Жан Баруа
Шрифт:
Пауза.
Как бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье, я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.
Бешеный вопль негодования прокатывается по залу; оскорбительные насмешки раздаются по адресу адвоката.
Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая слова).До тех пор, пока мы не ознакомимся с этим документом, пока мы не обсудим его, пока он не станет достоянием гласности, он ничего не будет стоить! И я заявляю это во имя вечного права, во имя принципов, перед которыми преклоняется весь мир с самых давних времен, с зарождения цивилизации!
Колебание в публике. Все в нерешимости. Слышны восклицания «Правильно!..»
(Спокойнее.)Итак, я подхожу к вопросу, теперь столь бесспорному, что моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно: постоянная неясность, которая с каждым днем усиливается, всеобщая тревога, поддерживаемая искусственным туманом, который с каждым днем густеет, – не скажу, из-за лжи, но из-за недомолвок. Виновен Дрейфус или нет, виновен Эстергази [45] или нет – вопросы эти, несомненно, имеют самое важное значение. У всех нас – у генерала де Пелье, у военного министра, у генерала Гонса, у меня – могут быть свои убеждения на сей счет, и каждый будет упорно настаивать на своем, пока не будет внесена полная ясность, раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло, чтобы оно без конца продолжалось. И вот теперь мы можем добиться ясности, хотя бы частичной ясности: ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных не помешают нам в этом… (Громким голосом.)Ведь, что бы ни произошло, пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!
45
Вальсен-Эстергази,Мари-Шарль-Фердинанд – венгерский аристократ, авантюрист, служил в австрийской армии, затем в папских войсках, с 1870 года офицер французской армии. О его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
Яростные протесты. Раздаются выкрики: «Нет! Нет! Родина прежде всего».
Лабори вскакивает и стоит лицом к публике. Его взгляд презрителен и суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки…
(Толпе.)Ваши протесты лишний раз показывают, что вы не понимаете важности этого заседания с точки зрения вечных принципов цивилизации и гуманности.
Шум.
Одиночные громкие аплодисменты.
Лабори отворачивается и, скрестив руки, ждет, пока восстановится тишина.
(Продолжая.)Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности которых я не сомневаюсь, обоснованны, если они справедливы фактически и юридически, то они послужат доказательством в судебном разбирательстве с участием двух сторон. Если же, напротив, генералы ошибаются, – ну что ж, тогда другие докажут свою правоту. И когда будет достигнута полная ясность, когда мрак рассеется, быть может окажутся во Франции один или два виновных, которым придется ответить за все зло. И где бы они ни находились – по эту или по ту сторону, – о них узнают и их заклеймят! А потом мы спокойно вернемся к своим мирным или военным занятиям, генерал; ибо, когда генералы, уполномоченные говорить от имени армии, находящейся под их началом, свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны, которая отнюдь не близка, что бы ни говорили, присяжных не запугаешь, не правда ли? Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня была определенная цель, и я благодарю вас за то, что вы предоставили мне слово; я отдаю должное вашей доброжелательности, вашей любезности, вашему пониманию серьезности создавшегося положения.
Вот мой вопрос, господин председатель: «Пусть генерал де Пелье объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!»
Публика застывает в тревожном ожидании. Среди присяжных возникает волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.
Короткое молчание.
Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?
Генерал Гонс встает и подходит к генералу де Пелье, тот уступает ему место.
У Гонса озабоченное лицо, тусклый, но вызывающий взгляд; голос его кажется странно вялым в сравнении С голосами генерала де Пелье и Лабори.
Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание, только что сделанное генералом де Пелье. Генерал де Пелье первым решился высказаться, и хорошо сделал; я бы так же поступил на его месте, во избежание какой бы то ни было неясности. Армия не боится истины, она не боится ради спасения своей чести сказать, где правда!
Лабори одобрительно качает головой, словно верит в искренность генерала.
Аплодисменты.
(Горестно.)Но необходима осторожность, и я не думаю, что можно публично оглашать здесь некоторые документы, хотя они действительно существуют и совершенно достоверны.
Эта неожиданная оговорка рождает смутное беспокойство в публике. Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.
Клемансо неторопливо встает.
Клемансо. Господин председатель, прошу слова.
Но генерал де Пелье подскочил к перилам свидетельского места и судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум.
Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.
Председатель жестом разрешает генералу говорить.
Клемансо снова садится.
Господин Лабори только что говорил о пересмотре дела, основываясь на том, что секретный документ был будто бы предъявлен военному суду. Но доказательств этому нет…
На этот раз довод настолько неудачен – особенно после взволновавшего всех появления в суде адвоката Саля, [46] которому председатель не дал договорить до конца, и после ясного показания Деманжа, [47] – что аудитория не решается больше поддерживать генерала и поощряет своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.
46
Саль,Эмиль – французский адвокат, которому было известно от одного из членов военного суда 1894 года о «секретном досье». Был вызван защитой в качестве свидетеля на процесс Золя, но председательствующий не разрешил ему касаться дела Дрейфуса.
47
Деманж,Шарль-Габриэль-Эдгар (1841–1925) – крупный французский адвокат; о его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.
Я не знаю…
Насмешливые выкрики прерывают его.
Он круто поворачивается к публике, видно его честное лицо с твердыми чертами и открытый, высокомерный взгляд глубоко сидящих глаз, которые привыкли к иным горизонтам.
Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.
Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.
Несколько мгновений он стоит неподвижно; под его взглядом толпа замолкает.
Потом спокойно поворачивается к судьям.
Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания полковника Анри. Он заявил, что полковник Сандерр передал ему секретное досье, что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и с тех пор никогда не вскрывалось. Я прошу присяжных обратить на это внимание. Что касается пересмотра дела Дрейфуса на этой основе, то ведь нужны доказательства…