Жан Баруа
Шрифт:
Была хороша и помнит об этом.
Быстрая, подвижная, говорливая. Голос высокий, с резким пикардийским акцентом. Ни минуты не находится в покое, не жалеет ни времени, ни сил, во все вмешивается, всех опекает, наблюдает, ведает и руководит всеми благотворительными учреждениями в городке.
Г-жа Пасклен. Дети, вы не шалите? (Не дожидаясь ответа.)Да возьми кресло, Сесиль, терпеть не могу, когда ты сидишь сгорбившись на этом стуле… (Идет к ящику с дровами.)Не приди я вовремя, огонь в камине погас бы.
Жан (порываясь помочь).Подождите, крестная.
Г-жа Пасклен. Нет уж, ты долго провозишься.
Быстро швыряет два полена в огонь, опускает дверцу. Поднимается, не переставая говорить, расстегивает накидку, идет к окну и отдергивает занавески.
Ах, дети, я думала, что больше не вернусь домой! Я просто умираю от усталости. Дело не движется, я злилась весь день. Аббат Жозье вывел меня из себя. Он уговорил господина кюре назначить уроки катехизиса у мальчиков на половину десятого по четвергам. Как раз когда начинается заседание церковного совета. Я сказала господину кюре: «Не могу же я быть в разных концах города в одно и то же время!» Жан, открой, пожалуйста, дверцу!.. Спасибо. Кстати, уже четверть седьмого. Если хочешь завтра причащаться вместе с нами, беги скорее исповедоваться; аббат уходит из церкви в половине седьмого…
Жан встает.
Застегнись хорошенько, на улице ветер…
Утро следующего дня, ранняя обедня.
Начинается обряд причастия.
Г-жа Пасклен встает и направляется к алтарю. Сесиль и Жан идут сзади. Опустив глаза, в благоговейном молчании, они медленно приближаются к престолу.
Обедню служит аббат Жозье. Он поднимает над головой освещенную облатку.
Аббат Жозье (с сокрушением).Domine, non sum dignus… Domine, non sum dignus… [4]
4
Господи, я недостоин… Господи, я недостоин… (лат.)
Сесиль и Жан на коленях. Их локти соприкасаются. Ледяные руки лежат рядом под покрывалом. Томительное и чарующее чувство общей тревоги; неудержимое стремление к беспредельному.
Священник приближается. Один за другим, они поднимают лица к небу, приоткрывают губы и вздрагивают. Затем веки их смежаются: настолько сильна их радость.
Слияние… Освобожденные от всего, что их связывало с миром, их души, растворяясь в религиозном экстазе, в едином порыве возносятся к вершинам любви,
Компромисс с религией
«Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое».
I
«Господину аббату Жозье, Бюи-ла-Дам (Уаза).
Париж, 11 января.
Дорогой господин аббат!
Я хотел бы полностью оправдать Вашу уверенность во мне. Но, увы, не могу сообщить Вам о состоянии моего духа тех хороших вестей, которых Вы ожидаете. Первый триместр был нелегким. Я до сих пор чувствую себя в Париже чужим, все здесь для меня ново.
Как бы то ни было, теперь уклад моей жизни окончательно определился: кроме подготовительного курса при Медицинской школе, я посещаю лекции в Сорбонне, на Факультете естественных наук; таким образом, уже несколько недель я почти все время провожу в Латинском квартале. (Пусть это Вас не тревожит, дорогой господин Жозье; я был бесконечно lbронут Вашим последним письмом, в котором Вы даете мне на этот счет дружеские советы. Можете быть совершенно спокойны, у меня, слава богу, достаточно твердости, чтобы устоять перед соблазнами, которые Вы имеете в виду; к тому же Вы, очевидно, не забыли, какое глубокое и чистое чувство я увез с собой из Бюи, как дороги мне мои упования: в них – вся моя жизнь, моя опора.)
Естественные науки отнимают у меня все свободное время; но они необходимы для изучения медицины, и трудно передать, насколько они захватывают меня. Впрочем, я не представляю себе, чем бы я еще мог заполнить свой досуг. Вы, очевидно, знаете, что мой отец недавно получил звание профессора; он и без того был очень занят, а преподавание и вовсе лишило его возможности уделять мне внимание.
Вам, конечно, приятно будет узнать, что я познакомился с одним молодым священником из Швейцарии по фамилии Шерц; он готовится преподавать естественную историю у себя на родине и приехал в Париж, чтобы получить здесь ученую степень. Шерц страстно увлекается биологией, мы работаем рядом в лаборатории, и он мне во многом помогает. Занятия поглощают меня целиком; я еще не могу разобраться в своих ощущениях, но от некоторых предметов прихожу в совершенный восторг: мне кажется, что нельзя не испытывать чувства пьянящей радости от этого приобщения к науке, когда впервые начинаешь постигать некоторые из ее великих законов, которым повинуется все многообразие мира!
Следуя Вашим советам, я стараюсь проникнуться духом законов, управляющих вселенной, и тем самым прославить божественный промысел. Но Вы даже представить себе не можете, как не хватает мне Вашего заразительного оптимизма. Думаю, что дружба с аббатом Шерцем будет для меня полезна в этом отношении. Его врожденная веселость, его трудолюбие свидетельствуют о непоколебимой вере; его поддержка, надеюсь, поможет мне преодолеть мои душевные колебания. Я жажду этого, ибо за последнее время мне пришлось пережить немало тяжелых минут…
Простите меня, если я вновь огорчил Вас, дорогой господин аббат, и примите уверения в моем уважении и горячей привязанности.
II
Столовая в доме доктора Баруа.
Обед только что закончился.
Доктор (вставая из-за стола).Прошу прощения, господин Шерц.
Аббат и Жан встают.
Я должен быть в Пасси к девяти часам, меня ждет больной… Жаль, что не могу провести этот вечер в вашем обществе. Я был очень рад с вами познакомиться… Доброй ночи, мой мальчик. До нового свидания, господин Шерц… (С улыбкой.)И, клянусь вам, я твердо верю: сначала надо действовать и лишь затем размышлять; нынешняя же молодежь слишком много размышляет и размышляет плохо, ибо она бездействует…
Комната Жана.
Аббат сидит в низком кресле, положив ногу на ногу, опершись о подлокотники, опустив подбородок на сплетенные пальцы.
Аббату Шерцу тридцать один год.
У него плоская длинная фигура, затянутая в сутану. Большие мускулистые руки, размеренные движения.
Крупное, худощавое, бледное лицо. Черные, уже поредевшие, зачесанные назад волосы подчеркивают покатость лба. Бритое лицо кажется еще более гладким из-за почти полного отсутствия бровей. Прямые, нависшие надбровья бросают тени на удивительно ясные зеленовато-серые глаза, окаймленные черными ресницами. От длинного носа ко рту бегут две бороздки. Губы тонкие; временами они становятся бескровными, застывшими.
Серьезный, располагающий к себе вид, речь неторопливая, резкая; голос слегка гнусавый. Говорит длинными фразами, применяя малоупотребительные выражения; кажется, будто он мысленно переводит на французский язык то, что хочет сказать.
Жан, сидя на письменном столе, курит, болтая ногами.
Жан. Мне это приятно слышать. Я очень люблю отца… (С улыбкой.)Вы не поверите, как долго я его боялся.
Шерц. Не может быть!
Жан. Он наводил на меня страх. По-настоящему я узнал его лишь за последние несколько месяцев, с тех пор, как живу у него… Да, такая профессия, как у отца, облагораживает человека!
Шерц. Чтобы достичь такого душевного богатства, одной профессии мало! Иначе все врачи…
Жан. Несомненно; я допускаю, что у моего отца была к этому природная склонность.
Я хотел сказать… что он не ищет опоры в религии.
Шерц (с неожиданным интересом).В самом деле?… Я так и думал.
Жан. Да… Отец вырос в очень набожной католической семье и получил глубоко религиозное воспитание. Однако, я думаю, он уже много лет не был в церкви.
Шерц. И уже много лет не верует в бога?
Жан. Отец никогда не говорит со мной о религии… Полагаю, что он не верует. Есть неуловимые признаки, которые не обманывают… К тому же…
Жан на мгновенье задумывается, устремив взгляд на аббата; затем, соскочив со стола, нерешительным шагом идет через комнату, закуривает папиросу и тяжело опускается на кожаный диван, напротив аббата.
Шерц. К тому же?
Жан (после недолгого колебания).Я хотел сказать, что профессия отца в конечном счете весьма опасна для религии…