Застава на Аргуни
Шрифт:
— Лучше искать, — уныло промямлил Валька. — Вот, кажется, делаю все, как нужно, а смотришь — летят пули в белый свет, как в копеечку. Я уж и так и этак прикидывал — не пойму. Только об этом и думаю, — подчеркнул Валька.
— Что ж, давайте исследуем, — улыбнулся Торопов. — Может, и выясним, откуда эта копеечка берется.
Торопов лег рядом с бойцом, приставил к винтовке ортоскоп. И пока он занимался с Дудкиным, где-то глубоко, в самом дальнем уголке души, все звучала и звучала весенняя радость, с которой он пришел на стрельбище. Он словно продолжал говорить с Ниной Сергеевной, говорить о траве,
— Вы уменьшите просвет между мушкой и основанием мишени. Не бойтесь, не бойтесь…
Панькин возвращался домой. Подъезжая к Кирпичному, он услыхал выстрелы и тепло подумал: «Игорь воспитывает бесшабашность!»
Передав лошадь коноводу, Панькин поспешил на стрельбище Торопов горячее, чем всегда, стиснул его руку, потряс ее.
— Не заскучал о заставе?
— Да есть немного, — засмеялся Панькин. — Что это? — спросил он, кивнув на бойцов, которые распластались на снегу с завязанными глазами.
— Учимся вести огонь вслепую. Постигаем, так сказать, приемы стрельбы в условиях «ограниченной видимости».
Торопов подозвал Кукушкина.
— Продолжайте занятие, старшина.
Офицеры отошли в сторонку.
— Ну и как? — спросил политрук.
— Туговато, — признался Торопов, вытаскивая портсигар. — Отстреляли без тебя ряд упражнений, подтянули хвосты в стрельбе по неподвижным целям, понаторели мало-мальски в стрельбе навскидку. Ерундой мы раньше занимались, верхушки сшибали. Окунулся я в это дело и понял: работать еще да работать.
Офицеры оживленно стали обсуждать, как лучше вести дело дальше.
— Пожалуй, мы погорячились, когда отвергали программу отдела боевой подготовки, — сказал Панькин задумчиво. — Много прыти проявили. Думали: раз, два и в дамки…
— Да, в расписании много методических тонкостей предусмотрено. Их не обойдешь. В них вся суть. Единственно, что можно сделать, — это проводить больше тренировок. — Торопов посмотрел в сторону занимающихся и предложил: — Пойдем, я покажу тебе один психологический этюд. Домой не торопишься?
— Так теперь чего торопиться? Я дома.
Торопов объявил перерыв. Пограничники снимали с глаз повязки, щурились от солнца, здоровались с политруком. Панькин почувствовал, что соскучился и по бойцам.
— Привет вам от Слезкина, — сказал он, с удовольствием рассматривая их лица. — Вчера я разговаривал с санчастью отряда. Врачи обещают скоро выписать. Так что — не всякая пуля страшна! — весело подчеркнул он.
Торопов построил бойцов в шеренгу и скомандовал:
— Сержант Пушин, на огневой рубеж шагом марш!
Пушин спокойно и четко вышел.
— Рядовой Дудкин, завяжите сержанту глаза. — Торопов подал бойцу синюю повязку.
Панькин заволновался: «А вдруг — сорвется? Рискует Игорь». Он настороженно посмотрел на Торопова. Тот самоуверенно и гордо усмехнулся, дескать, не волнуйся. У меня
Торопов махнул рукой. Показчик выпрыгнул из окопа, поставил мишень и стегнул по щиту веткой.
— Огонь!
Пушин красиво и сноровисто вскинул винтовку и выстрелил. Не отрывая оружия от плеча, он перезарядил и выстрелил вторично, затем еще раз. Показчик появился в стороне, звякнул железкой. Пушин мгновенно повернулся на звук.
Команда и выстрел прогремели разом.
Показчик с шумом вынырнул в другом месте. И опять звучно хлестнул выстрел.
Пушин снял повязку, чеканя шаг, вернулся в строй. Лицо сержанта было спокойным, но бледным.
Показчик проверял мишени. Вот он спустился в окоп. Торопов возбужденно схватил трубку. Гордая улыбка озарила его лицо.
— Пять попаданий из пяти! — Торопов самодовольно тряхнул головой. — Вот как надо стрелять! Искусство!
Бойцы переглядывались, некоторые от удивления даже рты открыли.
— Как, по-вашему, ушел бы Кулунтай от сержанта? — победно спросил Торопов у изумленных солдат. — Нет! Такой стрелок принес бы его, как подбитую перепелку!
— Соколиный глаз! — похвалил кто-то восхищенно сержанта.
— Вот-вот, именно «соколиный глаз»! Артист! — И Торопов торжествующе покосился на Панькина.
«Ишь, расхвастался! Любуется собой», — подумал политрук.
Пушин смущенно переминался с ноги на ногу, поглаживал пшеничные усы. Ему хотелось, чтобы все поскорее забыли о нем, занялись своим делом.
— Тренируйтесь, и каждый из вас может стать Пушиным. Труд — отец мастерства!
И все-таки, несмотря на самоуверенность Торопова и его любовь покрасоваться, щегольнуть чем-нибудь, Панькину лейтенант нравился, как нравился он и бойцам.
— Рядовой Абдурахманов, приготовиться к выполнению задачи.
Айбек завязал глаза и вдруг в темноте почувствовал себя беспомощным. Он вспомнил, как в детстве играл в жмурки, и ему захотелось вытянуть руки, чтобы на что-нибудь не наткнуться. Повязка плотно прижимала закрытые веки, ресницы. Вот сзади заскрипел снег. Кто там прошел? Близко кашлянул политрук. Радостно чирикая, над головой пролетел воробей. Вот затарахтела пустая банка. Это зашумел показчик. Айбек, напрягая слух, навел винтовку на шум. Около уха громко дышал Торопов.
— На каком расстоянии цель? — прозвучал в темноте голос начальника.
Айбек мысленно припомнил громкость звука и неуверенно определил:
— Метров тридцать.
— Прицельтесь. Так. Держите винтовку. — Торопов снял повязку с глаз стрелка. — Ну и как?
Бойцы кругом засмеялись. Винтовка Айбека была нацелена в землю. Он сконфузился и опять обругал себя: «А, ишак!».
«Старички», имевшие больше навыков, вели себя с повязкой увереннее, но «молодняк» расстроил Торопова. Только Павличенко обрадовал его своей стрельбой. Начальник, как говорится, засучив рукава начал терпеливо показывать, рассказывать, втолковывать бойцам все секреты стрельбы на звук. Панькин сидел на бревне и с удовольствием следил за занятиями. Ему нравились упорство, терпение и выдержка Торопова, его увлеченность. Лицо начальника раскраснелось, между бровями прочертилась упрямая складка. Зная нетерпеливый и горячий характер Торопова, Панькин оценил его спокойствие не без удивления.