Жан Баруа
Шрифт:
Шерц делает отрицательный жест, которого Жан, не замечает…
И если отбросить что-нибудь, теряешь все!
Аббат встает и делает несколько шагов по комнате, заложив руки за спину.
Шерц. Ах, друг мой, какой трагический час в своей религиозной жизни переживают люди!
Останавливается перед Жаном и серьезно смотрит на него.
(Мерным голосом.)Итак, подведем итог: с одной стороны, ваш разумвозмущается некоторыми положениями, догматов и восстает против них; с другой стороны, ваше живучее, весьма живучее религиозное чувствопознало, если можно так выразиться, бога и не может без него обойтись?
Жан. Совершенно верно. Не говоря о безотчетном страхе, преследующем меня с детства и, без сомнения, перешедшем ко мне по наследству: ужас охватывает меня при одной мысли, что я могу утратить веру.
Шерц. Да… Так вот, в свое время я испытывал почти то же.
Жан. Как? Когда?
Шерц. Когда окончил семинарию.
Жан (нетерпеливо).А теперь?
Шерц (показывая на свою сутану и улыбаясь).Как видите…
Предупреждает жестом вопрос Жана.
(Неторопливо.)Разрешите мне рассказать о самом себе.
Жан смотрит на него с благодарной улыбкой.
Аббат удобнее устраивается в кресле; положив подбородок на скрещенные руки и прищурив глаза, смотрит вдаль.
До посвящения в сан я не слишком много занимался науками; но я всегда отличался любознательностью и, едва став священником, принялся учиться. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что тогда со мною произошло; это случается со многими. (В голосе его звучит уважение.) Научное мышление!К нему быстро приобщаешься, отдаешься ему со страстью, оно полностью поглощает тебя, преобразует твой разум. И когда затем оглядываешься на прошлое, все кажется иным: начинаешь присматриваться к давно знакомым явлениям: словно видишь их в первый раз, иначе говоря – начинаешь рассуждать… И с этого дня все кончено: уже не можешь не рассуждать!Разве не так? Вот что значит научное мышление!..
Жан. Да, больше не можешь не замечать…
Шерц (с улыбкой).Я этого не знал и решил, что можно повернуть вспять. Я оставил все свои книги и уехал в брюгенский монастырь. (Нерешительно.)Что-то вроде… Жан. Затворничества?
Шерц. Да, затворничества. Пять месяцев, всю зиму я прожил там, Сначала я попытался было обратиться за советом к святым отцам, многие из них были весьма образованны. Но они ограничивались утверждениями, я же размышлял, и мы не могли понять друг друга. Кончалось тем, что они смеялись и неизменно говорили: «Для бога нет ничего невозможного». Ну что на это ответишь?
Помнится, один из них сказал мне: «Меня удивляет, как это с такими мыслями вы до сих пор не утратили веры…» Ах, сколько я над этим передумал! И в самом деле: вера моя не пострадала. Как и ваша, не правда ли? В душе я был убежден, во мне жила внутренняя уверенность, что ничто не изменилось. Я не испытывал ни малейших угрызений совести. Я чувствовал себя во власти чего-то такого, что было сильнее меня и, вместе с тем, чего-то возвышенного, достойного уважения…
Итак, что мне было делать? Я попытался пойти на компромисс.
Жан (качая головой).Опасный путь…
Шерц. Перед лицом неопровержимых научных доводов мне пришлось признать, что борьба бесполезна. Но я не захотел пойти, как это делают некоторые образованные священники, на частичные уступки, – ведь это ничего не дает. Нет, надо было отступить, не теряя мужества, гордясь своей искренностью, сознавая в глубине души, что бог на твоей стороне. (Пауза.)Итак, я покинул Брюген, возвратился в Берн и принялся углубленно изучать эти вопросы, читая книги и размышляя над ними. (Весело.)Ах, друг мой, как не равны силы двух лагерей, противостоящих друг другу! С одной стороны, противники церкви – я говорю только об истинных ученых, имеющих свои труды, – с другой, наши защитники католицизма, которые только стенают да цепляются за устаревшие, никчемные доводы, а под конец угрожают анафемой! Кому же волей-неволей поверят люди? Позицию Рима нельзя принять; стоит лишь присмотреться к ней, чтобы убедиться в этом! Церковь нападает на современную науку, совершенно не считаясь с установленными фактами. Она даже не имеет элементарного понятия о научном методе; разве так можно вести борьбу? Именно потому, что церковь защищает все без исключения, она не в силах защитить главное. Мне понадобилось два года, чтобы убедиться в этом, но я ничуть не жалею: проведя эти годы в упорном труде, я навсегда обрел спокойствие духа.
Жан. Спокойствие духа…
Аббат наклоняется вперед, как бы требуя особого внимания.
Шерц. Друг мой, я пришел к следующему, весьма важному заключению: религиозное чувство состоит из двух отличных друг от друга элементов. Во-первых, религиозное чувство,так сказать, в чистом виде,своего рода духовный союз, заключенный с небом, и в то же время – это интимные,личные отношения, которые устанавливаются между душой верующего и богом. Так. Во-вторых, элемент,я бы сказал, догматический,включающий теоретические положения о природе божества и отношения – уже не интимные, а обрядовыемежду человеком и богом… Вы меня понимаете?
Жан. Да.
Шерц. Так вот, для моего нынешнего религиозного чувства важен лишь один элемент, первый: духовный союз, заключаемый каждым из нас с богом.
Жан. Как можете вы говорить о «нынешнем религиозном чувстве»? Религия не подвержена моде!
Шерц. Ах, разве дело в словах? Если религия и не подвержена моде, то она зависит от нравственного развития человечества. Судите сами: разве в средние века люди, строго следуя буквальному смыслу догматов, не черпали в них огромной душевной поддержки? Сейчас этого уже нет, не правда ли? Возьмите католиков, тех, что живут по-настоящему глубокой внутренней жизнью: многие из них даже не знают важнейших основ религии; они не подозревают, что догматы у них на втором месте; да это и не имеет никакого значения.
Далее… Я утверждаю, что у вас, у меня, у многих наших современников первый элемент – религиозное чувство – остался неприкосновенным. Пошатнулась только догматическая вера. Здесь мы бессильны что-либо сделать: католическая религия, в таком виде, в каком она сохранилась доныне, неприемлема для большинства культурных людей и для всех людей, обладающих серьезными научными познаниями. Тот бог, которому нас призывают поклоняться, слишком мелок и незамысловат: верить в наши дни в олицетворенного бога, в бога монарха, в бога творца мира, в первородный грех и адские муки слишком уж наивно! Такую религию мы уже переросли! Она уже не отвечает, я бы сказал, нашему стремлению к совершенству.
Людские верования, как и все в мире, подчиняются законам эволюции, они постепенно развиваются и совершенствуются. Так что необходимо привести религию в соответствие с уровнем современной науки. Ошибка Рима состоит в том, что он препятствует этому.
Жан (с живостью).Однако, осуждая так решительно современную церковь, уверены ли вы в своей правоте? Может быть, вы просто-напросто…
Шерц (прерывая его).Поймите же, наконец: человеческие верования, даже если допустить их божественное происхождение, неизбежно должны отражать представления людей об окружающем мире. И с этим мало-помалу начинают считаться. Так, ортодоксы лишь недавно признали, что некоторые события, о которых повествуют библия и евангелие, следует понимать иносказательно.Вот несколько примеров: Христос, спускающийся в подземное царство… Или Христос, унесенный сатаной на вершину горы… Ни один уважающий себя богослов не решится теперь утверждать: «Да, Христос в самом деле туда спускался… Да, гора эта на самом деле существовала». Ныне они признают: «Все это лишь иносказание». Так вот, для нас с вами лучше всего честно называть символомвсе, что и в самом деле имеет чисто символическое значение. И делать это нужно не так, как делают ортодоксы: нехотя, и лишь по отношению к самым неправдоподобным легендам; следует говорить о символах во всех случаях, когда утверждения церкви несовместимы с современным мышлением.В этом – ключ к решению всех трудных вопросов.