Женское нестроение
Шрифт:
Вторая, ярко замтная особенность списка — строго выдержанный націонализмъ симпатій: полное отсутствіе иностранныхъ именъ. За исключеніемъ сказочника Андерсена и уже полусказочника Вальтеръ Скотта, только одному Льву Толстому удалось проникнуть въ очарованный кругъ 133 двичьихъ міросозерцаній, спящихъ въ глубокой родной старин! Намъ, русскимъ, съ нашею международною энциклопедичностью, при огромной жажд нашихъ двушекъ къ чтенію, подобная узкость вкуса такъ же мало понятна, какъ и его поразительная архаичность. Вообразите себ русскую двушку интеллигентнаго круга, откровенно признающуюся, что она незнакома съ Шекспиромъ, Шиллеромъ, Байрономъ, Гейне, Диккенсомъ, Сервантесомъ, Викторомъ Гюго, Гюи де-Мопассаномъ, Мицкевичемъ! Вообразите себ, что она заявляетъ, будто «не любитъ» Чехова, Лъва Толстого, Максима Горькаго, Тургенева, Достоевскаго и лишь съ грхомъ пополамъ допускаетъ Пушкина и Лермонтова, но зато упивается одами Державина, баснями Хемницера, повстями Карамзина и балладами Жуковскаго! Между тмъ, во французской параллели, результаты опроса Реми де-Гурмона именно таковы, и никого во Франціи это, казалось бы, очень плачевное — показаніе не удивляетъ, очень немногихъ смущаетъ, a возмущаетъ уже и совсмъ мало кого. Самъ Реми де-Гурмонъ, напримръ, лишь успваетъ высказать мимоходомъ сожалніе, что французская двушка не знакомится съ классическими литературами античнаго міра, да наградитъ отечество совтомъ: «женщина не должна быть ретроградкою, — довольно, если она консервативна»! Такъ что и онъ къ французской программ женскаго чтенія относится,
При націоналистической и архаической окраск своего чтенія, французская барышня, понятно, должна оставаться очень вдалек отъ соціальныхъ идей своего вка. Возобновимъ сравненіе: часто ли можно встртить въ русской интеллигенціи двушку, которой чужды имена Блинскаго, Добролюбова, Чернышевскаго, Герцена, Салтыкова, Михайловскаго, Владиміра Соловьева? Марксистокъ и народницъ y насъ было не меньше, чмъ марксистовъ и народниковъ; «идеалистокъ» чуть ли не больше, чмъ идеалистовъ. Во Франціи — ничего подобнаго. Изъ 133 барышенъ ни одна не обмолвилась именами ые только какихъ-либо новыхъ свтилъ соціальной философіи, врод Фулье или покойнаго Гюйо, но весьма очевидно, что для собесдницъ Реми де-Гурмонъ не существуютъ ни Прудонъ, ни Фурье, ни Огюстъ Контъ, ни даже Вольтеръ и Руссо и энциклопедисты XVIII вка. Ихъ философскія симпатіи умираютъ съ Боссюэтомъ и Фенелономъ; чтобы воскреснуть въ Шатобріан. Вкъ деизма — для нихъ мертвая точка прошлаго. A въ XX столтіи он ухитряются жить, не зная и не нуждаясь знать Дарвина, Шопенгауэра, Карла Маркса, Спенсера, Ницше…
При всемъ отвратительномъ направленіи школьной науки, создающей литературное невжество французской барышни, нельзя не отдать справедливости этой школ въ томъ отношеніи, что ея нравы, методы и люди обладаютъ тайною привлекать къ ней любовь и слпое довpie питомицъ. Ея умственная и нравственная дисциплина воспринимается съ пассивною готовностью, достойною лучшаго примненія, чмъ указываютъ педагоги, отставшіе отъ вка на добрыхъ двсти лтъ и, тмъ не мене, по какому-то чудесному мастерству, умющіе и охранять свой авторитетъ, и навязывать юнымъ мозгамъ свои допотопные вкусы. Мы знаемъ слишкомъ хорошо; что въ русской школ лучшее средство сдлать автора ненавистнымъ для учениковъ, это — обратить его въ предметъ класснаго чтенія. Прекрасный трудъ г. Петрищева «Замтки учителя» даетъ прелюбопытныя иллюстраціи къ этому глубокоприскорбному, но неопровержимому положенію. Вс авторы, которыхъ каедра рекомендуетъ, какъ образцовыхъ представителей истинной литературы, презираются на партахъ, какъ не литература вовсе. Литература же начинается для партъ съ тхъ, на кого каедра налагаетъ свое отлученіе. Такимъ образомъ, вн литературы остались Ломоносовъ, Державинъ, Фонвизинъ, Крыловъ, Карамзинъ, Жуковскій. Г. Петрищевъ высказываетъ даже сожалніе — не безосновательное, хотя на первый взглядъ оно и кажется парадоксальнымъ: зачмъ школа включила въ свои программы Пушкнеа, Лермонтова и Гоголя? По его словамъ, даже и къ этимъ свтлымъ именамъ русскій школьникъ сталъ относиться теперь несравненно холодне, чмъ раньше, когда читалъ «Демона» и «Онгина» контрабандою. Гаснетъ обаяніе, вянетъ довріе къ геніямъ, увнчаннымъ въ Капитоліи русской оффиціальной программы! Литература для русскаго школьника — Чеховъ, Горькій, Короленко, Гаршинъ, Надсонъ, Салтыковъ, Некрасовъ, Успенскій, Чернышевскій, Левъ Толстой, Тургеневъ, Блинскій, Добролюбовъ: «отреченные» писатели, которыхъ школа или не хочетъ знать вовсе, или принимаетъ, скрпя сердце, съ подозрительнымъ долгимъ искусомъ и безжалостными ограниченіями. Не то y французовъ, Несостоятельная образованіемъ, ихъ школа — совершенство воспитательнаго гипноза. Вкусы и внушенія своихъ кдассовъ словесности француженка уноситъ въ жизнь очень надолго, если не навсегда. Реми де-Гурмонъ собралъ любопытную коллекцію критическихъ мнній, высказанныхъ французскими барышнями и молодыми дамами. Они поражаютъ однообразіемъ мысли, общимъ шаблономъ симпатій и антипатій, — вс сужденія, какъ на подборъ, старомодны и выражены въ ходячихъ, явно внушенныхъ, фразахъ, лишенныхъ субъективной окраски, затрепанныхъ, какъ старый праздничный флагъ, и ршительно ничего не говорящихъ ни уму, ни сердцу современнаго человка. Умы, затянутые въ схемы Корнеля, Расина, Боссюэта, Шатобріана, какъ таліи — въ корсетъ, какъ нога китаянки въ дтскій башмачекъ! И, какъ китаянка гордится ножкою, изуродованною въ дтскомъ бапшачк, такъ француженка гордится своимъ образованіемъ въ ржавыхъ псевдоклассическихъ и романтическихъ оковахъ. Головы, работающія вн освященныхъ благословеніемъ школы схемъ, ей кажутся столь же распущенными, непристойными и не должными быть, какъ талія безъ корсета! Француженка полна подозрніемъ и ненавистью къ литературнымъ новшествамъ:
— Прекрасное никогда не старится, — побдоносно увряютъ эти фагатическія староврки, — зачмъ же пытаться его обновлять?
Самостоятельное критическое сужденіе — большая рдкость y французской женщины. Одна изъ собесдницъ Реми де-Гурмона высказала о братьяхъ Гонкурахъ мнніе очень умное, ясно, хорошо и полно формулированное, но — въ устахъ русской курсистки, даже не изъ очень бойкихъ, оно ршительно никому не показалось бы ни оригинальнымъ, ни выдающимся. Скоре, напротивъ, сказали бы: ну еще бы иначе! экую Америку открыла! A Реми де-Гурмонъ до того изумленъ и обрадованъ своею рдкостною находкою, что торжественно восклицаетъ по адресу столь счастливаго и исключительнаго «урода въ семь»:
— Вамъ слдовало бы открыть для нашихъ учителей курсы добросовстности и здраваго смысла!
Нтъ сомннія, что въ нкоторыхъ, быть можетъ, даже многихъ случаяхъ, отвты, полученные Реми де-Гурмономъ, гршатъ лицемріемъ, по желанію барышенъ выставить себя въ наиболе красивомъ, приличномъ, серьезномъ свт. Но тогда еще боле характерно то обстоятельство, что лицемріе принуждено играть свою кокетливую комедію именно въ такомъ странномъ направленіи! Понятно невинное притворство иной русской барышни, авторитетно толкующей о Маркс или Владимір Соловьев, хотя она и въ глаза не видывала ни «Капитала», ни «Оправдавія Добра», но кому въ голову придетъ щеголять, въ свидтельство своей литературности, цитатами изъ Кантемира, Сумарокова, Новикова? Такъ что даже случаи лицемрныхъ отвтовъ подтверждаютъ все то же любопытное наблюденіе: только литература, рекомендованная школою, признается французскими барышнями за хорошую и достойную ихъ вниманія, только въ знаніи такой литературы имъ не стыдно сознаться; что осталось вн школы, — значитъ, запретно, неприлично, нехорошо…
Въ послдніе годы выдвинулся изъ рядовъ французскаго журнализма фельетонистъ, пишущій подъ псевдовимомъ Вилли (Willy). Къ сожалнію, выдвинулся не надолго, такъ какъ усплъ уже и размняться въ порнографа. очень мутной воды. Но первыя его повсти о «Клодин«, какъ обличительныя разоблаченія быта фраацузской женской школы, были талантливы и мтко попали въ цль: недаромъ же имя Claudine стало въ Париж нарицательнымъ для пансіонерокъ-подростковъ, ыаканун окончанія курса въ среднемъ учебномъ заведеніи! Вилли вывелъ на свжую воду множество гршковъ и учащаго, и учащагося женскаго поколнія, въ особенности ярко подчеркнувъ недостатки той сантиментальной аффектаціи, того институтскаго «обожанія», которыя во французской женской школ замняютъ товарищество и слишкомъ часто перерождаются въ самыя некрасивыя страсти и пороки… иногда на всю жизнь! Десятки французскихъ художниковъ слова, наблюдателей жизни, намекали публик, что такъ называемая «лезбійская любовь», — къ сожаднію, слишкомъ частый и чуть не національвый порокъ французской женщины зажиточныхъ классовъ, — обыкновенно выносится изъ монастырскихъ школъ и закрытыхъ пансіоновъ. Вилли — того же мннія. Но ни этотъ бойкій обличитель, ни его безчисленные подражатели почти не касаются вопроса о запретномъ чтеніи; тогда какъ y описателей тайнъ русской школы онъ всегда и обязательно выступаетъ на первый планъ. Если героини Вилли читаютъ что-нибудь потихоньку отъ начальства, это, наврное какая-либо изъ ряду вонъ скабрезная книга, въ знакомств съ которою и мужчин-то не слишкомъ прилично сознаваться. Запретнаго чтенія для саморазвитія нтъ. Французская школьница не прячетъ подъ тюфякъ Ренана или Прудона, какъ русская — Писарева и Герцена, и не читаетъ ихъ воровски по ночамъ, при трепетномъ свт припасеннаго огарка. Фабрикацію своей мысли и своего вкуса француженка, не только номинально, но и дйствительно, предоставляетъ, какъ нкую монополію школ — съ непоколебимымъ убжденіемъ, что учебныя программы дадутъ ей и именно т знанія, какія надо, и аккуратно столько знаній, сколько надо. Самой, значитъ, заботиться не о чемъ, кром успшной сдачи экзаменовъ: ими школа провряетъ свою паству, a государство и нація — школу.
Пассивность воспріятія, воспитанная дрессировкою на «хорошій вкусъ», выростаетъ во французской женщин до суеврій изумительныхъ. Знакомыя барышни и дамы Реми де-Гурмона чистосердечно сознаются въ полной неспособности одолть боле десяти страницъ братьевъ Гонкуръ; другимъ Шекспиръ кажется страшнымъ и темнымъ, въ род дремучаго лса, куда лучше и не вступать, чтобы не заблудиться; третьи совершенно глухи къ красотамъ Верлэна, тогда какъ необыкновенно чутко и тонко разбираются въ самыхъ сокровенныхъ глубинахъ и оттнкахъ Расина и Корнеля… Расинъ! Корнель! О!.. И вс декламируютъ:
— Rodrigue! As tu du coeur?
Единственная фраза, которая, — по ядовитому мннію Реми де-Гурмонъ, — дожила бы до нашихъ дней изъ всего Корнеля, не будь на свт французскихъ барышенъ и ихъ тетрадокъ для упражненій по словесности, — такъ какъ ее спасли бы игроки въ вистъ и червонная (coeur) карточная масть…
Сила можетъ навязать молодымъ умамъ ненужное знаніе, но не въ состояніи заставить молодые умы любить ненужное знаніе. Лучшій историческій примръ — наша пресловутая классическая система, пропитавшая нсколько русскихъ поколній ненавистью и недовріемъ имевно къ тмъ мертвымъ наукамъ, формальною гимнастикою по лстницамъ и трапеціямъ которыхъ обусловливался для нихъ аттестатъ зрлости. Если ненужное, мертвое знаніе, пріобртаемое молодыми француженками въ школахъ, не возбуждаетъ къ себ ненависти, но, напротивъ, хранится съ уваженіемъ и любовью на многіе годы, то виною тому, во-первыхъ, разумется, какъ уже сказано, искусные методы, нравы и люди французскаго преподаванія; a во-вторыхъ и въ главныхъ, — полагаетъ Реми де-Гурмонъ, — тайное сочувствіе юныхъ женскихъ сердецъ къ красивому идеализму той старомодной литературы, которою питаетъ ихъ школа. Француженка едва-ли не больше всхъ другихъ женщинъ Европы обладаетъ способностью и склонностью замкнуться всею полнотою жизни въ чувство любви. Предъ ея глазами — всегда идеалъ матери семейства, созданнаго любовью. Она — жена и любовница, по преимуществу. Не удивительно поэтому, что она такъ много слышитъ въ Корнел, когда онъ говоритъ съ нею устами Химены, такъ много видитъ въ Расин, когда онъ показываетъ ей, какъ нжныя тни старшихъ подругъ, Ифигенію и Беренику. Оливье де-Тревиль упросилъ нсколько десятковъ барышенъ написать, какъ он воображаютъ свой житейскій идеалъ. Изъ этого громаднаго матеріала Реми де-Гурмонъ выбираетъ нравственныя качества, на которыя предъявляются больше запросовъ и притязаній. Въ первой очереди — по 31 разу — оказываются: доброта, послушаніе, преданность, милосердіе, любовная нжность, чувствительность. Затмъ — до 30 разъ — заявлены: хорошее воспитаніе, почтительность, скромность, мягкость, простота. Въ третьемъ класс (по 19 разъ): любезность, грація, маленькое кокетство. Противъ религіи не высказалась ни одна двушка, но только 14 выдвинули религіозность на первый планъ жизни, къ тому же съ оговоркою, что он ищутъ религіи просвщенной и благочестія, прочно обоснованнаго. Почти столько же (13) партизанокъ y широкаго образованія, причемъ 7 тоже оговорились: но безъ педантизма! Претензій на энергію, силу воли, смлость, ршительность, самолюбіе, гордость высказано, сравнительно, немного: къ первому классу симпатіи этотъ относится лишь какъ 13:31. Серьезный образъ мысли и возвышенные порывы понадобились 13. Развязность и веселость — 11. Хорошо постичь домашнее хозяйство желаютъ 8. Способности къ наук, критическій даръ, пытливость ума ставятъ выше всего 7. Любопытно, что съ тхъ поръ, какъ музыка ушла отъ простой звуковой иллюстраціи вчной любовной поэмы къ программамъ боле отвлеченнаго содержанія и часто даже философской окраски, симпатіи къ ней французской барышни значительно понизились. Мечту быть великою музыкальною артисткою выразили Оливье де-Тревиль только дв барышни, тогда какъ честолюбіе отличиться въ живописи оказалось y четырехъ, a въ поэзіи — y шестерыхъ. Къ совершенству въ спорт вожделли дв, но также и дв сдлали къ своимъ показаніямъ приписку: не надо спорта!
— Въ этихъ признаніяхъ, — приводитъ списокъ де-Тревиля къ одному знаменателю Реми де-Гурмонъ, — такъ мало «революціи», что можно вообразить себя въ вк королевы Амеліи или въ т времена, когда королева Берта пряжу пряла!
Сказать по-нашему: при цар Горох!
Любить и быть любимою — весь смыслъ жизни для французской женщішы буржуазнаго строя. Она обожаетъ житейскій комфортъ, но жажда богатства въ ней очевь невелика, и пріобртательный инстинктъ умолкаетъ, какъ скоро она видитъ своихъ любимыхъ близкихъ обезпеченным на безбдное существованіе, на возможность жить, что называется, не хуже людей: bons bourgeois. Октавъ Мирбо очень умно и тонко поставилъ въ своей пьес «Les affaires sont les affaires» рядомъ съ ненасытнымъ хищникомъ-милліонеромъ, Изидоромъ Леша, фигуру его жены, которую въ ужасъ приводитъ почти машинальное наростаніе ихъ несмтныхъ богатствъ — замки, земли, кредитныя побды… Во француз-мужчин вчно живъ темнераментъ воина: за упраздзеніемъ «великихъ Конде», Тюренней, Неевъ, Наполеоновъ, этотъ темпераментъ, приспособляясь къ духу времени, бросаетъ Леша и Саккаровъ въ биржевыя кампаніи, съ битвами, хоть и безъ холоднаго и огнестрльнаго оружія, но тоже на жизнь и смерть, со всми ужасами и отвтственностями человческой взаимоненависти. Если живъ, хоть и перерядился на новый ладъ, исконный французскій боецъ — истинный галльскій птухъ — весельчакъ, любезникъ, драчунъ и каналья, то нтъ мудренаго сохраниться въ неприкосновенности и жен этого забіяки, la belle ch^atelaine — прекрасной, немножко игривой, но, въ конц концовъ, все-таки очень цломудренной блюстительниц средневкового замка, и невст, которая пряла въ башн на золотой прялк серебряныя нитки, въ влюбленномъ ожиданіи своего рыцаря: «Иль на щит, иль со щитомъ вернусь къ теб изъ Палестины»!.. Тмъ боле, что къ наилучшему консервированію сихъ антиковъ и общество, и школа приложили, какъ мы видли, замчательно дружныя усилія.
1905.
Прошлое гражданскаго брака
Въ настоящее время довольно много шума въ печати длаетъ письмо г-жи Несторъ и г. Огузъ, торжественно огласившихъ черезъ газеты свой гражданскій бракъ, за невозможностью или за нежеланіемъ вступить въ бракъ церковный. Поступокъ г-жи Несторъ и г. Огузъ вызвалъ цлый рядъ интервью съ писателями, изъ которыхъ самыя умныя и дльныя мннія высказали Леонидъ Андреевъ и г. Розановъ. Первый — объ идейной сторон публикаціи: что не стоило такъ много шума длать, чтобы похвалиться практическимъ примненіемъ института, который въ русской интеллигентной сред давнымъ давно уже упрочился и процвтаетъ, при безмолвномъ признаніи его фактической необходимости со стороны общества, формально скованнаго запретными традиціями церкви. Второй — о христіанскомъ оправданіи брака простымъ согласіемъ двухъ сторонъ, даже и съ церковой точки зрнія. По компетентному мннію такого знатока церковныхъ вопросовъ, какъ В. В. Розановъ, таинство брака осуществляется именно общественнымъ оглашеніемъ желанія сторонъ быть мужемъ и женою. Самый же обрядъ внчанія религіозно не обязателенъ, такъ какъ онъ лишь результатъ и форма государственнаго захвата брачныхъ отношеній подъ свой контроль. Эру захвата этого В. В. Розановъ относитъ къ Х-му вку, то есть къ проникновенію въ Россію христіанства въ византійскихъ его формахъ.