Жажда. Роман о мести, деньгах и любви
Шрифт:
– Пусть улетают, неужели не понятно, что это провокация? Собьете сейчас их самолет, и начнется новая война. Авианосец ракетами обстреляет Ханой, погибнут люди! Я вам запрещаю ввязываться.
– Но они захватили нашего сотрудника, – возразил вьетнамец.
– Это перебежчик, – махнул рукой Ковтун, – черт с ним, пусть летит в свою Америку, раз ему так хочется. Нам, товарищ, такие двурушники в социализме не нужны...
В деревянном ящике вместо останков Боба Уэйда лежали деньги, семьдесят миллионов долларов. Иногда огласка прошлого стоит куда больше, чем барражирование военной авиации над чужой территорией, а мудрый совет вполне может предотвратить готовую вот-вот разразиться войну. Нам Кам летел в Америку богачом, а Мемзер, обливаясь холодным потом в мучительном ожидании того, что фюзеляж самолета вот-вот
Глава 6
Миша был бездомным четыре месяца. Ему посчастливилось найти место ночного сторожа в каком-то общежитии на северо-востоке Москвы. Теперь вместо прежнего семейного гнезда у него появилась восьмиметровая комнатушка в подвале, и Миша, как мог, в ней обустроился. В комнатушке была кровать, стол, стул, книжная полка с двумя кактусами, маленький телевизор и холодильник «Бирюса»: прежний сторож-гурман хранил в нем поллитровки, от чего однажды и помер. Миша много не пил, бросил. Слишком сильно его, пьяненького, мучили воспоминания о прошлой жизни, которая по прошествии четырех месяцев стала ему казаться миражом. Есть предел нищеты, за которым человеческое достоинство отказывается существовать.
Он совсем ничего не знал о судьбе бывшей жены, у него даже не было ее номера. Меж тем жена его вернулась в родную Сызрань, и там следы ее окончательно затерялись. Кажется, она не то устроилась в детский сад музыкальным работником, не то провалилась под лед во время прыжков через костер, разложенный на замерзшей речке по случаю празднования Нового года. В любом случае, что бы с ней ни произошло, это никому не интересно. Куда занятнее история сторожа Миши, однажды сошедшего с рельсов, а может, и наоборот, выбравшего торный путь своего истинного призвания.
Работал он по ночам, ведь недаром он был ночным сторожем. Днем Миша был предоставлен самому себе. Жалованье ночного сторожа общежития было пустяковым, хватало его на несколько банок консервов, сигареты, а иногда в конце месяца, если оставалось что-то, Миша покупал бутылку-другую пива и устраивался перед телевизором, усы антенны которого были обмотаны фольгой для лучшего приема. Он прихлебывал пиво, смотрел старые передачи, снимавшиеся телеканалами еще в прежнее, беззаботное время, и на душе у Миши становилось немного легче, и книжная полка, на которой вместо книг стояли кактусы, мнилась ему каминной полкой в собственном доме, а кактусы принимали форму китайских вазочек. Он стал искать возможность подработать. Кто-то рассказал ему о бирже сезонных рабочих на пересечении кольцевой и Ярославского шоссе, и Миша стал ездить туда ежедневно. Он оказался в окружении изнасилованных жизнью мужчин, готовых на любую работу, лишь бы получить за нее хоть что-то. Порой он возвращался в комнатушку ни с чем, но иногда в конце дня в его кармане хрустела бумажка, выданная хозяином коттеджа, которому требовалось что-то перекопать, снести, спилить – не все ли равно. За это время Миша изменился совершенно: кожа на лице почернела и задубела от вечного ветра, сквозящего над Ярославским шоссе, дующего над полями коттеджных поселков. Суставы пальцев раздуло от работы на морозе. Одним словом, из недавнего слегка заплывшего служащего Миша превратился в сухопарого жилистого работягу. Характер его приобрел множество скверных черт. Спокойный с виду Плешаков лелеял в груди тлеющий огонек ненависти, не обращенной к кому-либо персонально и одновременно с этим направленной против всех. Этот огонек вносил в Мишино существование смысл, согревал, когда приходилось носить бетон в ведрах, таскать кирпичи, разгружать арматуру. Его не раз обманывали, выбрасывали за ограду, не заплатив ни копейки, но попадались иногда и нормальные «коттеджники», эти хоть и требовали, придирались, но платили. Праздником для шабашников вроде Миши было найти «лоха» – ничего не понимающего в стройке простака с деньгами, которого запросто можно было облапошить и при этом получить чуть больше обычного.
Однажды возле толпы работяг остановился большой автомобиль, хозяин опустил стекло, окликнул старшего. Миша стоял совсем рядом и сразу узнал господина Лупарева. Когда-то Миша работал на него – в те канувшие в Лету дни благополучия, когда и квартира, и автомобиль казались собственными. Сашенька, а
В тот день он приехал за очередными «рабами» – так он называл тех, кто работал на его стройке. Платил им Сашенька неохотно, предпочитал часто менять «рабов» и почти ничего им не платить. Он называл это «сокращением издержек». Сашенька, разумеется, не узнал Мишу, и тот оказался сперва в его машине, а затем и на стройке. Плешакова определили такелажничать: разгружать машину с бетонными блоками. Двое рабочих стояли в кузове грузовика и закрепляли трос на поддонах с блоками, Миша снизу руководил крановщиком, указывая ему, куда опускать поддоны, выкрикивал то «вира», то «майна», и, конечно же, не его вина в том, что трос на одном из поддонов был закреплен плохо. Блоки рухнули с высоты в несколько метров, один из них ударил Мишу в плечо, тот охнул от боли и упал. Лупарев мгновенно оказался рядом и, увидев, что несколько блоков от падения раскололись, пнул Мишу ногой в спину:
– Ты, придурок! Портишь мне тут все, вместо того чтобы нормально работать! Вали отсюда!
Миша, охая, встал. Плечо ужасно болело, ныла спина от лупаревского пинка. Работяги проводили его безразличными взглядами, охранник поселка вывел его прочь. Миша попросил его показать дорогу до ближайшей станции и охранник брезгливо махнул рукой на восток: «Там автобус, до станции три остановки». Миша побрел туда, к остановке, очень долго ждал автобуса, продрог, но, к счастью, автобус все-таки пришел, электрички на Москву шли без перерыва, в вагоне было тепло, и Миша, которому досталось место, уснул, разморенный этим теплом и своими ноющими побоями. Разбудил его чей-то резкий голос.
– Четыре батарейки за десять рублей! Стельки с подогревом! Бумажники из настоящей кожи! – вопил появившийся в конце вагона коробейник, держа высоко над головой свой копеечный товар. Миша поморщился, хотел было вновь закрыть глаза, но обличность коробейника показалась ему знакомой, он всмотрелся и узнал в нем бывшего коллегу по работе. Подождал, пока тот поравняется с ним, окликнул, и бывшие коллеги, никогда прежде не дружившие, чуть ли не бросились друг к другу в объятья. Миша пригласил коробейника в свою комнатушку, и они проговорили целую ночь, благо в общежитии все было спокойно.
– Так и не нашел нормальную работу?
– Где ее теперь найдешь?
– Меня разорил банк.
– У меня отобрали квартиру.
– Мне с трудом хватает на жизнь, а еще приходится кормить детей, – откровенно признался коробейник. – Стыдно признаться, но иногда я думаю – лучше бы их вовсе не было, тогда я жил бы сейчас немного лучше.
– Как твоя жена? Моя смылась куда-то, и я не знаю, что с ней.
– Моя жена устроилась продавать билеты в метро, украла деньги, ее посадили. Мы живем в Подмосковье, снимаем полдома у бабки-пенсионерки, сортир во дворе. Развалюха ужасная, зато, – коробейник невесело усмехнулся, – недалеко от работы. Встаю утром, часов в пять, в это время самые полные вагоны, к обеду возвращаюсь, кормлю детей, вечером еду в Москву, чтобы сесть там на электричку в область.
– Безработица не сказывается? – поинтересовался Миша.
– Сказывается, – махнул рукой собеседник, – но люди все еще надеются что-то найти. А потом, не может же быть так, чтобы у всех было все настолько плохо, как у нас с тобой?!
– Как ты думаешь, кто во всем этом виноват?
Коробейник пожал плечами:
– Какая разница? Может, американцы, может, наши какие-нибудь. Кому мы с тобой нужны, кроме самих себя? Пожили взаймы красиво, думали, так вечно будет, а нас кто-то наколол. Все потеряли. А ты знаешь, чем я себя успокаиваю? Вот у тебя квартира была, да?