Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
В городе будто все с ума сошли. Люди все бежали и бежали куда-то, а солдаты и городовые становились стеной поперек улицы и не пускали. Мы с Петром попали в толпу и никак не могли из нее выбраться. Вдруг где-то заиграла музыка. Толпа заревела, нажала и поплыла. Петр подхватил меня и посадил к себе на плечо. Толпа вынесла нас на ту улицу, за которой, кроме моря, ничего уже не было. По обе стороны улицы стояли в два ряда солдаты в белых рубахах и в фуражках с белым верхом. За солдатами, тоже в ряд, стояли гимназисты, а за гимназистами разные господа и барыни.
Музыка все
Набежали городовые и начали выталкивать обратно тех, кто сюда прорвался. Но тут все закричали:
– Едет! Едет!.. Царь!.. Царь!..
Кто-то завопил так, будто его убивали:
– На ка-ра-ул!
Солдаты выставили перед собой винтовки со штыками.
Сначала по мостовой проскакали шесть всадников в красных шапочках с перьями. За ними показались еще шесть, но без перьев.
Потом вырвались три здоровенных бородача на вороных конях. И наконец показалась карета. Царь сидел с царицей и дочками, и на голове его была не корона, а обыкновенный военный картуз с белым верхом.
Солдаты, городовые, барыни и важные господа выпучили глаза, перекосили рты и гак заорали "ура", будто всех их кто-то щекотал и бил.
Царь был курносый, русый и мало похожий на свой портрет. А у царицы лицо было длинное, набеленное.
В ответ на весь этот страшный крик царь только лениво прикладывал два пальца к картузу, а царица смотрела в спину кучеру и ни на кого не обращала внимания.
Дочек я рассмотреть не успел, потому что в это время какая-то женщина, вся в черном, отпихнула солдата, так что он чуть не упал, вырвалась на мостовую, повалилась перед каретой на колени и протянула вперед руку со свернутым в трубку листом бумаги. У царя голова дернулась, будто он испугался, но на женщину сейчас же набросились солдаты с офицером, схватили ее и куда-то утащили.
Карета поехала дальше, и царь опять стал прикладывать пальцы к картузу.
В тот же день Петр рассказал мне, что сам слышал в городе. У женщины, которая бросилась перед царем на колени, был сын, студент. Он поехал в какую-то деревню, а там в это время мужики захватили панскую землю. Землей этой они пользовались спокон веков, еще до своего освобождения. В деревню пришли солдаты и стали стрелять в мужиков. Мужики отбивались камнями.
Вместе с мужиками камни бросал и студент. Суд присудил мужиков к каторге, а студента к смерти. Мать уговаривала студента, чтобы он просил царя помиловать его, йо студент просить царя не захотел. Мать узнала, что царь едет в Крым, и тоже приехала сюда, потому что в Петербурге ее к царю не допустили.
Я спросил Петра:
– А здесь допустят?
Петр ответил:
– Нет.
– Но ведь царь видел, что она хочет ему что-то сказать. Она на коленях стояла перед ним. Разве он не может приказать, чтобы ее пустили к нему?
– Может и не может.
– Почему не может?!
– крикнул я.
– Почему?
– Потому что он царь, - ответил Петр.
ТАЙНА ПЕТРА
С тех пор как мы побывали на даче с зеленой лягушкой, Петр сильно переменился: так иной раз задумывался, что даже
– Пойдем, Митя, к ключнику. Мне надо разузнать кое-что.
Я спросил:
– Ты опять будешь купать его?
– Это как он себя поведет.
Ворота были на замке. Петр постучал. Ключник выглянул из сарая и опять спрятался.
– Боится, - усмехнулся Петр и громко крикнул: - Выходи, дело есть!
Но ключник не показывался.
– Выходи, я не трону. А не выйдешь - ворота поломаю, предупредил Петр.
Ключник высунул голову и жалобно сказал:
– Побожись.
– Клянусь твоей бородой и твоим горбом, черномор ты этакий!
– Когда ворота открылись, Петр приказал: - А теперь веди куда-нибудь в холодок - нам побеседовать надо.
Ключник повел нас к сараю. Петр велел мне дожидаться под дубом, на садовой скамье, а сам с ключником вошел в сарай. Но дверь осталась открытрй, и я слышал каждое слово:
– Расскажи мне все, что тебе известно о Наталье Петровне. Она была здесь?
– строго спросил Петр.
– Что ты, что ты!
– всполошился ключник.
– Мне строгонастрого запрещено рассказывать, что тут делается. А насчет Натальи Петровны даже особый приказ был. Разве я могу ослушаться барина!
– Выбирай сам, кого ослушаться - меня или своего барина-подлеца. Только смотри не просчитайся.
– Да пойми ты, милый человек, что мне тогда хоть голову в петлю. Только раз я не исполнил его приказа - и с той поры хожу вот с этим добром за плечами.
– Так это он тебе горб сотворил?
– А кто ж? Он самый. Так хватил золотым набалдашником по спине, что у меня и хребет треснул. А на нею какая управа! Все перед ним сгибаются! Мильонщик!
– Все, да не все, - сказал Петр.
– Это верно: нашелся один смельчак, что на Невском при всем честном народе вытащил его из экипажа и об землю хватил. И теперь еще хромает хозяин мой. Да ведь где ж он, тот человек! В два счета на каторгу упекли. Может, и косточки его уже сгнили.
– Может, сгнили, а может, и не сгнили. Ну, начинай, рассказывай, а то как бы твои косточки не сгнили: у меня одинаково тяжелая рука - и на барина, и на его верных слуг-псов...
– Постой, постой!..
– прохрипел ключник.
– Ты кто ж?.. Неужто тот самый?.. О господи!..
– А ты думал кто!.. Ну, будешь теперь говорить?
– Буду, - твердо сказал ключник.
– Теперь буду. Не потому, что боюсь тебя, а потому, что уважаю. Только что ж, невеселая это сказка. И сейчас еще, как вспомню, сердце кровью обливается. Привез он, значит, ее сюда вскорости после того, как гипсы с ноги сняли. Навиделся я тут всяких красавиц, а такой, парень, еще не видывал. Что статностью, что лицом, что голосом - всем взяла. Ну, да что тебе лро это говорить, сам знаешь.
Попервах он все больше лежал, а она хлопотала около него, чуть не с ложечки кормила. Потом, как он поправился, стали они прогулки делать: он в экипаже, а она рядом, на гнедой кобыле. То к "Ласточкину гнезду", то на самую верхушку Аи-Петри, а то и в Бахчисарай...