Жан Баруа
Шрифт:
Желтый свет ближнего фонаря ослепляет Баруа. Постепенно его глаза привыкают к темноте: перед ним еще пустынная улица, но вдали, мимо темных домов, течет гудящая черная масса.
Он уже приготовился было выйти на улицу – из любопытства. Шум приближается; слышится пение; отдельные выкрики:
«Дрейфус!..»
Несколько человек, возглавляющих шествие, уже в каких-нибудь пятидесяти метрах от дома. Баруа различает лица и руки, поднятые над головами:
«Позор «Сеятелю»! Позор Баруа! Позор!»
Он поспешно отступает.
Баруа. Ставни, быстрее!
Лихорадочно помогает служителю.
Когда они опускают последний ставень, трость, брошенная в окно, осыпает Баруа осколками стекла.
Толпа шумит под окнами, в четырех-пяти метрах от него. Он различает голоса:
«Сеятель»! Продажная шкура! Изменник! Смерть ему!»
Камни, палки разбивают стекла вдребезги, ударяются о ставни.
Он застыл посреди комнаты, прислушиваясь.
«Смерть Золя! Смерть Дрейфусу!»
В полумраке он угадывает присутствие Юлии, которая неподвижно стоит рядом. Он подталкивает ее к кабинету.
Позвоните в комиссариат полиции…
Запасы метательных снарядов, должно быть, иссякли.
Крики, сопровождаемые топотом, становятся громче: «Смерть Люсу! Смерть изменникам! Смерть Баруа! – Продажная шкура!»
Баруа. (Очень бледный, служителю.)Заприте дверь на засов и следите за вестибюлем!
Он проходит в свой кабинет, открывает ящик стола, достает револьвер.
Потом присоединяется к служителю.
(С холодной яростью.)Первого, кто посмеет войти, я убью, как собаку!
Звонит телефон.
(У аппарата.)Алло, комиссар? Хорошо… Говорит редактор «Сеятеля». Здесь, на Университетской улице, под окнами, бесчинствует толпа. А, уже? Хорошо. Спасибо… Не знаю; тысяча, может быть, полторы…
Шум продолжается: ритмичный грохот подметок о мостовую, дикие вопли; покрывая их, доносятся пронзительные крики:
«Смерть Дрейфусу! Смерть Золя! Смерть изменникам!»
Вдруг эти крики слабеют, потом и вовсе стихают. Слышится неясный шум: можно догадаться, что появились полицейские.
Затем снова раздаются выкрики, но уже отдельные, разрозненные, все менее различимые.
Топот удаляется.
Толпа рассеяна.
Баруа поворачивает выключатель и замечает Юлию, – она стоит возле него, прислонившись к столу.
Она настолько обезображена волнением, что он секунду смотрит на нее, не узнавая. Черты посеревшего лица искажены судорогой; оно сразу постарело и погрубело, на нем появилось какое-то неистовое, животное выражение. Голый инстинкт… Что-то чувственное, ужасно чувственное.
Он думает: «Вот ее лицо в страсти».
Взгляд, которым он окидывает Юлию, груб и откровенен, как насилие; она выдерживает его, как покорная самка.
Потом – нервная разрядка: она, рыдая, опускается на стул.
Не произнося ни слова, он выходит из комнаты. Руки его дрожат от нервного напряжения.
Он открывает ставни.
Улица спокойна, как обычно, только в окнах и на балконах – группы любопытных.
Под разбитыми фонарями, пламя которых колеблется и тухнет от ветра, прохаживаются полицейские.
Служитель. Сударь, пришел привратник и с ним комиссар полиции: будут составлять протокол…
II
17 февраля 1898 года.
Дворец правосудия: суд присяжных, десятый день процесса Золя.
Заседание прервано.
Зал набит до отказа. Публика, не покидая мест, переговаривается, оживленно жестикулируя. Всюду – мундиры военных, золотые аксельбанты, нарядные платья дам. Люди указывают друг другу на знаменитости: старших офицеров Генерального штаба, известных актрис, журналистов, актеров, депутатов. Заслон адвокатов в черном отделяет всю эту пеструю толпу от возвышения, где стоит судейский стол, над которым возвышается мелодраматическое распятие работы Бонна. [42]
42
Бонна,Леон-Жозеф-Флорантен (1833–1922) – крупный французский художник академического направления, главным образом портретист. Известен также картинами на религиозные сюжеты.
Воздух едкий, удушливый; временами стремительная волна симпатии или ненависти прорезает и сотрясает его, как сильный электрический ток.
В первых рядах кресел группа настороженных людей, беседующих вполголоса: Арбару, Баруа, Брэй-Зежер, Крестэй д'Аллиз, Вольдсмут; среди мужчин – загадочный силуэт Юлии.
Три часа.
Сильное движение распространяется от дверей и охватывает толпу. Поток вновь прибывших с трудом просачивается в зал; студенты в беретах, адвокаты в мантиях взбираются на высокие перила, отделяющие судей и присяжных от публики, устраиваются на выступах, на подоконниках.
Люс настойчиво проталкивается сквозь шумную толпу, провожаемый враждебным ропотом; наконец он достигает места, которое Баруа занял ему возле себя.
Люс (тихо, Баруа).Я оттуда… предстоит бой. Большинство присяжных склоняется к оправданию Золя. В Генеральном штабе отдают себе в этом отчет, они сильно встревожены… Они попытаются нанести удар, сегодня или завтра.
Внезапно наступает тишина, но она длится недолго: входит суд.
Амфитеатр заполняется: появляются судьи в красных мантиях; сохраняя торжественную серьезность муниципального шествия, попарно входят присяжные.
На скамью обвиняемых, рядом с издателем «Орор», усаживается Эмиль Золя; позади них, окруженные секретарями, защитники: Лабори, Альбер и Жорж Клемансо.
Глухой гул сотрясает зал.
Золя и Лабори поворачиваются направо, откуда раздается свист. Золя сидит, положив обе руки на набалдашник трости, поджав ноги; его морщинистое лицо, неуловимо напоминающее мордочку ежа, озабочено; при каждом движении головы стекла пенсне поблескивают, обостряя живость взгляда. Он медленно обводит глазами всю эту ненавидящую его толпу, и взор его, словно отдыхая, на мгновение задерживается на группе сотрудников «Сеятеля».