Завещание фараона
Шрифт:
— Скорее, Агниппа, скорее!.. — вновь крикнул ей спутник. Конь его, фыркая, нетерпеливо гарцевал, чувствуя тревогу всадника.
Царевна глубоко вздохнула и заставила себя встряхнуться. Ни о чём не спрашивая, она бросилась к своему скакуну. Советник тут же пустил своего жеребца в галоп, топча молодую поросль тамариска и ладанника. Девушка, вскочив верхом, помчалась вслед за Мена.
Она молилась всем богам о защите, приникнув к шее коня.
Мена скакал не оглядываясь. Он прекрасно слышал топот коня Агниппы, и этого было ему довольно. Лазутчик фараона последними словами ругал себя за неосторожность — но кто ж знал, что всё так получится?
Осматривая оазис, он спугнул пасшуюся на опушке лань — и животное выскочило на равнину. Прямо на отряд вооружённой стражи, что, патрулируя границу, проезжал мимо буквально в двух схенах.[8]
Мена замер, затаившись в кустах тамариска и боясь даже дышать. Как он молился, чтобы солдаты не придали значения выскочившей из оазиса четвероногой беглянке! Но воины, похоже, своё дело знали. Коротко посовещавшись, они развернули коней и, разбившись на два крыла, двинулись к роще.
«Окружат и начнут прочёсывать с двух сторон, — понял Мена. — Человек десять. Можно спрятаться, но куда деть коней?.. Их найдут — и уж тогда эти вояки землю на четыре локтя вглубь перекопают, а нас разыщут. Нет. Только бежать. Граница близко, у нас есть шанс уйти. Помоги нам, Амон!»
Более не думая об осторожности, старый лазутчик кинулся назад, к царевне — и сейчас мчался напролом, сквозь заросли, прокладывая ей дорогу.
Они вылетели из тенистой рощи на яркое полуденное солнце под самым носом у солдат, которые, замкнув цепь, уже готовились начать прочёсывание. Двумя стрелами понеслись беглецы в степь, к границе.
— За мно-ой!! — раздался громогласный рёв за их спинами — и вдогонку, понукая коней, ринулся весь отряд. Командир летел впереди на гнедом жеребце.
Вот это была скачка!
Агниппа приникла к шее своего вороного, пряча лицо в его гриве от встречного ветра, и слышала, как гудит земля под копытами. Сирийский скакун прижал уши, вытянулся, как струна— и нёсся, подобно вихрю.
Несколько томительно долгих минут…
Стон земли, свист ветра, вкус пыли на губах. Слепящее глаза солнце. Запах конского пота и степных трав. Ничего впереди, кроме спины Мена, пригнувшегося в седле, да белого крупа его коня.
Агниппа рискнула осторожно глянуть через плечо.
Расстояние меж беглецами и погоней стремительно увеличивалось. Её советник знал, каких коней брал! Поспорить в быстроте с сирийскими красавцами могли лишь персидские скакуны, но кто бы преподнёс такой дар обычным служивым? Каждый подобный конь стоил многолетнего жалования простого воина.
Поняв, что они уходят, девушка почувствовала, что по лицу её невольно расползается улыбка — широкая и довольная.
Мена с тревогой оглядывался, придерживая своего бешено летящего в галопе скакуна — всё же царевна, как-никак, отставала от него, опытного всадника, — но Агниппа лишь подмигнула ему на всём скаку и коротко махнула рукой, чтобы её верный советник не волновался.
Сирийским коням ничего не стоило унести своих хозяев от погони!
Командир отряда тоже понял, что беглецы уходят, и крикнул:
— Стреляйте, ребята, стреляйте!..
В ту же минуту воздух наполнился свистом стрел.
С ядовитыми наконечниками.
Этот яд снискал себе всемирную славу как быстро и верно действующий. Рецепт его — равно как и его противоядия — знали только египетские жрецы. А мастерство египетских лучников, лучших во всей Ойкумене, превращало напоённые этим зельем стрелы в страшное оружие.
Мена тоже услышал приказ командира отряда.
— Пригнись к шее коня, о царевна! — крикнул он, но девушка, которая тоже не жаловалась на слух, и так зарылась лицом в гриву своего вороного.
Сердце её стучало быстрее конских копыт и, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.
Жар солнца. Холод ветра. Гул земли. Запах полыни. Пение ядовитых стрел.
Над головой. Иной раз — над самым ухом.
Впереди показался десяток конных копьеносцев. За ними, примерно в схене — второй, уже в другой форме.
Неужели разъезд? Граница? Иначе одетые воины — финикийцы!
Их даже на беглый взгляд было намного больше, чем египтян. Человек тридцать…
Только бы прорваться!
Стрела свистнула и вонзилась в плотную кожу седла, чудом не задев ногу. Агниппа вскрикнула от ужаса, выдернула стрелу — и, отшвырнув её, отчаянно замолотила пятками по бокам вороного.
Она чувствовала, что седло стало липким от стёкшего с наконечника яда. Ноздри раздражал резкий, непривычный запах.
Со сжимавшимся от жалости к вороному сердцем Агниппа пустила в ход плеть. Никогда раньше она не позволяла себе бить своего скакуна.
— Прости, милый… Ещё чуть-чуть… Прости… — шептала она, нахлёстывая конские бока. В глазах её стояли слезы.
Вороной понёсся как ураган. С удил закапала белая пена.
Он поравнялся с конем Мена.
Вырвался на полкорпуса…
Обогнал…
До Агниппы с леденящим ужасом дошло, что она оказалась впереди.
Неумолимо приближаясь к воинам разъезда.
Боги, что делать?..
Начальник египетского пограничного отряда давно наблюдал за приближающимися всадниками. Здесь, в диких степях, одним из немногих развлечений было побиться об заклад, чей конь быстрее, потому скачки тут давно стали любимой забавой.
Его люди тоже с интересом наблюдали за погоней, которую принимали за состязание.
— Хорошо идут, — мечтательно протянул командир. И обратился к ближайшему солдату, не отрывая глаз от всадников: — Как думаешь, Хеза, кто придёт первым? Особенно вот эти двое. Они далеко опередили остальных. Что за кони! Ах, что за кони! Как идут! Как легко, быстро… изящно! Как думаешь, кто — белый или вороной?
Пограничный отряд остановился.
— Не знаю, — ответил Хеза. — Но одно могу сказать с уверенностью: остальные от них безнадежно отстали.