Женское нестроение
Шрифт:
Да, каша русской революціи крута, и напрасно уповаютъ оптимисты, что ея кипніе остановитъ тотъ или другой конституціонный компромиссъ. Мы только въ начал кипнія, мы — въ верхней пн его, a уже дрожитъ, бурлитъ и гудитъ дно. Близится перестройка не только правительственныхъ формъ и гражданскихъ условій, близится перестройка сословій и народностей. Ея не вмстятъ въ себя даже самыя благожелательныя формы той медленной постепеновщины, той проповди политическихъ видоизмненій въ темп andante amoroso, которую можно назвать бюрократіей революціи. И, конечно, если ужъ строить дорогу черезъ болото, то — не шоссе, которое лтъ черезъ десятокъ надо будетъ сломать, чтобы замнить желзнымъ путемъ, a прямо желзный путь.
И еще — послдняя метафора. Россія строитъ свое новое государственное зданіе не на двственной почв. Для того, чтобы очистилась площадь для постройки, ей приходится разобратъ по кирпичу колоссальный вковой дворецъ стараго режима. Въ этомъ процесс разрушенія, длящемся пятьдесятъ лтъ, русскія женщины работаютъ непрерывно и на первыхъ мстахъ. Сколько ихъ убито падавшими камнями, сколько искалчено, сколько умерло на работ! Старыя стны таютъ, на очереди — возводить новыя. Неужели этотъ новый трудъ въ иовыхъ условіяхъ побдоноснаго новаго вка уволитъ изъ своей арміи этихъ неутомимыхъ работницъ, страстныхъ вдохновительницъ, часто руководительницъ стараго труда? Вдь безъ нихъ еще долго не быть бы и новому! Русскія женщины такъ много и хорошо умли разрушать, что — уже разрушеніемъ — выучились и хорошо строить!
1905
Заря русской женщины
Вступительное чтеніе въ Русской Школ соціальныхъ наукъ въ Париж.
Дорогіе
Буря, гремящая надъ нашимъ отечествомъ, поставила на очередь политическаго выполненія одну изъ величайшихъ соціальныхъ реформъ, — если не самую великую, — какими свидтельствуется государственная возможность и готовность «отречься отъ стараго міра», оторватъся отъ. одряхлвшихъ устоевъ буржуазно-полицейскаго уклада для перемщенія на новые устои строя соціалистическаго. Русская революція четвертаго сословія ршительно выдвинула впередъ вопросъ о, такъ сказать, пятомъ сословіи, присущемъ неизмнно всмъ странамъ и государствамъ, каждому граду и каждой веси, — вопросъ о женщин, женскій вопросъ. Отвтъ на него русской революціи, — a кто же изъ насъ сомнвается, что устами ея гласитъ предвидніе ближайшаго русскаго будущаго? — отличается яркою и дружною онредленностію. Въ защиту и признаніе равноправія женщины — равноправія политическаго, юридическаго, рабочаго, образовательнаго, семейнаго — высказались вс группы, вс программы русскаго освободительнаго подъема. Не говоря уже о партіяхъ соціалистической революціи, въ которой равноправіе женщинъ подразумвается само собою, потому что безъ такого равноправія она была бы лицемрна, безсмысленна и неосуществима, — не говоря уже о соціалистическихъ партіяхъ, мы видимъ, что необходимости равноправія жевщины, хотя бы лишь избирательнаго, подчинился даже буржуазный конституціонализмъ, выражаемый въ Россіи извстною кадетскою партіей. Правда, подчинился съ грхомъ пополамъ, съ кислымъ лицомъ и скрпя сердце. Но дло не въ удовольствіи или неудовольствіи гг. кадетовъ, a въ томъ, что логика вка заставила придти къ сознанію правоты и неизбжности женскаго равенства даже такую, сравнительно правую, доктринерски-буржуазную группу русскаго общества. Двадцатый вкъ — вкъ женскаго возрожденія: я думаю — не только въ Россіи, но и во всемъ цивилизованномъ мір. Онъ началъ жизнь сознаніемъ, что безъ женскаго равноправія немыслимы боле ни свобода, ни благосостояніе государствъ, ни самозащита гражданства отъ пестрыхъ средствъ и поползновеній политической и капиталистической тиранніи, — немыслимъ тотъ соціалистическій перестрой міра, совершить который — его, XX вка, историческая задача. Побда соціализма заключаетъ въ себ побду женскаго равноправія, какъ часть, неотдлимую отъ цлаго. Я убжденъ, что не только дтямъ нашимъ, но и намъ еще удастся застать хоть начальные моменты этой великой, святой побды, которая искупитъ многовковое порабощеніе пола поломъ и сотретъ съ лица земли, по удачному выраженію Куртиса, — «послднюю изъ кастъ».
Въ канунъ такой женской побды, не лишнее оглянуться на прошлое великой половой войны, которую она заключаетъ. Выяснить источники и средства, которыми женская побда исторически подготовилась и создается, а, слдовательно, и т начала, которыми предстоитъ ей укрпиться въ обществ будущаго. Съ этою задачею и предпринимаю я свой небольшой курсъ, предлагаемый слушателямъ Парижской Русской Школы соціальныхъ наукъ.
Обыкновенно, начиная исторію того или другого русскаго института, или бытового или правового, сословія ли, рода ли, изслдователь, съ невольною жалобностью, предупреждаетъ слушателей или читателей о бдности данныхъ для изображенія утренней зари поднятыхъ вопросовъ и для научнаго о ней сужденія. Не избгаетъ подобной участи и исторія русской женщияы. Прямыхъ литературныхъ источниковъ объ ея первобытномъ положеніи такъ мало, они такъ сбивчивы и неопредленны, такъ недостойны историческаго доврія, что съ ними почти вовсе нельзя считаться, какъ съ фактическимъ матеріаломъ. Даже въ самыхъ лучшихъ случаяхъ, эти источники, — Несторъ, Русская Правда, церковная литература первыхъ трехъ вковъ русскаго христіанства, договоры и завщанія удльныхъ князей, пожалуй, даже упомянемъ сомнительное «Слово о полку Игорев«, - представляютъ собою не боле, какъ колодцы боле или мене подходящихъ подтвержденій для политической, бытовой и правовой экзэгэзы. Они вроятны лишь постольку, поскольку оправдываются совпаденіями и аналогіями въ жизви, лтописяхъ и юридическихъ памятникахъ другихъ славянскихъ народовъ. Поэтому, введеніемъ и первою главою въ исторіи русской женщины долженъ быть разсказъ и анализъ ея положенія въ славянств вообще, a не въ той лишь узкой Руси, которая нашла свою дикую, хаотическую государственность въ смшеніи славянъ съ скандинавами, пруссами или какими-то таинственными южными кочевниками: каждый можетъ выбрать здсь ту теорію происхожденія Руси, которая ему больше по душ, - нашей тем оно сейчасъ совершенно безразлично. Единственный важный для насъ моментъ этой первобытно-государственной Руси — принятіе ею христіанства и, при томъ, христіанства восточнаго, византійскаго. Оно наложило свою тяжелую руку на бытъ славянской женщины съ первыхъ же своихъ шаговъ. Уже «Русская Правда» дышетъ византійскими вяніями, а, двсти лтъ спустя, византійство торжествуетъ по всему фронту русскаго женскаго вопроса, и Даніилъ Заточникъ ищетъ милости y благочестиваго «князя и господина» ругательствами, проклятіями и сатирическими прибаутками по адресу женщинъ — въ дух истинно-византійскаго полемическаго краснорчія, воспитаннаго на папертяхъ бродячимъ монашествомъ эпохи Соборовъ. Но объ этой эволюціи мы будемъ говорить особо и посл.
Интересъ изученія древности славянства значительно поднимается надъ уровнемъ большинства однородныхъ изученій тмъ условіемъ, что, кажется, ни въ одной рас, какъ въ этой — младшей среди арійскаго племени по выступленію на историческую арену Европы — государственность, хотя бы и самая первобытная, не сла боле внезапно и на боле неподготовленную для нея почву. Опять-таки, дло для насъ не въ томъ, были ли призваны какіе-то варяги, и, если да, то кмъ, когда, зачмъ, откуда. Дло въ томъ, что мы застаемъ историческую Русь, уже съ XIV вка, въ борьб родового уклада съ государственнымъ началомъ и церковнымъ правиломъ. И, хотя послднимъ суждено къ XIV вку побдить, a первому пойти на послдовательное умертвіе, тмъ не мене уже его невроятно долгая жизнеспособность доказываетъ, что государственность застигла предъисторическіе родовые славянскіе обычаи не заживо согнившими трупами какими-то, а, напротивъ, силами еще здоровыми, свжими и даже, можетъ быть, молодыми,
Знаменитый Мэнъ установилъ, — врне сказать, усовершенствовалъ посл Моргана, — характеристику рода бракомъ — эндогаміей и эксогаміей, т. е. бракомъ, заключаемымъ обязательно въ ндрахъ рода или, наоборотъ, бракомъ, заключаемымъ обязательно въ чужомъ род. Второй способъ брака, эксогамія, представляетъ, съ точки зрнія общественной эволюціи, уже довольно крупную прогрессивную ступень. Былинную и лтописную Русь мы застаемъ именно на ступени эксогамическаго брака, получившаго свое развитіе, повидимому, задолго до христіанства, которое приняло его подъ свое покровительство и реформировало по своимъ уставамъ. Между обществами эндогамическими и эксогамическими шла лютая вражда. Типическій представитель старинной эндогаміи, стихійный богатырь Соловей Разбойникъ, хвастаетъ новому богатырю, Иль Муромцу:
«Я дочь вырощу, за сына замужъ отдамъ,Я сына вырощу, на дочери женю,Чтобъ Соловейкинъ родъ не переводился»…Разсердился Илья Муромецъ на гршную похвальбу Соловья и убилъ его до смерти. У Нестора мы почти уже не застаемъ славянъ въ період чистоэндогамическомъ. Напротивъ, даже въ самыхъ дикихъ племенахъ онъ отмчаетъ обычай заключать браки чрезъ умыканіе, т. е. похищеніе невстъ: порядокъ эксогамическій. Но, наряду съ этимъ, онъ жалуется, что внутри новой славянской семьи живутъ еще пережитки древняго кровосмсительнаго строя, во вкус Соловья Разбойника. Тысячу лтъ тому назадъ, въ славянств уже свирпствовалъ столь частый порокъ русской крестьянской семьи — пресловутое «снохачество». Суровыя средневковыя легенды и романы о кровосмсител — церковнаго происхожденія, результаты борьбы съ эндогамическими отношеніями, которыя въ глухихъ углахъ Вятской или Пермской губерніи сохранились даже до XIX вка. Достаточно вспомнить «Подлиповцевъ» . М. Ршетникова.
Ни чей фольклоръ, какъ славянскій, не сохранилъ боле свжимъ преданіемъ той доисторической эпохи, когда разница половъ опредлялась только суммою физическихъ вншнихъ признаковъ. Борьба за существованіе, среди суровой первобытной природы, либо сближала мужчину и женщину въ любовное товарищество двухъ равносильныхъ добычниковъ, либо, наоборотъ, сопернически ожесточала къ лютымъ боямъ. Если мы вчитаемся въ греческія легенды о происхожденіи скискихъ народовъ или въ былинный эпосъ любого славянскаго племени, мы всюду застаемъ женщину въ борьб съ мужчиною за превосходство, — вровень съ нимъ и весьма часто съ преобладаніемъ надъ нимъ. Одинъ изъ изслдователей русской старины совершенно справедливо отмчаетъ, что первобытный славянскій бракъ черезъ умыканье заключался не только черезъ похищеніе женщинъ мужчинами, но и женщинами мужчинъ. По Геродоту, скиы произошли отъ вынужденнаго сожительства Геркулеса съ Ехидною, женщиною-змею, похитившею y него коней и назначившею такой любовный выкупъ. На курганахъ южнорусскихъ и сибирскихъ степей высятся срыми громадами человкообразныя глыбы каменныхъ бабъ. Это монументы свидтельницъ и, какъ думаетъ Флоринскій, вдохновительницъ первобытнаго искусства въ ту доисторическую эпоху, когда по степямъ этимъ «шатались»; подобно «сннымъ копнамъ», богатыри, «паленицы удалыя». Наздничая удале всякаго мужчины, он, по былинной гипербол, - хватали богатырей «за желты кудри, опускали во глубокъ карманъ», чтобы разсмыслить на досуг — «то-ли молодца смертью убить, то-ли за молодца замужъ пойти». Чмъ чище кровью славянскій народъ, тмъ богаче его легенда о старинномъ женскомъ богатырств, о временахъ женскихъ царствъ, городовъ, княженій. Это — Ванда y поляковъ, Любуша и Власта — y чеховъ, полуисторическая Ольга — y русскихъ славянъ, совсмъ уже историческія Елена и Рикса — y поляковъ. По всмъ славянскимъ землямъ разсяны урочища съ названіями, въ род Двій городъ, Двинъ, Бабье городище и т. д. Какъ показали археологическія изслдованія, они гораздо древне печальной возможности получить подобныя названія отъ невольничьихъ торговъ или стоянокъ татарскаго полона. Волшебныя сказки русскаго народа полни памятью женскихъ богатырскихъ городовъ, замковъ, крпостей, которыми владетъ какая-нибудь Царь-Двица, Елена Прекрасная, Сонька Боготворка, и въ которые, пока она бодрствуетъ, не дерзаетъ проникнуть самый мужественный витязь, потому что — убьетъ богатырша, оберегая свою двственную свободу. Вс эти амазонки, покуда двушки, сильне и грозне мужчинъ. Сила и воинственность теряются ими только въ замужеств. Все это, если снять съ основы легендъ волшебную призрачность сказочныхъ размровъ, если роскошные города обратить въ лсныя деревни, a дворцы въ шалаши, свидтельствуетъ, что славянскій эпосъ не усплъ забыть той общественной раздльности половъ, которую, въ пережиткахъ, путешественники наблюдаютъ еще въ нкоторыхъ поселкахъ Австраліи или центральной Африки.
Покореніе властной женщины-богатырки грубою силою или, чаще, хитростью мужчины открываетъ эру ея семейнаго порабощенія. Первое орудіе послдняго — отнятіе y женщины права носить оружіе, воспрещеніе физическихъ упражненій, развивающихъ воинственную готовность и ловкость. Въ одной изъ русскихъ былинъ, богатырь-Дунай убиваетъ жену за то, что она лучше его стрляетъ изъ лука. Въ польской легенд — мужчины, избирая новаго князя по условію — кто первый переплыветъ озеро Гопло, отстранили отъ состязанія женщинъ, опасаясь ихъ соперничества. Мечъ и плетка — орудія воинственнаго кочевья — монополизируются мужскимъ поломъ; на долю женщинъ выдвигается Schusselgewalt, право ключей, право домашняго управительства въ осдломъ мирномъ быту. У народовъ германскихъ, — нсколько старшихъ культурою сосдей славянъ по европейскому разселенію, — эта борьба съ женскою воинственностью успла вызрть не только въ обыча, но и въ нормахъ права. Такъ лонгобардскій законъ оцниваетъ преступленія противъ женщинъ пенею вдвое выше, чмъ преступленія противъ мужчинъ, но лишь въ томъ случа; если женщина не могла защищаться и, вообще, вела себя, какъ существо слабаго и робкаго пола. Наоборотъ, убійство женщины, хотя бы случайно попавшей въ драку между мужчинами, оцнивалось, какъ обыкновенное убійство. Законъ баварскій предоставлялъ женщин право судебнаго поединка, но, если она выставляла бойца-замстителя, то, въ случа побды, получала двойную композицію, а, если дралась сама за себя, то лишь ординарную. Впослдствіи ухищренія разобщить женщину съ оружіемъ и обратить изъ воительницы въ ключницу выразились, какъ пережитокъ, въ средневковыхъ запретахъ женщинамъ одваться въ мужское платье, за что полагались тяжелыя пени, a иногда даже смертная казнь. У датчанъ это было поводомъ къ разводу.
Славянская борьба съ первобытною женскою свободою и самостоятельностью не успла догнать германскаго запретительнаго обычая, почему не отразила его и въ прав. Славянство было почти совершенно чуждо того элемента «половой опеки», который легъ въ корень женскаго права германскихъ народовъ и породилъ въ нихъ пресловутое «рыцарство» съ тмъ фальшивымъ идеаломъ «женственности», что и посейчасъ оплакивается всми ромаатиками-реакціонерами. И какъ жутко приходится расплачиваться за уклоненіе отъ него передовымъ женщинамъ, ищущимъ живого общаго дла и свободы! Средневковый статутъ города Офена опредляетъ женщину, какъ «тварь робкую и слабую, которая, поэтому, должна быть охраняема и защищаема». Извстно опредленіе половой опеки Вальтеромъ, какъ «власти надъ женщинами въ отношеніи ко всему, что касается собственнаго блага самой женщины, a также чести и интересовъ цлаго семейства». Опредленіе весьма полное, и было бы безспорно, если бы прибавить: «при воспрещеніи женщин опредлять самой, въ чемъ почитаетъ она это собствевное благо». Такого выбора женщина не имла за вс тысячу слишкомъ лтъ исторической жизни германскаго племени, и только грядущій соціалистическій строй способенъ возвратить ей первобытное, съ доисторической ночи потерянное, право. Славянство встртилось съ христіанскою проповдью и законодательствами — изъ Рима и Византіи — въ такомъ бытовомъ період, когда не могло быть и рчи о «половой опек«. Полу, который назвался, a впослдствіи и дйствительно сталъ «сильнымъ», не было не только никакой надобности, но даже и положительно вреднымъ оказалось видть въ женщин, хотя бы уже и подчиненной брачно, «полъ слабый». Отмтимъ, что даже при Иван Грозномъ населеніе Руси равнялось полутора милліонамъ жителей, и густота разселенія была мене, чмъ нын въ Архангельской губерніи. Половая опека германцевъ выработана каменнымъ замкомъ въ горномъ ущель и городомъ, который выростаетъ подъ охраною замка. Славянство же встртилось съ христіанствомъ отвюдь не въ городской форм разселенія: это — еще жизнь лсного или степного хутора, избяное скваттерство на родовыхъ началахъ. Въ опасностяхъ и приключеніяхъ этого рода, первобытный славянинъ искалъ въ жен существо — умиротворенное для домашней жизни, но совсмъ не «слабое, робкое, долженствующее быть защищаемымъ». Знаменитый славянофилъ Константинъ Аксаковъ когда-то обратилъ вниманіе на слово «супротивница», которымъ ласкательно и уважительно характеризуютъ былинные богатыри своихъ невстъ и женъ. Супротивница здсь значитъ не то, какъ теперь почитаютъ: «которая мн перечитъ, противъ моей воли идетъ», но — «ровня мн, способная выстоять противъ меня въ моемъ подвиг, въ моей работ«. Это были вка, когда расчищались лсныя чащи и выкорчевывались первые участки подъ будущее общинное земледліе, когда шелъ рукопашный бой со звремъ и съ человкомъ чужого рода-племени за право мирнаго сосдскаго существованія. Естественно, что въ такой тяжкій рабочій и опасный бытъ женщина нужна, именно, какъ «супротивница» мужчин, a не какъ чувствительная Эльза изъ «Лоэнгрина», за которою половая опека приставляетъ семь нянекъ и семь сторожей — блюсти ея лилейную безпомощность. Жена Ильи Муромца одвается въ его доспхи, чтобы биться съ Тугариномъ, за отсутствующаго мужа. И «бжалъ Тугаринъ въ свои улусы загорскіе, проклинаючи Илью Муромца, a богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, вдать не вдалъ, кто за него бился съ Тугариномъ». Это физическое равенство женщины съ мужчиною ползетъ черезъ много славянскихъ вковъ, всплывая то фигурами былинными, то лтописными, то псенными изъ позднйшаго новгородскаго эпоса и разбойничьей лирики. Когда ушкуйникъ, а по слдамъ его, піонеръ съ топоромъ и сохою двинулись отъ Ильменя и Ладожскаго озера на дальній сверъ и волжскій востокъ, туда передвинулся и богатырскій типъ женщины-добычницы, «супротивницы» своему мужу. Для западной Руси онъ сдлался уже излишнимъ въ развивающемся городскомъ быту. Тмъ не мене, не только въ новгородскомъ эпос о Васьк Буслаев, но даже и въ лтописяхъ новгородскихъ встрчаемъ мы женщинъ, предводительствующихъ уличными смутами, которыми былъ такъ учащенно богатъ этотъ странный городъ, съ его безалабернымъ народоправствомъ. Поволжье полно преданіями объ участіи «могутныхъ» воинственныхъ женщинъ въ колонизаціи края: достаточно напомнить, хотя бы, легенду объ Усоль подъ Казанью. На Мурман поморки до сихъ поръ сохранили отзвуки самостоятельности, столь свойственной доисторическимъ прабабкамъ ихъ. Море и климатъ не измнились съ тхъ поръ, какъ славянка впервые увидала предъ собою волны Ледовитаго океана, слдовательно, почти не измнилась потребность дружной работы обоихъ половъ въ обезпеченіе тяжкаго существованія, почти не измнилась первобытная трудность для мужчины-побдителя обратить побжденную женщину въ слабосильную игрушку, въ предметъ семейной роскоши, почти не измнились отношенія женско-мужского равенства. Поморка, какъ мужчина, работаетъ, какъ мужчина, получаетъ за трудъ, какъ мужчина, пьетъ водку и, какъ мужчина, горланитъ на сходк.