Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
В 1914-1915 годах Клюев ведет постоянную переписку с В.С. Миролюбовым, вернувшимся в Петербург в первых числах марта 1913 года в связи с объявленной в России политической амнистией. Вероятно, еще до своего отъезда в Олонию Клюев виделся с Миролюбовым в Петербурге. Сохранился экземпляр книги «Лесные были» с авторской надписью: «Виктору Сергеевичу Миролюбову – память юности и горькой славы. Николай Клюев, март – 1913 г.»
Во второй половине 1913 года Миролюбов деятельно налаживает издание нового общественно-литературного журнала, который, по его замыслу, должен был продолжать демократические традиции «Журнала для всех». С января 1914 года в Петербурге начинает выходить «Ежемесячный журнал», предназначенный как для городской, так и для сельской интеллигенции. Помимо именитых писателей Миролюбов, как и прежде, охотно печатает молодых авторов, еще пробующих свои силы в литературе. В 1914-1916 годах на страницах «Ежемесячного журнала» систематически выступают С. Есенин, С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевец. (Некоторые из них уже ранее появлялись в
Клюева, Клычкова и других новокрестьянских поэтов сближало (при всем различии их творческих индивидуальностей) общее для них социальное происхождение, активное неприятие Города, «интеллигенции», устремленность к родной деревне, романтическая идеализация старины, патриархального уклада жизни, намерение освежить русский язык (прежде всего – на фольклорной основе), подход к поэтическому слову. Клюев был старшим в этой группе, наиболее зрелым в идейном отношении и широко признанным к 1914 году «народным» поэтом. Не случайно именно он становится одним из ведущих авторов миролюбовского «Ежемесячного журнала».
Основой для формирования будущей «новокрестьянской школы» послужила в известной мере завязавшаяся в 1913 году переписка Клюева с Александром Ширяевцем. Начинающий в то время поэт, родом волжанин, Ширяевец (настоящая фамилия – Абрамов; 1887-1924) провел большую часть своей жизни (с 1905-го по 1922 год) в Туркестанском крае, где служил чиновником почтово-телеграфного ведомства. Основное содержание его жизни составляла переписка со столичными издателями и литераторами; Ширяевец посылал им свои стихи, просил о содействии, о новых книгах. Эпистолярное общение Клюева и Ширяевца также началось по инициативе последнего. «Мне очень радостны все ваши слова и выводы, – отвечает Клюев на первое письмо Ширяевца, – и я всегда буду любить Вас, как любил заочно по песням в «Народном журнале». Вы мне очень близки по духу и по устремлению к песне».
Письма Клюева к Ширяевцу имеют иную окраску, чем его более ранние письма к Блоку. Более резко (опять-таки не без юродства) очерчивает в них Клюев собственный портрет – в полном соответствии с тем представлением, которое навязывалось широкой публике: смиренный малообразованный деревенский житель, поэт-«рапсод», чьи песни находят отзвук лишь в народной среде, но никак не среди людей «искусства».
«Милый братик, – пишет Клюев Ширяевцу 16 июля 1913 года, – меня очень трогает твое отношение ко мне, но, право, я гораздо хуже, чем ты думаешь. Пишу я стихи, редко любя их, – они для меня чаще мука, чем радость, и духовно, и материально. Не думай, друг, что стихи дают мне возможность покупать автомобили, они почти ничего мне не дают, несмотря на шум в печати и на публичные лекции о них и т.п. Был я зимой в Питере и в Москве, таскали меня по концертам, по гостиным, но всегда забывали накормить, и ни одна живая душа не поинтересовалась, есть ли у меня на завтра кусок хлеба, а так слушали, собирались по 500 человек в разных обществах слушать меня. Теперь я, обглоданный и нищий, вновь в деревне – в бедности, тьме и одиночестве, никому не нужный и уже неинтересный. И никто из людей искусства не удостаивает меня весточкой-приветом, хоть я и получаю много писем, но всё – от людей бедных (не причастных литературе) из дальних углов России. В письмах этих неученые люди зовут меня пророком, учителем, псалмопевцем, но на самом деле я очень неказистый, оборванный бедный человек, имеющий одно сокровище – глухую, вечно болеющую мать, которая, чуть поздоровше, всхлипывающим старушьим голосом поет мне свои песни: она за прялицей, а я сижу и реву на всю избу, быть может, в то время, когда в Питере в атласных салонах бриллиантовые дамы ахают над моими книжками.
Братик мой милый, тяжко мне с книжками и с дамами, и с писателями, лучше бы не видеть и не знать их – будь они прокляты и распрокляты!»
Литературность, обусловленность, «заданность» этого письма очевидны и подтверждаются содержанием дальнейших писем. Точно в таких же выражениях описывал Клюев свою деревенскую жизнь и свои петербургско-московские «мытарства» другим людям – например, Блоку в конце ноября 1913 года. Та же тональность – и в его первых письмах к Есенину (1915).
Тем не менее, желая поддержать талантливого собрата, прозябающего в далеком Туркестане, Клюев с готовностью содействует его публикациям. В автобиографии, датированной 7 ноября 1913 года, Ширяевец упоминает, что, решив в 1912 году «пробираться» в столичные журналы, он встретил одобрительное отношение Клюева, который «сначала разнес меня в «пух и прах», а потом похвалил...» Клюев оказался надежным соединительным
Клюев тепло относился к Ширяевцу и пытался обратить его в свою веру. Он щедро делился с ним своими заветными мыслями о «братстве», о современной поэзии, о Городе и «городской» культуре, а, кроме того, систематически подвергал разбору его стихотворения. В письме к поэту П.С. Поршакову, своему другу тех лет, Ширяевец, ссылаясь на Клюева, упоминает о «патоке», которой тот советовал ему избегать в стихах о войне. «На меня душ Николая-Затворника <то есть Клюева. – К.А.> всегда действует», – пишет он Поршакову 8 декабря 1914 года.
Влияние Клюева на Ширяевца было в 1913-1915 годах очень сильным. Его уроки Ширяевец усвоил глубоко и надолго. Об этом красноречиво свидетельствует стихотворение Ширяевца 1914 года, посвященное Клюеву:
Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:
Удаль в Городе пропала – замотался паренек...
А как девица-царевна светом ласковых очей
Душу вывела из плена – стали песни позвончей;
А как только домекнулся: кинуть Город мне пора, –
Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!
В письмах Клюева к Ширяевцу впервые проступает – со всей откровенностью – любовная тема. Эротическая окраска угадывалась уже и в письмах к Блоку. Ширяевцу же, получив его фотографию, Клюев пишет, не обинуясь (конец 1913 года): «Ты очень пригожий паренек, и мне это сугубо приятно. <...> Мне страшно хотелось бы обнять, поцеловать тебя...». Тема нарастает, становится ведущей в письме от 3 мая 1914 года: «Для меня очень интересна твоя любовь и неудовлетворенность ею. Но я слыхал, что в ваших краях сарты прекрасно обходятся без преподавательниц из гимназий, употребляя для любви мальчиков, которых нарочно держат в чайных и духанах для гостей. Что бы тебе попробовать – по-сартски, авось бы и прилюбилось, раз уж тебя так разбирает, – да это теперь и в моде «в русском обществе». Хвати бузы или какого-нибудь там чихирю, да и зачихирь по-волжски. Только обязательно напиши мне о результатах...».
Ширяевец, очевидно, возмутился этим советом; продолжая тему, Клюев пишет ему 28 июня следующее: «Почему тебе кажется, что мне не идет говорить про любовь и про сартские нравы – я страшно силен телом, и мне еще нет 27-ми <sic!> годов. Встречался я с Клычковым, и всегда мы с ним целовались и дома, и на улице... Увидел бы я тебя, то разве бы удержался от поцелуев?».
Кажется, все понятно. Тем не менее, пресловутое «извращение», что вызывало нарекания в адрес Клюева со стороны современников (и впоследствии официально инкриминировалось ему «органами»), в действительности – непростая проблема. Суть ее в том, что Клюев напряженно искал – как в жизни, так и в творчестве – единства, «слиянности» духовного с телесным, «высшего» с «низшим». Любовь (брак) он понимал, скорее, религиозно – как мистическое таинство, в котором брачная пара призвана осуществить свое богоподобие. Стихи Клюева, обращенные к «возлюбленному», проникнуты эротическими вожделениями в той же мере, как и религиозными упованиями. Тоска Клюева о «супруге» – это одновременно и тоска о «духовном сыне». Любовь для Клюева – некий духовный акт, сотворчество. Можно сказать, что именно с мужской дружбой Клюев соотносил одухотворенное, творческое начало, тогда как в женской любви, напротив, он видел по преимуществу «пол».
Духовный союз поэта с поэтом, художника с художником, старшего с младшим, Отца с Сыном, Христа с Иоанном – все эти мотивы красочно отразятся в творчестве Клюева. Стремление Клюева опекать своих младших товарищей по искусству, «матерински» заботиться о них, быть для них «всем и вся» воплотится наиболее полно в его взаимоотношениях с Сергеем Есениным, Анатолием Кравченко и др. Однако прелюдией к этим «дружбам» было его заочное общение с Ширяевцем.
Литературная слава Клюева тем временем неуклонно росла. Безвыездно оставаясь в Олонии, поэт ревниво следил за отзывами о своем творчестве, которые появлялись тогда в печати. «От Иванова-Разумника получил письмо – очень хвалит мои новые стихи. За этот год я получил больше 70-ти вырезок о себе и о «Лесных былях» и десятка три писем...» – с гордостью рассказывал Клюев В. С. Миролюбову в конце 1914 года. А в августе 1915 года Клюев сообщает Есенину, что у него накопилось «около двухсот газетных и журнальных вырезок» о своем творчестве. Возможно, Клюев несколько преувеличивал число посвященных ему публикаций, Но не будет преувеличением сказать, что имя его к середине 1915 года постоянно ставится рядом с именами известнейших русских поэтов.