Женское нестроение
Шрифт:
(№ 76 «Тифл. Листка»).
Прудонъ говорилъ, что изнасилованіе женщинъ — неизбжное зло всхъ войнъ и осадъ: во всякой цивилизаціи, все равно, женщины побжденныхъ — добыча побдителей. Но даже въ городахъ, взятыхъ самымъ дикимъ штурмомъ, гнусности, подобныя описаннымъ въ отчет Вейденбаума, бывали только какъ отвратительныя исключенія. Солдаты Суворова не боле свирпствовали въ Измаил и сволочь Бурбона во взятомъ съ боя Рим, чмъ русское казачество среди мирнаго населенія шушинскихъ армянъ. Комментировать тутъ нечего. Отчетъ говоритъ самъ за себя. Пьянство виномъ и кровью свело съ ума толпу людей. И вотъ — мы свидтели эпидеміи какого-то повальнаго садизма, насильническаго щегольства развратомъ не нормальнымъ, противнымъ, на зло и на перекоръ естественному инстинкту, — rien n'est sacr'e pour un sapeur! —
Ну, да ужъ хорошо. Кавказъ, — край, такъ сказать, экзотическій, a армяне суть «бунтовщики», съ коими христолюбивому воинству предписывается поступать, какъ съ воюющей стороной, и даже хуже, ибо войны имютъ хоть какіе-нибудь свои международные законы, a войны гражданскія подъ наблюденіемъ Женевской конвенціи не состоятъ. Обратимся внутрь Россіи, въ тихую украинскую ночь. «Знаете ли вы украинскую ночь? Нтъ, вы не знаете украинской ночи!»
Городъ Конотопъ. Десять часовъ вечера. Молодая телеграфистка Ц. возвращается со службы домой.
На Дворцовой улиц ее встртили два донскихъ казака и остановили ее грубыми окриками: «куда идешь? Пропускъ есть?» Зная, что подобные вопросы предлагаются казаками всмъ встрчнымъ, г-жа Ц. совершенно спокойно отвтила, что пропуска y нея нтъ, но что, если они сомнваются въ ея личности, то могутъ дойти вмст съ ней до почтово-телеграфной конторы, гд начальникъ и удостовритъ, что она служащая. Казаки долго молчали. Тогда Ц. снова повторила свою просьбу отпустить ее домой или же, въ крайнемъ случа, отправиться въ полицію и не держать на улиц. Казаки переглянулись, и одинъ изъ нихъ, сходивъ за чмъ-то въ ближайшій дворъ, заявилъ своему товарищу:
— Теперь можемъ расправляться, какъ хотимъ!..
Предчувствуя что-то недоброе, двушка снова начала упрашивать отпустить ее. Тогда одинъ изъ казаковъ, обнаживъ свою шашку и приложивъ ее къ ше перепуганной Ц., крикнулъ:
— Вы знаете, что намъ дано право рубить! Идите за нами, a тамъ скажутъ, какъ съ вами поступить.
Само собой, что посл такихъ аргументовъ двушка пошла за ними безпрекословно. Казаки повели ее въ пустую чайную, но, убдившись, что она заперта, повернули на базаръ и стали подыскивать соотвтствующій ихъ намреніямъ торговый навсъ. Въ это время проходжлъ какой-то человкъ, и y двушки появилась надежда на спасеніе, но казаки ударили этого незнакомца палкой, и онъ пустился бжать. Теперь все было кончено и потеряно. Безлюдная площадь, темная, глухая ночь, слабая двушка — два вооруженныхъ звря-казака. Ц. бросилась на колни и стала умолять казаковъ пощадить ее, но одинъ изъ донцевъ, побуждаемый своимъ товарищемъ «работать быстрй», ударилъ ее обнаженной шашкой по голов, схватилъ за шейный платокъ и бросилъ на уже разостланную шинель…
Казаки чередовались…
Наконецъ, они встали, и она нашла еще въ себ силы снова умолять ихъ — отпустить ее, хотя бы теперь. Они о чемъ-то пошептались, и одинъ изъ нихъ заявилъ ей, что проводитъ ее до дому. Они повели ее въ конюшню и тамъ начали «угощать» ею своихъ товарищей.
Ц. была въ безпамятств.
Когда уже не было желающихъ, ее привели въ чувство и потащили въ полицію.
Дорогой имъ встртился ея отецъ. Старикъ искалъ ее по всему городу. Ц. увидла отца, и съ ней сдлалась истерика. Казаки поспшили скрыться. На слдующій день о всемъ происшедшемъ было залвлено полиціи, и началось разслдованіе.
Освидтельствовавшій врачъ удостоврилъ, что Ц. «не боле сутокъ тому назадъ лишена невинности и что грубое насиліе надъ ней производилось много разъ подрядъ. Потерпвшей было предъявлено нсколько казаковъ, среди которыхъ она сразу узнала своего главнаго, перваго насильника, того, что все грозилъ ей шашкой — Внцова. Затмъ она припомнила еще двухъ — Вяликова и Латошникова. Остальныхъ же она узнать не могла, — во-первыхъ, тогда было темно, во-вторыхъ, она долгое время находилась въ состояніи безпамятства.
Военный судъ приговорилъ Внцова къ 10-тилтнимъ каторжнымъ работамъ, двухъ же остальныхъ оправдалъ. Гражданскимъ истцамъ предоставлено право искать съ осужденнаго въ порядк общихъ установленій.
Конотопскіе насильники, все-таки, по крайней мр, какъ будто получили возмездіе за свои безобразія, хотя россійское правосудіе, по обыкновенію, и здсь обрушило громы свои на «стрлочниковъ», a истинные виновники катастрофы остались безнаказанны и въ сторон. Въ конц-концовъ, что сдлалъ Внцовъ? Только то, что ему было разршено начальствомъ. Онъ дисциплины не нарушилъ и самовольно двицы Ц. не насиловалъ. Какъ истинный служака, онъ сперва отправился въ офицерскую, заручился тамъ разршеніемъ изнасиловать двицу Ц. (удивительно, какъ еще разршеніемъ лишь на словахъ, a не на бланк полковой канцеляріи!) и только уже тогда приступилъ къ «дйствію по команд»:
— Теперь можемъ расправляться, какъ хотимъ.
По-моему, это конотопское изнасилованіе еще боле ужасный показатель деморализаціи, чмъ шушинскій адъ. Адъ — такъ онъ адъ и есть. Люди обезумли, превратились въ дьяволовъ и совершають безсознательныя дьявольскія мерзости. A тутъ — все спокойно, хладнокровно, въ порядк дисциплины, съ разршеніемъ по команд, - изнасилованіе по всмъ правиламъ воинскаго артикула… Я долго искалъ въ газетахъ, будутъ ли привлечены къ отвтственности офицеры, подъ командою которыхъ находились Внцовъ, Латошниковъ и Вяликовъ. Но напрасно. Въ каторгу пошелъ «стрлочникъ». Начальники движенія остались безвстны и безнаказанны.
Какъ бы то ни было, въ удовлетвореніе телеграфистки Ц. была сыграна хоть комедія правосудія. Я увренъ, что Внцовъ находится въ глубочайшемъ недоумніи, по какимъ, собственно, причинамъ онъ присужденъ въ каторгу? Онъ «спросился», ему разршили, онъ исполнилъ, — и вдругъ въ Сибирь. «Нешто моя вина? Спрашивай со старшаго»…. Ho o старшихъ исторія умалчиваетъ и емид не приказываетъ разговаривать.
И самъ Внцовъ то понесъ отвтственность только потому, что, подобно Спиридоновой, телеграфистка Ц.
– опять-таки — «ваша сестра», интеллигентка, и y нея оказался родитель, съ которымъ шутки плохи: умлъ дойти до суда… A сколько, быть можетъ, тотъ же Внцовъ, Латошниковъ или Вяликовъ до того случая, какъ имъ попасться въ своихъ мерзостяхъ, спокойно и безнаказавно перепортили безотвтной «ихней сестры», городской и деревенской, мщанской и крестьянской двки, y которой отцы безотвтны и беззащитны, какъ она сама?.. Въ особенности, жутко поставленъ роковой вопросъ о женской чести въ мстностяхъ съ инородческимъ населеніемъ. Военные постои въ Польш, Литв, Закавказьи, Прибалтійскихъ губерніяхъ, въ черт еврейской осдлости, — вс опозорены надругательствами надъ честью туземныхъ женщинъ, настолько откровенными и гласными, что факты эти, когда длались достояніемъ печати, то даже не вызывали хотя бы формальныхъ опроверженій.
Стоитъ, молъ, разговаривать о такой обыденщин! Вы бы еще о томъ, что дважды два не пять, a четыре! И — опять — нечего уже говорить объ адахъ на земл: объ изнасилованіяхъ подъ громъ такихъ острыхъ моментовъ реакціи, какъ кишиневскій, одесскій или блостокскій погромы. Тамъ люди были зври. Они не всегда будутъ зврьми. Пройдетъ экстазъ зврства, они очнутся, и для многихъ изъ нихъ, быть можетъ, ужасомъ на всю жизнь останется воспоминаніе о неисправимыхъ подлостяхъ, въ которыя они увязли, наглотавшись ядовъ провокаціи, — водки, клеветы, анархіи, произвола насиловать жизнь, честь, имущество. Гораздо страшне та спокойная, самоувренная, сознающая свою постоянную силу и «права», обыденщина безраскаянной власти вадъ женщиною, которую вкрапило въ срую, трусливую жизнь запуганной русской обывательщины наше проклятое время.