Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Ну вот, — пожала плечами Мари. — Все ты понимаешь. Просто ты с Эдвардом очень долго прожила. Он не только твоя любовь — он твоя привычка. Можно сказать, воздух, которым ты дышишь. Пусть он все время в отъезде…
— И хорошо! — воскликнула Уинри с неожиданной горячностью. — Когда он был еще мальчишкой, весь Ризенбург от его проделок стонал. Если бы он оставался здесь дольше, от этого городка вообще камня на камне не осталось. Да такого как Эдвард и не удержишь на одном месте. Хорошо хоть, это место остается тем, куда он всегда хочет вернуться.
— Ну вот видишь, — последний слог прозвучал невнятно, потому что Мари как раз откусила нитку. — Уверена, исчезни Эдвард навсегда или погибни много лет назад, ты бы только погоревала немного, потом взяла бы себя в руки и просто стала бы работать больше. Или вступила бы в армию. Или взяла бы на воспитание троих детишек. Или отправилась бы путешествовать. В общем, придумала бы что-нибудь. И кто знает, — Мари подняла голову от шитья и подмигнула, — может быть, была бы сейчас счастливее.
— Это уж точно. По крайней мере, не надо было бы все время за него беспокоиться, — сердито сказала Уинри, встряхивая комбинезончиком. — Готово!
— Посидишь еще, пока я не закончу? — спросила Мари. — Тут уже совсем немного осталось.
— Конечно, — Уинри кивнула. — Схожу сделаю чай.
На кухни, разливая заварку по кружкам, Уинри подумала, что все-таки Мари не права. Лукавит она. Сколько бы лет ни было любви, даже пусть потом ее место займет новая, все равно боль от гибели любимого существа так просто не забудешь. Она все равно остается с тобой — глубоко спрятанная на дне сердца, запертая на тысячи ключей. И тоска по несбывшемуся, пусть и замещенная важными делами сегодняшнего дня, все равно есть. Не может не быть. Просто сильный человек тем и отличается от слабого, что несбывшееся толкает его вперед, а не тянет назад.
Уинри вернулась с кружками в гостиную, поставила их на стол.
— Вот держу пари, — Эдвард не смог бы без тебя обойтись, — вдруг сказала Мари.
— Смог бы, — решительно возразила Уинри. — Не знаю только, в какое чудовище он бы тогда превратился, но — смог бы. Я — только кусок его сердца, и отнюдь не самый главный.
— А кто главный? — Мари удивленно вскинула на Уинри глаза. — Неужели… Ал?
— Не думаю, — Уинри покачала головой, садясь на стул. — Ты не поверишь, но Эд — неисправимый романтик. Ему все время нужно кого-то спасать и что-то защищать. Когда-то основным предметом его устремлений было спасти Ала и исправить собственную ужасную ошибку. Думаю, его вел в основном страх. Но еще где-то на середине пути это заменилось… не знаю… добиться справедливости?.. Спасти страну?.. Наказать зло?.. Звучит по-детски, но очень многие мужчины в глубине души остаются детьми. Сам Эдвард только посмеется, если ты скажешь ему, что это и есть его идеалы. Знаешь, я так поняла, что он и в другом мире пытался брать ответственность за судьбы мироздания! А когда они вернулись сюда, Эдвард вбил себе в голову, что он обязательно должен помочь Рою. Мол, «этот парень, конечно, полный придурок, но остальные еще хуже, так что, похоже, выбора у нас нет», — последней фразой Уинри очень похоже скопировала недовольные интонации Эдварда. — Не спорю, Рою тогда действительно надежные люди были нужны как воздух, но Эд всегда склонен все преувеличивать…
— Рой — это фюрер Мустанг? — уточнила Мари.
Уинри кивнула.
— Разве тебе никто не говорил, что мы, так сказать, дружим семьями? По крайней мере, мы с Лизой и Алом. Рой и Эд постоянно орут друг на друга… то есть Эд орет, Рой шипит, и оба получают массу удовольствия. Думаю, они очень друг к другу привязаны… в конце концов, их дружбе больше двадцати лет. Но ни за что не признаются, даже самим себе, — Уинри улыбнулась с неожиданной нежностью. — Знаешь, когда-то я Роя ненавидела. Потом поняла, что так нельзя. Просто нельзя. Наверное, нас с ним даже можно назвать друзьями теперь. Мне его очень жалко.
Уинри говорила еще, а Мари, низко склоняясь к шитью, думала, что она сказала Уинри не всю правду. Чтобы построить любовь, действительно требуется время. Она же, пожалуй, не успела влюбиться в Ала, просто успела понять, что могла бы… и что эта любовь в ее жизни стала бы главной. По-настоящему влюбляться она начала теперь, когда она дышала тем же самым воздухом. И странно, любовь не приносила боли. Только печаль без пустоты. Как будто они должны были встретиться снова… обязательно. Скоро.
Но страха смерти не было. Смерть не могла ее найти здесь, в Ризенбурге. Ни ее, ни ребенка.
— Готова! — Мари критически рассматривала распашонку, выставив ее вперед на вытянутых руках. — По-моему, вполне пристойно.
— А ты не хочешь ее украсить чем-нибудь? — спросила Уинри.
— Я не очень люблю кружева и оборочки, — ответила Мари извиняющимся тоном. — Если вдруг выяснится, что ребенок их любит, тогда и будем думать.
— Как же ты поймешь, что он их любит?.. У новорожденных даже глаза не фокусируются!
— Уж как-нибудь пойму.
Вообще, Уинри не то чтобы часто снились плохие сны — психическое здоровье у нее было отменное. Но той ночью она все же проснулась именно от кошмара, и долго лежала, глядя на светлый прямоугольник окна, слушая стук крови в висках. Пульс постепенно успокаивался, но все еще оставался слишком быстрым.
Ей приснилось, что Альфонс вернулся с того света и позвал Эдварда за собой. Сказал «Пойдем, брат, там тоже дела… без тебя не обойтись», потянул за рукав. А Эдвард виновато улыбнулся ей… и пошел, конечно. Куда бы он делся?..
Эта улыбка напугала Уинри до безъязычия.
Потом Уинри не могла припомнить, о чем же она думала тогда. Наверное, о всяких глупостях. Были мысли вскочить, куда-то пойти, что-то начать делать… но она не вскочила и никуда не пошла. Просто лежала и смотрела то в потолок, то на окно. Потом сообразила, что окно стало слишком белым, хотя луна уже зашла.
Уже, засыпая, Уинри подумала: «Это снег выпал. Конечно же, снег. Декабрь…»
А проснулась она с другой мыслью… точнее, с двумя совершенно разными мыслями, которые каким-то образом слились в одну.
«Скоро Рождество. С Эдвардом что-то случится».
Мысль была настолько сильной, что у Уинри похолодели кончики пальцев. Она села на постели, прижала пальцы к вискам, пытаясь успокоиться, но успокоиться не получалось — сердце билось быстро и неровно. «Прекратить истерику! — мысленно прикрикнула она на себя. — Немедленно!»
Не помогло.
Более того, ей немедленно начало казаться, что надо подойти к окну. Кто-то идет к дому. Прямо сейчас. Кто-то ужасный. Его приближение изменит все, обрушит… все.
«А вот не пойду», — подумала Уинри с испугом, как дети думают в кошмарах.
Но, конечно, встала и подошла. Остановилась у окна, почему-то держась за занавеску. Светло-желтый газ с зелеными квадратами — еще бабушка выбирала. Несвоевременная мысль скользнула по краю сознания: странно. Бабушки давно нет, а шторка есть.