Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
— Чем желаете запить? — обеспокоилась офисная барышня в непременных очочках. — Соком? Минеральной водой?
— Пивом, — сказал Куропёлкин. — Здесь я, как понимаю, вне территории контракта, и могу угостить себя пивом.
— Светлым, портером или элем? — спросила барышня.
— Светлым, — сказал Куропёлкин. — Немецким. Японским из Саппоро — не надо.
Сразу же вместо тюбиков и вылизанных чашек перед Куропёлкиным воздвиглись мюнхенская кружка и пять бутылок пива.
— Я на работе не пью, — сказал Селиванов, — но отчего же для легкости разговора и мне не промочить горло?.. Спасибо, Тамара, будет нужда, я вас вызову.
208
Сытый и благодушный
— Итак, Евгений Макарович, — сказал Селиванов, — голодовку вы закончили. С чем я вас и поздравляю. И как сказано в Бумаге, претензий к нам, именно к нам, вы не имеете.
Куропёлкин хотел было высказать недоумения по поводу вчерашней болтовни менеджера и сотворителя чудес Анатоля Столярова, но делать этого не стал.
— Никаких претензий к вам у меня теперь нет, — сказал Куропёлкин.
— И прекрасно, — сказал Селиванов. — Тогда начнём с того, на чём оборвался наш последний разговор. То есть он был и первым… Я просил вас тогда рассказать о всех подробностях вашего пребывания в Мексиканском заливе…
— Да я уж и не помню этих подробностей, — сказал Куропёлкин. — Там были и видения, и неизвестно что, мной непонятое…
— Вот, вот! — оживился Селиванов. — Нам важны все эти видения и вами непонятое! Вы способны описать это?
— Не способен, — угрюмо сказал Куропёлкин. — Какой из меня писака!
— А если к вам приставить человека с диктофоном? — спросил Селиванов. — Сможете вы, не спеша и с паузами, навспоминать и о частностях, и о сути ваших хождений по морям, по океанам?
— Пожалуй, смогу, — сказал Куропёлкин.
— Вот! — воодушевлялся Селиванов. — Вот! При этом не опасайтесь с нашей стороны каких-либо подвохов. Подозрения тщеславного господина Трескучего признаны нами ложными и корыстными, преследующими несомненно эгоистические цели. И, что не исключено, цели и интересы и госпожи Звонковой. Для нас эти подозрения не важны. И нас в ваших, скажем, мемуарах более всего будут волновать не ваши поступки и даже переживания, а внешние обстоятельства, начиная со сброса в Люк, сопровождавшие вас в путешествиях. Имейте это в виду.
— Хорошо, — сказал Куропёлкин.
— Когда вы сможете начать работу со звукозаписью?
— Да хоть сегодня, — сказал Куропёлкин.
— Прекрасно, — обрадовался Селиванов. — Сегодня и начнём! Вопросы у вас есть?
— Кто такой Барри? Что это за вилла в Майами? Каким образом Верчунов, хозяин ночного клуба «Прапорщики в грибных местах», оказался в Америке и был там арестован?
— Выясняется, — быстро сказал Селиванов. — Поставим вас в известность. Ещё?
— Исследована ли записка из бутылки?
— Вот тут возникли закавыки, — сказал Селиванов. — Есть загадки. Но они волнуют экспертов… Всё?
— Всё, — сказал Куропёлкин.
209
— Теперь перейдём к разговору более серьёзному и более деликатному, — сказал Селиванов.
Куропёлкин насторожился.
— И мне придётся сейчас, как принято говорить, ужом вертеться на сковородке, — вздохнул Селиванов и замолчал. — Да… У меня-то к вам отношение сложившееся и вполне определённое. Другие ещё не утвердились в мнении и решают, как с вами быть.
— Чего решать-то? — сказал Куропёлкин. — Обратно — в Люк! И крышку задраить!
— Вы неправильно меня поняли, Евгений Макарович, — сказал Селиванов. — Негласно вы признаны Достоянием Федерации и Пробивателем. Вы — первопроходец. Вы осуществили невиданный в истории человечества пролёт сквозь Землю. У многих испытателей, прежде вас опробовавших систему профессора Бавыкина, удач не случалось. Вы — первый! Вы пронзили, вы пробили планету, пусть для начала лишь один её бок, но пробили! Хвала вам и честь! Вас сперва в шутку называли Афанасием Никитиным. Мол, сходил за три моря. Какой уж тут Афанасий Никитин! Вас уместнее было бы уподобить Магеллану. К тому же при нынешнем-то развитии техники вы не были существом подопытным, Стрелкой какой-нибудь, или даже роботом, а оказались самостоятельным навигатором и пилотом, менявшим по необходимости маршрут полёта, что зафиксировано службами слежения. Движения и силовые приёмы вашего тела обеспечили вам проход, пробив в тяжелейших геологических породах, и случился подвиг, равноценный, скажем, шагу Нила Армстронга на лунный грунт…
— Ну уж, так и равноценный! — заскромничав, не согласился Куропёлкин. Искренне не согласился.
— Равноценный, равноценный! — заспешил Селиванов. — И не спорьте! Да и вообще неизвестно, высаживались ли американцы на самом деле на Луну или нет. А с вами случай бесспорный.
— Для вас, может, бесспорный, — сказал Куропёлкин. — Для меня — нет.
Селиванов задумался.
— Ну, возможно, познакомившись с вашей историей, — сказал он, — я увлёкся ею. И теперь горячусь. Вот и выходит, что верчусь ужом. По крайней мере, в разговоре с вами. То есть я признаю вас Пробивателем и Первопроходцем и считаю, что вы достойны наград и федеративного признания. Да что там — федеративного! В иные годы вас, проезжавшего, предположим, в открытых автомобилях по главным улицам столиц, забрасывали бы цветами, лицо же ваше вычеканивали бы на аверсах памятных медалей… Кстати, лицо у вас вполне подходящее для поездок с цветами и для медалей. А улыбка, редко правда, бывает такая же обаятельная, как у незабвенного… Ну, ладно… А вот фамилия ваша, простите, — сносная лишь для какой-нибудь Козюльки…
— Почему же для Козюльки? — обиделся Куропёлкин. — Во-первых, для Волокушки. Во-вторых, я никогда не стеснялся своей фамилии, ею удостоились мои предки, и в ней нет ничего постыдного…
— Да что это за птица такая — куропёлка?! — продолжал горячиться Селиванов. — Дурь какая-то! У вас, что, в Волокушке водились куропёлки?
— Водились! — сказал Куропёлкин. Хотя знал, что не водились. А впрочем, с чего он взял, что не водились?
— Водились не водились, не имеет значения! — воскликнул Селиванов. — Но Куропёлкин — фамилия не для героя и не для кумира толп. Человека с такой фамилией не станут забрасывать цветами и возить в лимузинах по столицам!
— А на кой мне ваши столицы и лимузины? — спросил Куропёлкин.
— Вам-то не нужны, — стал утихать Селиванов. — Вам-то не нужны…
В кружке его пива почти не уменьшилось, он поднял её, поднёс ко рту, но, не пригубив пива, опустил кружку на стол. Что-то не успокаивалось в его соображениях и требовало уточнений или логических согласий. Куропёлкин снова понял, что Селиванов его ровесник — сейчас и на вид. В иные же мгновения, видимо, ощущение себя государственным человеком, живущим заботами о престиже и мощи Отечества, наваливало на его плечи возраст вневременной важности. Можно было представить Селиванова в облике ответственного гражданина (подобающий костюм, темно-синий, двубортный, белая рубашка в полоску, галстук уважительно-серьёзный, но не мрачный, запонки недорогие, однако и не копеечные, часы, без поводов для раздражений, всего лишь за какие-нибудь две-три тысячи долларов). Такой Селиванов мог бы удачно заседать в Палате избранных, в верхнем ряду по соседству со Спикером. Но сейчас он был — ровесник, просто Андрей, отчасти растерянный или расстроенный чем-то, и сидел он не в парламентском прикиде, а в спортивной курточке поверх рыжей водолазки. И курточку надел на этот раз скромную, без олимпийских красно-белых обоев якобы от «Боске».