Жажда. Роман о мести, деньгах и любви
Шрифт:
Прошло несколько месяцев. Вьетнамцы начали выпускать пленных, американские солдаты, которым посчастливилось выжить, возвращались домой, их обменивали на аэродроме недалеко от Ханоя. Нам Кам был включен в состав комиссии по обмену военнопленными, который продолжался несколько месяцев. Бывший наркобарон понял, что у него появился шанс, возможно, единственный, когда увидел, что один из пилотов военного борта – его старый знакомый. Именно ему Нам Кам отстегивал за перевозку наркотиков. Ценой невероятных ухищрений Нам смог передать пилоту письмо для Мемзера. Его дальнейшая жизнь теперь зависела от этого пилота. Нам пообещал ему все, что тот захочет, лишь бы получилось.
Пилот передал письмо
– Он на грани отчаяния. – Сенатор снял узкие очки для чтения и ужасно долго убирал их в футляр, так показалось Жоре. – Разумеется, мы ничем перед ним не виноваты, он там, мы здесь, но...
– Он может начать говорить, – закончил Мемзер. – Когда-нибудь его там возьмут за кадык и он все расскажет, а коммунистическая газета, любая, обязательно напечатает это, и тогда нам с вами...
– Да уж, после такого на Арлингтонском кладбище нас не увековечат, – сенатор задумался. – Похоже, выхода нет, надо вытаскивать парня сюда.
– И что тогда?
– Что, что... Одним узкоглазым в Америке станет больше. Он богатый сукин сын, здесь не пропадет. Надо подумать, как ему там попасть на наш самолет.
Мемзер развел руками:
– Вы предлагаете нам здесь подумать, как он там сядет на самолет?! Тут нужен целый план, настоящая операция.
– Вот и собирайся, – сенатор расправил плечи, осторожно покрутил шеей и улыбнулся, что не хрустнул ни один позвонок. – Тебя он знает в лицо, там на месте и определитесь.
Мемзер даже не стал возражать. Рядовые генералу не прекословят. Жене он сказал, что летит на рыбалку в Канаду, а вместо Великих Озер вылетел в Калифорнию с военного аэродрома в Нью-Джерси.
Так получилось, что последний самолет с военнопленными улетал в день, признанный в России и в некоторых других странах днем дурака. Жора об этом, конечно же, знал и впоследствии, вспоминая первое апреля семьдесят третьего, говорил, что именно поэтому все получилось. Вокруг все были настроены на серьезный лад, напряжены, об особенном статусе этого дня никто не догадывался: в Америке нет специального дня для дураков, что весьма странно и наводит на всякие мысли, а Вьетнам – это вообще другой мир, где ничего не понятно. Может, они там и празднуют, и чтят дураков, и поют им здравицы – это никому не ведомо.
Порядок обмена выглядел так: в самолет поднималась вьетнамская комиссия, осматривала своих, прикованных к длинному, идущему через весь салон стальному поручню. Беседовали, сверяли документы и тому подобное. Затем на борту оставался один наблюдатель-вьетнамец, а вместе с комиссией на землю спускался один американец, его заводили в ангар, где на полу сидели грязные, обросшие, истощенные люди, одетые во что попало. Там же, в ангаре, несколько поодаль, стоял рефрижератор с телами умерших в плену американских солдат. Из самолета выгружали гробы, и тела из рефрижератора в них перекладывали американские военнопленные. После того как с той и с другой стороны были произведены необходимые действия, начиналась сама процедура обмена. Из самолета высаживали половину вьетнамцев, после грузили гробы, потом оставшуюся половину вьетнамцев и после уже живых солдат. Проходило все, как правило, без осложнений: и с той и с другой стороны в процедуре принимали участие одни и те же люди, вьетнамцы вели себя корректно, что отчасти объяснялось присутствием
Нам Кам в письме описал подробный план действий по своему проникновению на последний самолет. Именно последний, иначе после его исчезновения в ходе обмена могли возникнуть ненужные осложнения, обмен вообще мог быть прекращен, и тогда никто не дал бы за жизнь Нама и ложки вареного риса. Вместе с двумя другими членами комиссии Нам поднялся в самолет, и первым, кого он встретил на борту, был Джордж Мемзер в форме лейтенанта ВВС. Все вьетнамцы, включая Нама, отдали лейтенанту воинскую честь. Он небрежно откозырял в ответ, пригласил в салон, где сидело сорок три человека в кандалах, и комиссия приступила к своей обычной работе. Через час закончили. Нам Кам остался на борту, Мемзер вместе с двумя вьетнамскими офицерами спустился по трапу и направился к ангару. Открыли рефрижератор. Мемзер руководилл похоронной командой, собранной из наиболее крепких военнопленных; на полу ангара поставили шесть одинаковых гробов, из рефрижератора вынесли пять тел и один продолговатый деревянный ящик.
– А это что за ящик?! – всполошился один из вьетнамцев. – У меня в ведомости нет никакого ящика!
– Это Боб Уэйд, капрал, – невозмутимо ответил Мемзер, – его останки сложили в этот ящик. Не раскладывать же было каждую кость в отдельности?! Боб Уэйд умер три года назад в плену. По воле родни его могилу эксгумировали, останки будут доставлены в Соединенные Штаты и перезахоронены.
– Ах, вот в чем дело. Но все же это странно. Я хотел бы посмотреть, убедиться...
Мемзер подошел к вьетнамцу вплотную и тихо, но очень уверенно сказал:
– Только через мой труп вы вскроете этот ящик и оскверните его прах. Это последний самолет, позвольте солдату возвратиться на родину хотя бы в виде не потревоженного никем праха. У вас есть обычаи, у нас они тоже есть. Это просьба солдата к солдату.
Вьетнамец согласился и отступил.
Ящик уложили в гроб и рабочий запаял цинковые швы. Дальше вся процедура прошла спокойно.
В самом конце (так было заведено), когда уже все американцы, и живые, и мертвые, были на борту, вьетнамский наблюдатель покидал самолет. Там, у трапа, ждал его американский представитель. Они обменивались бумагами, ставили печати и расходились каждый в своем направлении. За этим процессом внимательно наблюдали с земли: по периметру аэропорт был окружен войсками, рядом с ангаром застыла в ожидании алчущая крови зенитная пушка. И вот последний военнопленный исчез в брюхе самолета, а по трапу весьма резво сбежал Нам Кам.
– Жора, – по-русски сказал Нам, – я не ожидал, я даже не надеялся.
Мемзер принял мужественный вид и хотел ответить что-то пафосное, но передумал и лишь соорудил на лице многосложную гримасу, мол, «ну что ты, дружище, как ты мог подумать, что...» и все в этом роде. Нам Кам вытащил рацию:
– Мне придется еще раз подняться в самолет. Здесь неувязка с бумагами, кое-чего не хватает.
Ему доверяли. Ответили, что с бумагами-то как раз все должно быть в полном порядке, поэтому пусть делает все что нужно, и Нам вместе с Мемзером вернулись в самолет. Люк за ними закрылся, огромный С-141 взревел двигателями и стал выруливать на взлет. На земле началась паника. Зенитную пушку развернули, и она с вожделением впилась стволом в долгожданную цель, как вдруг в небе над аэродромом появилось сразу несколько истребителей Ф-8. Это лишь подстегнуло пыл зенитного расчета, но, к счастью, тот, кто отдавал приказы, оказался умнее. Рядом с полковником вьетнамской армии за погрузкой военнопленных наблюдал военный советник из дружественного СССР по фамилии Ковтун, он-то и отсоветовал горячим вьетнамцам открывать стрельбу.