Жестокая конфузия царя Петра

Гордин Руфин Руфинович

Тьма постепенно редела, утро наступало со своей обычной неумолимостью. И шум стычки затих. Деревья стали обретать привычный вид, утратив ночную таинственность. Вот уже первые птахи стали пробовать голос, пока ещё робко перекликаясь.

Наконец из-за дальней кромки леса выглянул багровый край солнца, и мир вокруг тотчас стал привычен. Ждали вестей от генерала Януса фон Эберштедта. Волнение мало-помалу улеглось, уступив место чуткой настороженности.

Янус — один из иноземных наёмников. Средь них — разный народ: занятые лишь выгодой

и искатели приключений, храбрецы и полонённые личностью царя. Из каких был Янус? Пётр особо к нему не присматривался, как не мог присматриваться ко всем тем, кто вступил в русскую службу. Янус был родовит, выслужил генеральский чин — чего ж ещё?

Армия вставала на ноги. Своих природных офицеров недоставало. Боярские да дворянские недоросли бежали службы: им сладко елось да сладко спалось в родовых вотчинах. Никакая наука к ним не приставала: ни лаской, ни таской.

Янус же был истинный Янус — двулик. На военных советах говорил дельно. Однако в Лифляндии себя не показал и военачальнического пылу не обнаружил. С кем, однако, не бывало: вон и Шереметев не раз давал маху.

И всё-таки царь был уверен в Янусе. Дана ему в команду дивизия — восемь тысяч драгун. Это ли не сила! С нею, полагал Пётр, можно было сбросить переправившихся турок в реку и разорить самое переправу.

Но, похоже, неприятель снова начал теснить драгун. Шум боя то затихал, то снова возобновлялся. Наконец наступила передышка. Показались одиночные всадники. Их становилось всё больше. У отступавших был потрёпанный вид.

Где-то в отдалении бой всё ещё шёл. Исход его был неясен. Янус прислал адъютанта с докладом: в двух милях от лагеря — главные силы турок, успевшие переправиться на правый берег.

— Генерал барон Денсберг, — Пётр нетерпеливо передёрнул плечами, что означало и неудовольствие и раздражение. — Поднимайте дивизию и отправляйтесь с нею подкрепить Януса.

Поздно! Явился сам Янус в сопровождении своих генералов: Волконского, Видмана, Вейсбаха, Ченцова и де Бразе. Они спешились, Янус подошёл к Петру. Он был ненатурально бледен — то ли от пережитого, то ли от ожидания царской выволочки.

— Позвольте доложить, ваше царское величество...

— И без докладу видно: просрали! — рявкнул Пётр. — Проспали да просрали! Турок на пятки наступает. Впрочем, докладывай.

— Мы вышли на главную переправу турок. Нам противостояло не менее пятидесяти тысяч. Видя столь великое превосходство неприятеля и будучи обнаружены, я отдал команду отступать в порядке...

— Вижу, каков порядок, вижу, — перебил его царь. — Ну и каково прикажешь далее быть?

— Ваше царское величество, нам пришлось тяжело: там гористая местность, пришлось спешиться и отбиваться в пешем строю.

— По сей причине и вышли из боя?

— Велики потери, ваше величество...

— Потери неизбежны: не гулянье — война.

— Долгом своим поставляю предостеречь ваше царское величество, — нервно проговорил Янус. — Местоположение лагеря уязвимо.

Едва ли не стотысячное войско турок движется сюда и может взять нас в окружение.

— Прежде о том известен — от людей князя Кантемира, — желчно произнёс царь. — Надежды на вас оставил. Приказ даден сниматься.

От гвардии майор Захаров с командою послан был для рекогносцировки. Явился, доложил: в трёх милях есть подходящее место — урочище, называемое молдаванами Станилешты.

Пётр помнил: кабы не торопились вперёд, упредить переправу турок, стали бы там лагерем. Придётся возвернуться. Экая незадача! Ясное дело: близится генеральная баталия, её не избегнуть. И лагерь тот придётся сильно укрепить.

Быть может, правы были немцы на воинском совете под Сорокою, когда предлагали свой план кампании. Крепость Сорокская была уже в руках, крепость Бендерскую надлежало осадить и взять. Посадить-де армию на суда и захватить третью крепость — Аккерманскую. Провиант, амуницию, рекрутов — всё сплавляли бы по Днестру. В оных крепостях можно было бы и перезимовать. А весною, подкрепивши силы, нанести турку решительный удар...

Многие стали против: Шереметев, Алларт, Ренне, министры. Долог-де путь по реке, сильно петляет она, да и где взять столь много судов. Для одного обозу их сотни три потребно...

Отвергли план — негоже затягивать кампанию, стоившую непомерных сил и жертв. И поступили разумно? Разумно? Кто знал, что всё таково обернётся, что его генералы медлительны и нерасторопны, союзники отпадут, саранча всё съест, визирь возьмёт в жёсткие тиски.

С раздражением подумал об обозе. Зачем допустил! Великая обуза: жёны, дети, орущее, ревущее племя; кареты, тарантасы; берлины, возки, телеги — тысячи их. Сколь много бесполезных ртов, кои ещё надобно оберегать.

Выходит, не сумел предвидеть последствия, как должно государю. Выходит, так. Ищи теперь выход, царь Пётр. На тебе гнёт, ты войско возглавил.

Тяжко.

Кликнул Макарова. Попросил позвать Феофана. За шаховой игрой можно будет порассуждать, Феофан умом пространен и находчив.

— Худо дело, Феофане, — сказал Пётр, двинув пешку. Противно дёргалась левая щека. Прижал её рукою — весь загримасничал. — Мнится: проигрываю игру. Да не шахову — воинскую. Был зевок за зевком.

— Господь всеблагий выручит. Не может он оставить чад своих без защищения.

— И ты туда же, — усмехнулся Пётр. — На Бога-то надейся, а сам не плошай. Ведомо тебе?

— Твёрдости, государь, недостало. Не заслать ли визирю переговорщиков?

— Переговорщиков, говоришь? Поздно. Почтёт, что слабы мы, пардону просим. Нет, един остался ход: генеральная баталия. Шах либо мат.

Щека снова задёргалась, выпуклины глаз налились кровью. Казалось, вот-вот выскочат из орбит. Царь обхватил лицо ладонями и замер.

За парусиною палатки шло беспрерывное движение, слышались невнятные разговоры, скрип телег, конское ржание. Лагерь снимался с места.