Жаркий сезон
Шрифт:
— Подозреваю, что это не моя книга, — говорит Хью.
— И не моя совершенно. По счастью, от меня не требуется выносить вердикт. Я только правлю ошибки. Однако она затягивает. И по-настоящему грустная. Я плакала, честное слово. Вообще-то я над машинописными страницами не плачу — когда ползешь от слова к слову, не до того.
Хью задумывается. Одна из привлекательных его черт — он человек серьезный и внимателен к собеседнику, особенно если этот собеседник Полина. Сейчас он вникает в ее слова и одновременно — в салат из морепродуктов, который ест. Наконец
— Очень вкусный. Но типографский шрифт убедительнее. В нем есть завершенность. Про машинопись знаешь, что ее еще можно перекурочить. И моя работа — курочить чужие тексты.
— Понятно. А мне можно попробовать? Я про террин.
Полина придвигает ему тарелку. Хью берет на вилку кусочек террина, отправляет себе в рот:
— Мм. Очень хорошо. Мне надо было взять его. Морепродукты какие-то уж очень обыкновенные. А как Тереза?
— У Терезы все отлично, — отвечает Полина.
Хью смотрит на нее пристально, как будто не вполне удовлетворен ответом:
— У вас там точно все хорошо?
— Точно-точно. Погода великолепная. По выходным мы посещаем различные туристические объекты. С научной целью. Это нужно Морису для его книги.
— Какой ужас, — говорит Хью. — Думаю, тебе нужно срочно перебираться в Лондон.
Полина мотает головой. Нет, она останется там. По нескольким причинам. И лето действительно выдалось на редкость хорошее.
— Определенно на тебя что-то нашло, — замечает Хью. — Ты никогда раньше не говорила о погоде.
Полина смеется:
— Тогда тебе стоит привнести в беседу интеллектуальную нотку и рассказать, что ты поделывал в последнее время.
Хью навещал заокеанских клиентов. Он рассказывает Полине о поездке в Йель и Торонто, где договаривался о продаже книг в крупнейшие библиотеки, и в Нью-Йорк, где действовал в качестве агента некоего коллекционера, собирающего современные первоиздания.
— Я сумел заполнить главный пробел в его книжном шкафу, — говорит Хью. — «Улисс» в идеальной сохранности.
— Он их читает?
— Нет, конечно, у него книги не для того.
— Я все-таки не понимаю библиофилов, — говорит Полина.
— Их никто не понимает. По счастью, такие люди встречаются довольно часто, иначе я бы остался без работы. Просто ты имеешь дело с человеком, у которого в голове тараканы. Во всем остальном они совершенно нормальны. Тот, что в Нью-Йорке, биржевик. Неприлично богатый и жутко скучный. Он угощает меня в лучших ресторанах, так что еда выше всяких похвал, но разговор как-то не клеится.
Полина воображает Хью в этих поездках, как он ходит по американским городам с заношенным плащом, перекинутым через руку, и таинственным сокровищем в портфеле. Ведет переговоры в светлых просторных офисах, ест в специально
— А где ты останавливаешься? Например, в Нью-Йорке.
Хью вздрагивает, потом вид у него становится немного пристыженный.
— Вообще-то в Нью-Йорке я останавливаюсь у женщины, которой верен… э… лет, наверное, десять, если не больше…
Полина смотрит на него, не веря своим ушам.
— Дело в том, — продолжает Хью, — что она потрясающе готовит завтраки. Она итальянка, у нее кулинария в Вест-сайде и домашний пансион для избранных постояльцев. Ее вафли — мечта.
— Хью, я тебя обожаю, — говорит Полина.
— И я тебя. Как семга, заслуживает доброго слова? То, что они учудили с голубиной грудкой, безусловно, любопытно.
Полина наносит визиты вежливости в несколько издательств, с которыми сотрудничает. Болтает с бывшей коллегой в редакции, где когда-то сидела от звонка до звонка, спрашивает себя, скучает ли по работе в коллективе, и приходит к выводу, что нисколько.
— Как там наш Морис? — интересуется коллега.
— В добром здравии, насколько я знаю.
— А как продвигается его великий труд?
— Вроде бы вполне благополучно.
— Джеймс Солташ говорит, что книга о туризме наделает много шуму. Что она разоблачает заблуждения и срывает маски.
— Не сомневаюсь.
— Занятный тип, этот Морис, — говорит коллега после недолгой паузы, затем внимательно смотрит на Полину и меняет тему: — Так вы окопались в деревне до конца лета?
— Да. Смотрю, как растет пшеница на поле.
— Идеальная жизнь, наверное. Не то что у нас тут… — Коллега начинает с удовольствием рассказывать о забавных происшествиях в издательском мире, возможно, желая показать Полине, сколько та потеряла. — А по работе что делаете? — ласково спрашивает она.
— Расставляю запятые в романе про единорогов, — отвечает Полина, вставая.
Нет, думает она, спускаясь на лифте. Нет, спасибо. Вечная спешка, вечная нервотрепка. Да, посудачить бывало приятно, этого мне недостает. Зарплата надежнее, чем отдельные мелкие заказы. И все равно нет, спасибо.
Она выходит на улицу, радуясь своей свободе. Работы запасено надолго. После единорогов будет исполинских размеров труд про добычу нефти в Северном море и заметки о путешествии на Кавказ.
Почти двадцать лет назад Полина вошла в это издательство и впервые стала наемным работником. Должность у нее была самая скромная, а издательство, в ту пору еще маленькое и независимое, ютилось в обычном доме на западе Лондона. С тех пор его поглотила корпорация-монстр, редакция переехала в стеклянный небоскреб с огромным, застланным коврами холлом, и люди тут по большей части сидят новые. Однако тогда Полина шла на работу, чувствуя, что наконец-то обрела свободу. Она не знала, чего ждать, не знала, справится ли, но твердо сознавала одно: этот день — огромное событие. Конец зависимости, во всех смыслах этого слова. Она вступала на новую территорию, оставив Гарри позади.