Жан Баруа
Шрифт:
Шерц делает удивленный жест.
Ведь приходится работать в больницах… Подумайте, какие могут быть взгляды у человека, который всю свою жизнь, каждый день сталкивается с людскими страданиями? Что ж он может думать о боге?
Шерц не отвечает.
Вы возмущены моими словами?
Шерц. Нисколько. Мне очень любопытно. Это все тот же древний протест, порождаемый злом.
Жан. Грозный протест!
Шерц (флегматично).Весьма грозный.
Жан. И наши богословы до сих пор так и не опровергли его…
Шерц. Не опровергли.
Жан. Вы это признаете?
Шерц (с улыбкой).Не могу не признать.
Жан молча курит. Затем внезапно швыряет папиросу и смотрит аббату прямо в лицо.
Жан. Вы первый священник, от которого я слышу такие слова…
Шерц. А раньше вы достаточно ясно ставили этот вопрос?
Жан. Не раз!
Шерц. И что же?
Жан. Каждый отвечал, как мог… Что я слишком впечатлителен… Что во мне возмутилась гордыня… Что зло есть условие добра… Что через испытания человек приходит к совершенству… Что со времени первородного греха зло угодно богу, и потому оно должно быть угодно нам…
Шерц (улыбаясь).И что же?
Жан (пожимая плечами).Пустые слова… Легковесные доводы…
Шерц бросает острый взгляд на Жана; выражение его лица меняется, становится серьезным; он старается не поднимать глаз.
Прежде всего сталкиваешься с таким софизмом: мне силятся доказать могущество и милосердие бога, расхваливая царящий в мире порядок; но как только я возражаю, что порядок этот далек от совершенства, говорят, будто я не имею права судить о нем именно потому, что он – творение господа… (Делает несколько шагов по комнате, повышает голос.)И в результате оба положения остаются непримиримыми: с одной стороны мне говорят, что бог – само воплощение совершенства, с другой, что этот несовершенный мир – его творение!
Останавливается перед аббатом, пытается заглянуть ему в глаза. Шерц отворачивается. Оба молчат. Наконец их взгляды встречаются: вопрошающий взор Жана затуманен тревогой.
Аббат не может больше уклоняться от ответа.
Шерц (с натянутой улыбкой).Оказывается, мой бедный друг, вас также волнуют эти вечные вопросы…
Жан (с живостью).Что я могу поделать? Клянусь, мне бы очень хотелось, чтобы они не мучили меня.
Ходит взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, качая головой, как будто мысленно продолжает спор. Его энергичное лицо становится жестче, складки на лбу и сжатый рот придают ему упрямое и напряженное выражение.
Вы только что говорили о моем отце… Вот что меня постоянно смущало, даже когда я был ребенком: как можно во имя религии осуждать такого человека только за то, что он не причащается на пасху и не заглядывает в церковь! А ведь в Бюи к нему относились совершенно нетерпимо…
Шерц. Потому что не понимали его.
Жан (озадаченно).Но ведь вы тоже священник, вы тоже должны бы его осуждать?
Шерц делает неопределенный жест.
(Страстно.)Я всегда безотчетно возмущался этим! Жизнь моего отца – это бесконечное стремление ко всему благородному и высокому. Можно ли его порицать, нужно ли его порицать во имя бога? Нет, нет… К таким людям, как он, нельзя подходить с общей меркой, понимаете, они стоят выше… (Делает несколько шагов и с тревогой смотрит на аббата. Угрюмо продолжает.)Но ужаснее всего другое; вы только вдумайтесь хорошенько, друг мой: такой человек, как мой отец, не верует…Такие люди, как он, не веруют…Но ведь это не какие-то там дикари! Им знакома наша религия, они ее даже исповедовали, исповедовали ревностно. И вдруг, в один прекрасный день, решительно отвергли ее!.. Почему? Говоришь себе: «Я верую, а они, они не веруют…Кто же прав?» И помимо своей воли решаешь: «Посмотрю, подумаю…» И теряешь покой! «Посмотрю, подумаю» – вот проклятый рубеж, вот начало безбожия!
Шерц (серьезно).Нет, позвольте… Здесь вы сталкиваетесь с чудовищным недоразумением! Эти люди не приемлют религиозных обрядов, которые принято соблюдать… Но, верьте мне: природа их величия та же, что природа величия лучшего из священнослужителей, лучшего, слышите?
Жан. Стало быть, существует два способа быть христианином?
Шерц (он сказал больше, чем хотел).Возможно.
Жан. А ведь, в сущности, – может быть, должен быть лишь один способ!
Шерц. Конечно… Но все эти расхождения, скорее мнимые, нежели действительные, не могут поколебать главного: неизменного устремления нашей совести к высшему добру и справедливости…
Жан молчит и внимательно смотрит на него.
Долгая пауза.
(Принужденно.)Послушайте, запах ваших папирос меня соблазнил, нарушу, пожалуй, режим. Спасибо… (Желая во что бы то ни стало избежать дальнейшего разговора.)Я принес вам лекции, которые вы у меня просили…
Жан берет тетради и рассеянно их перелистывает.
Несколько дней спустя.
Семейный пансион на площади Сен-Сюльпис.
Комната аббата.
Шерц (быстро встает).Ах! Вот желанный гость!..
Жан. Захотелось поболтать с вами до начала лекций.
Аббат освобождает кресло.
Жан, улыбаясь, оглядывает комнату. Маленький письменный стол; большой стол для занятий химией; на нем – арсенал пузырьков и фарфоровой посуды для опытов; микроскоп. На стенах – распятие, панорама Берна, портрет Пастера, анатомические таблицы.
(Смеясь.)И как только вы можете жить в такой атмосфере?
Шерц. Это серная кислота…
Жан. О нет, я говорю в переносном смысле. Я часто задаю себе вопрос, как может священник жить в атмосфере науки?
Шерц (подходя к нему).А почему бы нет?
Жан. Потому что, хотя я и не священник, мне тяжело… и трудно дышать.
Старается улыбкой скрыть страдание.
(Садясь.)Мне хотелось бы как-нибудь подольше поговорить с вами, высказать все, что лежит на душе…