Жаркий сезон

Лайвли Пенелопа

Так повторяется еще несколько раз. Наконец Люк затих.

Полина включает аудионяню и устраивается в гостиной. Перебирает стопку книг на столе и, не найдя ничего интересного, берет газету. Читает некоторое время, потом отвлекается и начинает оглядывать комнату, хранящую следы тех, кто был здесь недавно. Соломенная шляпка Терезы на спинке стула. На каминной полке чьи-то солнечные очки — зеркальные, в золоченой оправе. Наверное, Кэрол. Бежевый свитер грубой вязки на подлокотнике дивана, скорее всего, принадлежит Джеймсу — для Мориса это чересчур стильная вещь. А вот холщовый пиджак с прорехой на рукаве — точно Мориса.

Полина ждет их возвращения.

Она знает комнату как свои пять пальцев, и сегодня тут что-то не так. Чувствуется какой-то гадкий запашок, он же отголосок иных времени и мест, постоянно живущих в мозгу. Здесь и там неприятно смешались. Сейчас другая Полина в другой комнате ждет Гарри, который неизвестно, где находится, и неизвестно, что делает. Может, ведет семинар или консультирует студентов, может, пьет с коллегами в баре. А может, занимается тем, о чем ей думать не хочется, но что она ежеминутно воображает во всех подробностях, и каждый новый образ для нее пытка.

Она представляет их за столиком в кафе: глаза в глаза, его рука на ее ладони. В постели, голых. А чаще всего — как неделю назад на вечеринке, когда они просто разговаривали в дальнем конце комнаты. Гарри стоит спиной, но Полина смотрит на него глазами Миры Сэмс и точно знает, что та видит. Знает, что Гарри улыбается одной половиной рта и смотрит чуть искоса, склонив голову набок. Этот взгляд предназначается тем, кого Гарри удостоил особым вниманием. Взгляд, который когда-то был направлен на нее — в ресторанах, в автомобиле по пути через Америку, в постели. Полина ощущает этот взгляд, и все у нее внутри холодеет.

Полина, Тереза, Морис, Джеймс и Кэрол на парковке перед усадьбой восемнадцатого века. Полина помогает Терезе усадить Люка в коляску.

— Так как вы считаете, Полина? — спрашивает Морис. — Рассудите нас. Зачем люди посещают старинные усадьбы? Мы разошлись во мнениях. Джеймс говорит, это просто преклонение перед богатыми.

— Не совсем так, — возражает Джеймс. — Я сказал, что истоки — в потребности фантазировать: «Я бы мог тут жить» — и все такое. Мне лично это противно. Я точно знаю, где бы жил в то время. В лачуге. Мой прадед был крестьянином.

Кэрол надевает солнечные очки в золоченой оправе. Лицо у нее маленькое, очки большие, так что прячут его чуть ли не наполовину.

— Вот как? Ты мне не рассказывал. Мне кажется, вы оба чересчур напираете на идеологию. На самом деле людям просто нравятся красивые вещи. Бархатная мебель, стены в картинах. Можно гулять по таким домам, говорить, что здорово, наверное, спать на такой кровати, и глянь, какая лестница, и есть ли здесь привидения. Это не зависть, просто любопытство.

— Отчасти верно, — говорит Морис. — Однако тут безусловно присутствует элемент вуайеризма. И заранее созданный настрой на сравнение и социальную оценку. Ты встречаешься с прошлым и через непривычные предметы, и через намеки на несколько иной образ жизни. Это будоражит. Люди не могут просто смотреть, они должны как-то реагировать. И концепция старинной усадьбы, внушенная через рекламу, изначально предполагает именно такое поведение. Итак, — он смотрит на Полину, — почему эти люди здесь? Почему мы здесь?

— Потому что сегодня суббота, — отвечает Полина, — а выходные надо чем-то заполнить.

Джеймс смеется:

— Получи, Морис! Идеально простое объяснение.

Морис улыбается.

— Может, уже пойдем? — спрашивает Тереза. — Я первым делом должна выяснить, где здесь

туалет. Люку надо сменить подгузник.

Усыпанная гравием дорожка ведет к дому, обсаженному купами деревьев; в их расположении заметен тщательный замысел ландшафтного дизайнера. Вся компания поднимается по широкой лестнице, покупает билеты и бочком обходит даму из Национального фонда, призывающую материально поддержать объекты культурного наследия в интересах завтрашнего дня. У Мориса свои взгляды на Национальный фонд, которые, разумеется, получат отражение в книге. «Завтрашний день сам о себе позаботится», — тихонько произносит он, посылая улыбку даме — та сейчас объясняет Терезе, где туалет, и вежливо просит ее оставить коляску в гардеробе.

Они медленно идут по усадьбе, разглядывают гобелены, изысканную мебель и фарфор. В каждой комнате свои временные жители, которые тут же становятся частью экспозиции, так что Полина с равным интересом изучает японскую пару и резной орнамент из плодов и листьев на каминной полке. Японцы поочередно снимают друг друга на видеокамеру. На каминной полке желуди соседствуют с ананасами. Полина заинтригована и тем и другим. Будет ли она на этом видео, перенесенная против воли в некую далекую гостиную на другой стороне земного шара? Считал ли резчик, что в Англии растут ананасы, или это изящная шутка художника по интерьерам? Морис куда-то исчез — увлекся, по обыкновению, чем-то интересным только ему. Джеймс и Кэрол смотрят через окно на изумрудный газон. Тереза пытается заинтересовать Люка фарфоровыми собачками.

Очень много картин. По большей части они так или иначе связаны с убийством. Охотничья сцена: гончие на склоне холма, алая куртка всадника перекликается с рыжиной лисы, прыгающей через ограду. Натюрморт: груда мертвых фазанов и куропаток на гладком деревянном столе, рядом несколько яблок и зелень; все прописано с фотографической точностью, от крапинок на перьях до засохшей крови на клюве.

Полина разглядывает убоину и внезапно замечает рядом с собой Мориса.

— Я в жизни не убил ничего крупнее осы, — замечает он. — Возможно, стоит как-нибудь попробовать. Очевидно, мы упускаем некую фундаментальную составляющую человеческого опыта.

— Есть куча всякого опыта, без которого я предпочла бы обойтись, — сухо произносит Полина. — Вникни люди в то, что тут изображено, и им стало бы гадко. Нам с вами в том числе. Приукрашенная жестокость — вот это что.

— Безусловно. Необходимый элемент индустрии, паразитирующей на прошлом. Пыточный каземат как часть музея. Волнующие садистские подробности в рассказе экскурсовода. Думаю, стоит посвятить этому отдельную главу. Чистенькая жестокость на безопасном расстоянии — ничуть не страшнее того, что мы видим по телевизору. Те же самые люди при виде автокатастрофы впадут в истерику. Мы с вами в том числе.

К ним подходит Тереза:

— Люку надоело. Я выведу его в сад.

— Конечно-конечно, — рассеянно отвечает Морис.

Он переходит к противоположной стене — обозреть темное полотно, на котором девушка в летящих одеждах целится из лука в бегущего оленя. На соседнем мускулистый мужчина борется со львом. Диана, думает Полина. Геракл. Она вслед за Терезой быстрым шагом проходит следующие две комнаты. Огромная шпалера, изображающая рождение Венеры. Портреты восемнадцатого века: тогдашние владельцы усадьбы, облаченные в римские тоги. Полине думается, что для тех, кто не знаком с классической мифологией, загадочность образов должна усиливать ощущение чего-то чужого.