Застенок
Шрифт:
Нигде ни следа Потрошителя. Роман подумал, что мог ошибиться, выбрав неверный путь. Но маньяк, спустившийся в подвал, не мог не знать о существовании тоннеля…
Роман вздрогнул, резко остановившись, оглушенный ужасом.
По тоннелю растеклась негромкая музыка, выпущенная кем-то на волю. Она обрушилась на Романа внезапно и неотвратимо, как судьба.
Это был полонез Огинского. Музыка плакала, рыдала, просила о чем-то и тут же властно подтверждала свое требование.
Подчиняясь ей, Роман двинулся вперед. Он был во власти музыки, она могла делать с ним все что угодно.
Тоннель вновь сменился лестницей, ведущей наверх.
Низкий квадратный проем вывел его в тесное помещение с голыми стенами. Очевидно, тоже подвал. Двери при входе в подземелье не было. Роман ощупал рукой проем и убедился, что хитрая автоматика утапливает дверь в стене.
Несколько секунд он вслушивался в напряженную тишину. Полонез остался внизу, и уже не тревожил душу. Часы показывали около двух ночи. Вздохнув поглубже, Роман шагнул к короткой деревянной лесенке, выводящей из подвала.
36. Алтарь смерти
Вход в подвал снаружи был отделан деревом. Осмотревшись, Роман оторопел.
Он узнал эту комнату с деревянной обшивкой стен. Несколько дней назад он сидел в одном из этих кресел, напротив самозванного пророка, и безбожно врал, играя роль «шахматного» бога. Тоннель привел его в усадьбу сектантов.
С тех пор здесь появились новшества. Одно – тайный ход (так вот каким путем те двое ускользнули из-под носа воинов Армагеддона). Другое – дверь в холл, лежащая на полу, вывороченная с мясом.
Роман вышел в просторный холл. В другом конце его из раскрытого помещения лился свет. «Моя цель – там», – подумал охотник.
Здесь дверь также лежала на полу. Роман вошел внутрь. С первого же взгляда помещение поражало мрачностью. Оно было большое, с двумя противоположными дверными проемами. Второй вход тоже открыт настежь. От одного до другого – десятка два метров. Роман уже знал, куда он попал. В этой комнате становились «богами».
К одной из стен был приделан огромный деревянный крест из толстых гладких брусьев. На одном конце поперечины поверхность испещрена отверстиями. Сюда вбивались гвозди. Напротив креста на полу стоял гроб. Крышка лежала рядом.
Но главным было не это.
Роман завороженно смотрел большой, тяжелый стол в центре комнаты. На нем неподвижно распростерлось тело, прочно привязанное веревками.
Он и страшился подойти ближе и отчаянно хотел этого, будто неведомая сила толкала его в спину, приговаривая: «Иди же, там ты найдешь то, что потерял когда-то, избавишься от того, что мучает тебя».
Тело на столе было одето в белоснежный балахон до пят. Широкий капюшон укрывал лицо до подбородка. Женщина. Плотно охваченная крепами грудь почти не вздымалась. А поверх нее лежало то, что было кошмарнее всего. Из-под капюшона выползла змея и, свернувшись кольцом, грелась под потолочной лампочкой, как под солнцем.
Казалось, женщина мертва. Роман медленно, шаг за шагом, приблизился к столу, в ужасе глядя на белый призрак из далекого детства. Рядом с косой-змеей лежали два предмета. Лист бумаги и на нем – большой нож с широким, длинным лезвием. На бумаге что-то написано.
Роман осторожно вытянул лист из-под ножа. То, что он прочел, повергло его в смятенный трепет. Но это была истинная правда, все до единого слова. Это были его собственные слова, выпевавшиеся из самой сердцевины его нутра, и они не оставляли ему выбора. Даже несмотря на то, что принадлежали опять Бодлеру. На этот раз стихотворная проза: «Позволь мне долго кусать твои тяжелые косы. Когда я прокусываю твои упругие и непокорные волосы, мне кажется, что я ем воспоминания».
Лист выпал из его руки. «Ем воспоминания», – повторил он шепотом. Далекие воспоминания нахлынули полноводной рекой – лагерь у моря, звездная ночь, прибой, выкопанная в песке яма, страшный, вонючий гроб, пляска Смерти и ее зов, преследующий его всю жизнь. Она не отпускала его ни на миг, а по ночам ее посланцы-змеи вторгались в его сон и не оставляли ему ни единого шанса…
Роман вытер холодный пот со лба и потянулся к ножу. Крепко сжал рукоять, кончиком лезвия откинул капюшон с головы женщины.
Она была в забытьи. Может, спала. Ее рот держал на замке большой прямоугольник пластыря. Несмотря на уродливую нашлепку, исказившую лицо, Роман узнал ее. До недавнего времени ее чтили богородицей в секте. Теперь обрекли на заклание. В разыгрываемом спектакле, который ставил невидимый кукловод, ей отводилась роль разменной монеты. Главная же роль принадлежала Роману.
Он безучастно воскресил в памяти ее слезные мольбы и просьбы в ту ночь. Она хотела бежать с ним. Но разве в его силах было повернуть неповоротливое колесо сюжета? Все случилось так, как должно было случиться. Теперь ее отдали в его руки и вложили в эти руки кинжал. Он сможет избавиться от своего кошмара. Если захочет. Ничто не мешает ему это сделать.
«Твои отрубленные косы держу в руках…» «Я хотел убить Смерть! Я хотел вырвать ее косу, разодрать ее в клочья, растоптать, уничтожить…» «Она отравила меня».
Кончиком клинка он пошевелил свернувшуюся на груди женщины змею. Тяжелая коса соскользнула на край стола, и легкая дрожь прошла по телу. Женщина очнулась. Глаза в тот же миг расширились от ужаса – она увидела нож в руке палача. Бессловесно замычала, глядя на Романа увеличившимися зрачками. Потом начала дергаться всем телом, стучать головой и пятками о стол. Но веревки держали крепко и с каждым движением лишь сильнее врезались в плоть.
Роман молча и как будто удивленно наблюдал за судорожным безумием Смерти. Она способна испытывать страх?… Она любит и убивает своей любовью. Ничего другого в ней нет. Почему же она боится его? В ее взгляде – неописуемый ужас…
Неужели это так просто – убить Смерть? Вот она лежит перед ним, бессильная, лишенная власти, беспомощная, как младенец, и трясется от страха. Роман проверил свои ощущения – испытывает ли он удовлетворение от этой картины, сладка ли ему месть…
И чей-то вкрадчивый, очень знакомый голос говорил ему из-за спины: