Жан Баруа
Шрифт:
Молчание. Горестные и сладкие минуты…
Жан думает: «Наверху кто-то ходит… Как он?Верно, сильно изменился…»
Перед его мысленным взором встает лицо доктора: твердый проницательный взгляд; рот, властно сжатый даже при поцелуе; решительная и смелая улыбка, полная скрытой доброты.
Он обводит взглядом гостиную. Воспоминания сменяют друг друга: «В этом низком кресле сидела бабушка… Однажды вечером… Теперь она умерла! Скоро я буду говорить: «Отец жилв этой комнате, жилв этом доме, жил…»А потом скажут и обо мне: «Здесь, в этой комнате, в этом доме жилЖан…» Он вздрагивает.
Как мог он забыть о присутствии Сесили – этого нежного, близкого ему существа… Мысль о том, что она полагается на него, сразу подбадривает его. Он целует ее влажную, беззащитную и послушную руку, которую держит в своей руке. Целует несколько раз… сначала благоговейно, сдержанно; затем со все возрастающим волнением, в порыве неодолимой силы, в котором раскрывается его сердце.
Сесиль запрокидывает голову. Замирая от восторга, припадает к плечу Жана.
Он нежно целует ее закрытые глаза… долго, долго…
Слышатся шаги, стук двери.
Сесиль открывает глаза, отодвигается.
Г-жа Пасклен (ровным голосом).Жан… отец проснулся.
Комната доктора.
Госпожа Пасклен осторожно открывает дверь и неслышно уходит.
На пороге Жан задерживается: несколько мгновений борется с жестокой тревогой.
Он входит один.
И тотчас же – чувство облегчения: его встречает улыбка отца. Больной полулежит на подушках, вытянув руки. Он не очень изменился. Учащенно дышит. Смотрит, как Жан подходит, и снова улыбается сыну.
Доктор (тихо, хриплым голосом).Устал, как видишь… сильно, сильно устал…
Протягивает сыну руку. Жан, который наклонился было, чтобы поцеловать отца, протягивает свою. Больной завладевает ею, смертельная тоска искажает его черты, и он с неожиданной силой привлекает сына к себе и сжимает его в объятиях.
(Горько рыдает.)Мой мальчик!
Он держит в ладонях лицо Жана, лицо мужчины, но видит его таким, каким оно было когда-то, в далеком детстве. Судорожно гладит лицо сына, прижимает к своим потрескавшимся губам, к жесткой щетине, покрывающей щеки.
(Без сил откидываясь на подушки, с коротким вздохом.)Ах…
Делает Жану знак не двигаться, никого не звать; это пройдет… Лежит недвижно, закинув голову; веки опущены, рот полуоткрыт, кулаки сжаты: он силится побороть сердцебиение.
Жан, выпрямившись, стоит у постели, пристально смотрит на отца. Удивление, желание понять обостряют его горе:
«Что его так изменило? Худоба? Нет, что-то другое… Что же?»
Скулы больного слегка розовеют; он открывает глаза. Видит Жана: лоб старика собирается в морщины, рот кривится. Затем лицо его смягчается, он тихо всхлипывает.
Мальчик мой, мальчик…
Эти слезы, это жалобное бормотание наполняют Жана чувством неизъяснимой неловкости. Неужели это его отец?
Проходит несколько минут.
И тут Жан чувствует, что горе его куда-то отодвинулось: жизнь сильнее смерти. Против воли, у постели умирающего, он вдруг вспоминает о Сесили, о том, как встретились их взгляды, когда он вошел. Желание овладевает им, властное, но еще свободное от вожделения; это скорее порыв к слиянию душ, к полному взаимопониманию… И все же губы его хранят теплоту ее бархатистых век! Внезапно жажда жизни переполняет его и рождает протест против картины смерти, омрачающей его мечты… Затем он сразу приходит в себя, и краска стыда заливает его щеки!
Доктор вытирает мокрое от слез лицо; его доверчивый и ласковый взгляд устремлен на Жана.
Доктор. Скажи… Они тебя вызвали, не правда ли?… Да, да, я знаю… Кто? Врач?… Нет?… Крестная?
Жан уклончиво качает головой.
(Вдруг становясь серьезным и решительным.)Они правильно поступили. Долго это не протянется… Я ждал тебя.
Повинуясь волнению или какому-то не осознанному им самим чувству, Жан наклоняется к руке, бессильно лежащей на постели, и целует ее.
Доктор высвобождает руку, чтобы приподняться на локтях; лицо его озабочено: он хочет сказать что-то важное, чего нельзя откладывать…
Я ждал тебя. Выслушай меня, мой мальчик… Я оставляю тебе не очень много…
Жан сначала не понимает. Затем резко выпрямляется.
Больной знаком показывает, что он устал и что его не надо прерывать.
(Говорит с короткими паузами, закрыв глаза, словно повторяя заученное.)Пожалуй, я мог бы оставить и больше. Но не сумел… У тебя все же будут средства к существованию… И честное имя… Это тоже кое-чего стоит… Теперь слушай: Сесиль и ты, не правда ли?
Жан вздрагивает. Отец смотрит на него с нежной улыбкой.
Девочка мне все рассказала. Ты будешь с ней счастлив, я очень рад… И постарайся сделать ее счастливой… Хотя бы немного… Это куда труднее. Сам увидишь… Женщин понять не так-то просто. Помни лишь одно: они не такие,как мы… Уже это одно создает трудности!.. Я часто упрекаю себя за то, что плохо понимал твою мать… (Долгое молчание.)Теперь о твоем здоровье. Ты ведь был… да… Ты не проходил военную службу. Но это от чрезмерной осторожности. Ты теперь совершенно здоров, слышишь? Я сказал это твоей крестной, и сказал правду… И все же, мой мальчик, тебе следует помнить о своем здоровье, не переутомляться, особенно когда станешь старше, годам к сорока… Это навсегда останется твоим уязвимым местом. Ты обещаешь? (Пауза. Кроткая улыбка.)Не забывай об этом. Вот и все.
Он опускается на подушки, вытягивает руки и облегченно вздыхает. Но вскоре что-то опять начинает беспокоить его.
(Вновь открывая глаза.)Знаешь, она была так добра ко мне, твоя крестная… Она сделала много, очень много… Она тебе расскажет.
Однако он не может удержаться, чтобы самому не сказать об этом.
Улыбка, сначала страдальческая, медленно расцветает на его губах, и вот уже глаза, лоб, все лицо дышит наивным умиротворением. Он делает Жану знак придвинуться ближе.