Жил-был Генка
Шрифт:
Постепенность и ритмичная основа неблагоприятной воли расстелила ковёр плодоносного расцвета хаоса и мальчик, опоенный войною и кровью, окончательно испёкся в пьяном дыму и угаре. Все эти нестройные мыслишки как-то осиротело и убого просверлили изломанный ум.
– Пить не буду, – твёрдо решил он. И неспешно, словно старый измученный дед, встал на затёкшие ноги. Осколок после ранения снова зашевелился. Боль мгновенно сдавила опалённые виски. Опять вспомнился тот день афганской войны…
Жарилось солнце на знойном песке. Невыносимая духота испепеляла основу мозгов. Плюс шестьдесят… Попробуй,
Не высвечивается…
Выпили спирту… И в атаку… Повсюду вой снарядов и крики, стоны умирающих бойцов. Нет, не отчаяние бурлило посреди хаоса невнятного и чудовищного бессмыслия, а преодоление чего-то ужасного и необъяснимого. Вырваться бы… Не могли…
– Командир, что делать?! Приказывай… – Вопли рассыпались под райские мелодии блаженной весны! Но и блаженность чужеродная и сама весна отчего-то скалилась злостно и яростно, словно её щекотали костлявые руки Ада.
А что делать? Идти к своему долгу службы, она поставила тебя, человек, на боль и теперь испей её дух с надрывом своего, только своего ощущения, ради которого ты получил титул воина, а не варвара. Рвутся образы звуков насильственно и омертвляют волю молодости, смывая цвет любви и мира с сердца, покрытого мраком клокочущей бездны. И спирт не берёт, глотаешь в трезвости бездарное пробуждение хаоса и издыхаешь тоже трезвым.
Огонь… Шум… Брань… Вокруг – царственная смерть. Она лобзает души убитых солдат, убитых ни за что… Подвиг ради пустоты… Но это, действительно, подвиг, который достоин награды… Награды – жить! А приходится умирать… Умирать в такой солнечный, синий день под пение ликующих птиц…
Откуда ты, птица, взялась, откуда прилетела и для какой радости? Не радость здесь, а боль… Дай крылья, чтоб взмыть под облака вместе с тобой и воспарить в вышину вдохновенного простора, где нет смятения и тревог, где посеяна слава любви!
Атака… Вой… Мат… Проклятия… Ужас… Мины… Река крови… Хочешь нырнуть в эту реку и проплыть хотя бы несколько метров?! Не охота? А и им тоже не охота, а надо… Кто-то сказал, что надо, парни, а парни такие молодые…
Захмелела плоть…
– Надо выпить…
Время бежит и бежит неизвестно куда, но торопится, будто бы хочет догнать утерянное и непризнанное ещё, оно не подвластно никому, если только не переменит Бог его возможности. Нет, ныне не переменит… Не наступил черёд совладения по вечному движению… Не наступил пока. Дух измученного Генки мечется туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… Он натягивает спортивные штаны, идёт на кухню.
В горле сухость. Жжёт сердце. Глаза ищут пойло… Вчера было, оставалось немного. Или отец спрятал? Уже трясёт… Руки интуитивно схватили стакан. Пусто. В бутылке – только капли, не спасут… Слюна горчит, а душа мается и рвёт кожу. Открыл стол, и там нет. Только продукты, но от них тошнит.
– Чёрт!
Сумятица на всём дыхании разрывает глотку.
– Пойду к Серёге… Он нальёт…
Спешно выскакивает на крыльцо. Радостно встречает утро. Но сегодня почему-то оно не приносит облегчения, его светлость только напрасно разволновала дух. Желания притупились, и сразу же переменилось настроение.
Естественная нужда повела в туалет… О! эта жёлтая и пахучая вода изрывает почки! Неприятное впечатление, а и его проживать приходится чувственным наветом. И проживается с горькою противностью… Не отделаться уже!
Свежий ветер ласкает волосатую грудь, а сине-поблёкшие глаза осматривают даль бескрайнего неба, но нет в них огонька живого, только тоска. Генка что-то почувствовал! На него опять, в который раз, свалилась чёрная печаль!
– Эх, жизнь! зачем явила себя во мне?!
Вопль взлетел в рай. Но долетел ли? Может, коснулся ада?! И свалилась опять дума о смерти. Свалилась прямо под ноги, и живот смялся новым приступом отчаяния. Оно ныне какое-то склизкое и тяжёлое, наверно вырвет. Изо рта рвётся блёва.
– Есть ли что там? – Подумалось невольно.
Есть, конечно, но он не верит… Он прошёл войну… Она искалечила не одну плоть… Дух мёртв… И оживить его уже нечем, нечем, нечем. И Сам Бог не поможет, ибо съедена воля криками о помощи… А помощи ждать было не от кого!
Они тогда призывали Его, могущего отменить приговор чёртовой и бессмысленной смерти, но Он по обыкновению Своему отмолчался и всех убили… Где Ты, Великий Победитель? А? Война за родину – это понятно, а война – ни за что – это глумление над святостью…
И всё-таки решение сошло ниоткуда, но сошло реальным чутьём и натиском, и было обдумано не в одно мгновение. Да и мгновение не покривилось, но позатихло на думах. Генка умылся, освежив серо-помятое лицо.
– Надо побриться…
В зеркало на него глядел ужас пьяного отражения, глядел весьма проникновенно и так настырно, что было отвратительно и невыносимо глядеть на самого себя. Тошнило, и горела глотка, словно её ошпарили кипятком.
– Я что ли?
А кто же?! Ты! Образ пьяницы сложен жёстким наветом поражающей тьмы. Ещё несколько часов уплыли куда – неизвестно, но от них ничего не осталось, ничего полезного и нужного. Одна пустота и неполезная ко всему прочему.
Думы резвились в голове бешеным натиском. Мужик готовился вступить в вечность, которая его не привлекала, в которую он не верил, но которая всё-таки утомляла сознание и мучила. И как не парадоксально, но она звала его к себе! Звала на реальном чутье, звала к себе… Мысль стукнулась о борта болезненной плоти горячей волной:
– Выходит что-то есть в ней?
Пойти что ли? Или обождать?
Решает не он, а за него… Решает кто-то…
Само ощущение было спрятано глубоко-глубоко… Оно постоянно оживотворяло предметность невидимого, но существующего не на одном человеческом воображении или недомыслии. Вечность-то была, независимо чувств!
– А вдруг…
Знаний нет. Любви нет. Веры нет.
А что есть?
Ничего уже нет в арсенале скопленного бытия. Всё растоптано и скомкано как-то трагически и противно на фазе собранных слов и приходящих мыслей. И смято чем-то весьма значительным, но вот определить суть значимости никак нельзя.
Молитвенная символика складывает все периоды правильности и мудрости, а ни того, ни другого в голове Генкиной – нет, и не было никогда! И не потому, что он этого не хотел или усиленно противился святости, а оттого, что время выстроило иное расписание его духу!