. У каждого из нас были такие жалобы. Да и будут еще. Херня все это. Даже не думай грузиться. Аня, — наконец открываю глаза и поднимаю взгляд на Лукьянова.
— Не буду больше грузиться, — выжимаю из себя, подавшись к мужу. Прижимаюсь к нему со всей силы, утыкаясь лицом в его плечо. Чувствую, как меня обнимают его руки и становится действительно лучше. Все будет хорошо. У нас и так все хорошо. Ну почему я такая неблагодарная?
— Ну все, хватит лить слезы, а то завтра будешь страшненькой и опухшей.
— Ты умеешь утешить.
— А то.
— Радуйся, зато завтра красивым будешь ты.
— Не могу. Надо поступить по-джентльменски и уступить моей даме. Годовщина все-таки, — улыбается Богдан, отстраняя меня от себя, чтобы тут же пройтись мимолетным поцелуем по моим губам.
— Ну раз уступаешь, то все, перестаю лить слезы. Красивой буду я, — тихонько произношу я, вымученно улыбнувшись.
* * *
Перевожу взгляд от поглощающей мясо Лили на моего Лукьянова, активно беседующего с папой и мамой. Очень приятная картинка. Умиротворяет. И Богдан до безобразия красивый в этой белоснежной рубашке и простых джинсах. А ведь сорокет, между прочим. Мда, он и в шестьдесят будет огонь. А я? Потухшее пламя, неспособное родить. Черт возьми, ну вот зачем я опять об этом думаю?
— Ань, ты еще дурнее, чем я. Врач на минуточку, а к гинекологу сходить не можешь. Что за бред вообще?
— Я там была. И тебе ли вообще говорить про гинеколога?
— У меня был другой случай. А ты была до того, как вы захотели ребенка.
— Не хочу знать, что там полный пипец. Так хоть надежда есть.
— Да, типичная врачиха, — отправляет очередной кусок мяса в рот, при этом облизывая пальцы. Мне бы сейчас Лилину легкость, да и хорошо бы ее живот. Ну вот почему у других это получается на раз два, а тот, кто безумно хочет… нет? Черт, нельзя так завидовать.
— Дай попить из твоего бокала. Говорят, это помогает забеременеть.
— Ты, блин, серьезно? — удивленно бросает Лиля.
— Да. Ну дай, пожалуйста.
— О Господи, на, — подает мне бокал с водой. Тут же отпиваю воду, наблюдая за тем, как за подол ее платья хватается детская ручка. О Боги… опять эта чертова зависть.
— Слушай, да может это у него что-то не так, чего ты сразу грузишься? — напирает Лиля, усаживая к себе на руки голубоглазую лапу. Красивый мальчишка. Очень красивый. Глаза просто прелестные.
— У него на минуточку дочь есть, так что дело во мне.
— И что? За двадцать два года он мог себе там все застудить. Ну или перегреть.
— Да прям, у него трусы с термометром. Ничего он себе не перегревал и не переохлаждал. У моего Лукьянова все как надо.
— Ну может пережал?
— Нет… проблема явно во мне. Знала, что где-то будет подвох.
— Ой, да ладно, тоже мне проблема. Забирай моего, — улыбаясь, произносит Лиля.
— Я вообще-то дочку хочу. От Лукьянова, между прочим.