Жан Баруа
Шрифт:
Шерц (задумчиво).Ну, что же.
Он обводит глазами комнату, встречается с глазами Жана, их взгляды скрещиваются. Шерц в нерешительности: он отворачивается, глубоко задумывается; проходит несколько секунд.
Вы этого хотите?
Они молча смотрят друг на друга, волнение охватывает их. Они чувствуют, что приближается одна из тех минут, когда высказываются самые сокровенные мысли, когда юные сердца, исполненные дружбы, внезапно раскрываются и соединяются навеки.
(Мягко.)Ну, что с вами?
Жан (доверчиво).Меня терзают душевные сомнения…
Шерц. Душевные?
Жан. Точнее, религиозные.
Шерц. Давно ли это началось?
Жан. О, давно, значительно раньше, чем я это осознал! Уже, должно быть, много лет я, не отдавая себе отчета, выбиваюсь из сил, чтобы сохранить веру.
Шерц (с живостью).О нет, не веру! Вы пытаетесь сохранить свою детскую безотчетнуюверу, а это не одно и то же!
Жан (весь во власти своей мысли).Я осознал это по-настоящему лишь несколько месяцев назад… Быть может, Париж… Атмосфера Парижа! Одна Сорбонна чего стоит! Лекции, на которых разбирают важнейшие законы вселенной, даже не упоминая бога…
Шерц. Его не называют – однако именно о нем все время идет речь!
Жан (с горечью).Я привык говорить о нем более ясно.
Шерц (с ободряющей улыбкой).Нужно только договориться. (Нерешительно.)Я, пожалуй, сумел бы помочь вам, дорогой друг, но я мало знаю о ваших религиозных сомнениях… Расскажите подробнее, что вас смущает.
Жан (упавшим голосом).Я и сам толком не знаю. Но во мне что-то надломилось, непоправимо надломилось…
Аббат садится, положив ногу на ногу, наклоняется вперед, подпирая подбородок сцепленными пальцами рук.
Меня раздирают противоречивые устремления. Этот жестокий разлад тем более мучителен, что я наслаждался покоем; безмятежная вера как внутренний огонь согревала мою душу… Клянусь вам, я ничего не сделал, чтобы все это утратить, напротив. Я долго отказывал себе в праве задумываться над этими проклятыми вопросами. Но так продолжаться не может. Сомнения преследуют меня; их с каждым днем становится все больше и больше! В конце концов мне пришлось признать, что в католическом вероучении нет ни одного пункта, который не вызывал бы сейчас бесконечных споров… (Вынимает из кармана журнал.)Вот, вам знакомо это? Статья Брюнуа: «Отношение разума и религии».
Шерц отрицательно качает головой.
Она попалась мне на глаза совершенно случайно. До сих пор я не имел никакого понятия о современных) толкованиях религии, не представлял себе, что такое историческая критика. Какое откровение! Из этой статьи я впервые узнал следующие вещи: оказывается, евангелия были написаны между шестьдесят пятым и сотым годами после рождения Христа и, стало быть, церковь возникла, существовала, могла существовать без них. Более шестидесяти лет после Христа! Это равносильно тому, как если бы мы теперь, не имея ни одного документа и основываясь только на воспоминаниях и туманных свидетельствах очевидцев, попытались бы изложить дела и речи Наполеона… Вот вам и основополагающая книга, в достоверности которой не смеет усомниться ни один католик! (Перелистывая страницы.)Христос никогда не считал себя ни богом, ни пророком, ни основателем религии, разве только в последние годы жизни, когда он был опьянен доверчивым поклонением своих учеников… Потребовалось много времени для создания и развития догмата о троичности божества, а церковным соборам пришлось собираться не раз, пока не была определена двойственная природа Христа, соотношение между его человеческой и божественной сущностью… Словом, долгие годы прошли в дискуссиях, прежде чем догма эта была установлена, а затем довольно умело приведена в соответствие со словами Христа; когда же нас учат катехизису, то с первых же уроков преподносят этот догмат троичности в качестве изначальной, не подлежащей сомнению истины, будто бы открытой самим Христом и настолько ясной, что никогда никому и не приходило в голову ее оспаривать! (Снова шелестит страницами.)Ага, вот! Непорочное зачатие… Почти совсем свежая выдумка! Она зародилась лишь в двенадцатом веке в головах двух английских монахов-мистиков! Ее обсудили и окончательно сформулировали только в тринадцатом веке!.. Все католики ныне глазом не моргнув признают, будто мать Христа была «зачата непорочно». А почему? Да просто в силу грубой ошибки какого-то греческого переводчика, который некстати употребил греческое слово – «девушка», – переводя с древнееврейского языка слово, означавшее «молодая женщина»!..
Вы улыбаетесь? Вам все это известно? (Разочарованно.)Тогда вам ни за что не понять, что я испытал, читая эту статью… Заметьте, что я еще даже не знаю, достоверно ли все это.
Шерц в ответ утвердительно кивает головой.
Но то, что это изложено столь обстоятельно, за подписью такого серьезного, такого осмотрительного ученого, как Брюнуа, просто неслыханно! Тон статьи особенно сбивает с толку: автор приводит все эти возражения якобы для подкрепления своих доводов; он ни с кем не спорит, как будто каждое из его доказательств – уже общепризнанная ныне истина, окончательно решенный историей вопрос! Ничего, кроме примечаний, чтобы указать невеждам вроде меня, где они могут найти веские доказательства его утверждений! Я упомянул об этой статье потому, что лишь недавно прочел ее. А ведь я сталкиваюсь с явлениями, грозящими разрушить мою веру, везде, во всех областях человеческого знания!
Неужели вся современная наука пришла в противоречие с религией?
Шерц (сердечно). Я слышал, вас связывают дружеские узы с некиим весьма образованным священником, аббатом из Бюи…
Жан. О да!.. Это очень деятельный человек, настоящий святой; он никогда ни в чем серьезно не сомневался; а если бы даже с ним и приключилось нечто подобное, он справился бы с этим сразу благодаря своей энергии. (С недоброй усмешкой.)Он давал мне читать богословские книги…
Шерц. И что же?
Жан (пожимая плечами).Я нашел в них несостоятельные и многословные доводы; авторам они, должно быть, кажутся неуязвимыми, но если над ними хоть немного поразмыслить, они лопаются, как мыльные пузыри. Такие доводы убедительны лишь для тех, кто уже и так убежден. Мои слова возмущают вас?
Шерц. Нет, нисколько. Я вас очень хорошо понимаю.
Жан. Правда?
Шерц. Больше, чем вы думаете.
Жан делает удивленный жест; Шерц останавливает его.
Продолжайте, пожалуйста.
Жан. Так вот… Каждый раз, когда я размышляю в надежде укрепить свою веру или просто разобраться в своих чувствах, я убеждаюсь, что лишь наношу ей этим новый удар… Стараясь обосновать свою веру, только расшатываешь ее: я это по себе знаю. Все мои старания напрасны – она рушится…
Шерц (с живостью).Нет, нет.
Жан. О, уверяю вас, я сделаю все, чтобы избежать этого! (Потерянно, с тревогой.)Быть может, и в самом деле есть люди, которые обходятся без веры? Я не могу. Мне она необходима, необходима, как пища и сон. Без веры я походил бы… не знаю, как выразиться… на дерево с вырванными из почвы корнями, лишенное нужных ему соков! Во мне все бы разом угасло… Ах, это ужасно, друг мой, ведь я католик до мозга костей! Я понимаю это еще лучше с тех пор, как начал тяжкую борьбу с самим собою: все, о чем я думаю, все, чего желаю, все, что делаю, – подчинено глубоко католическому складу моей души, и его нельзя изменить; если я когда-нибудь утрачу веру, то лишусь опоры и запутаюсь в чудовищных противоречиях!
Шерц. Но ведь этот моральный кризис перемежается периодами облегчения? Бывают дни, когда вам еще удается приблизиться к богу?
Жан (в замешательстве).Не знаю, как сказать… В сущности, у меня нет чувства, будто я отдаляюсь от бога… даже когда я в нем сомневаюсь… (С улыбкой.)Мне очень трудно вам объяснить…
Аббат понимающе смотрит на него.
(Подумав.)В общем, весь этот мучительный вопрос сводится к одному: в католической религии все тесно связано: вера, догматы, мораль, молитвенный экстаз; все связано воедино…