Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Его учеником был также Микеле, ушедший потом учиться к Ридольфо Гирландайо, имя которого и принял, а равным образом и Бенедетто, уехавший с Антонио Мини, учеником Микеланджело Буонарроти, во Францию, где написал много прекрасных вещей, и, наконец, Заноби да Поджино, выполнивший много работ для города.
В завершение всего, претерпев много от каменной болезни, усталый уже и немощный Джованни Антонио отдал душу Богу пятидесяти двух лет от роду. Смерть его принесла большое огорчение, так как он был человеком добрым и манера его очень нравилась, благодаря тому что он выражал благоговейность и именно так, как это нравится тем людям, которые, не прельщаясь трудностями в искусстве и всякими смелостями, любят произведения искренние, простые, нежные и изящные.
После его смерти было произведено вскрытие и нашли три камня, величиной в яйцо каждый. А при жизни он ни за что не соглашался, чтобы их вынули, никого и слушать не хотел.
Жизнеописание Джироламо из Тревиджо, живописца
Редко бывает, чтобы художники, родившиеся в какой-либо местности и продолжающие работать у себя на родине, были вознесены судьбой до того благополучия, которого заслуживает их мастерство, между тем как, добиваясь признания во многих местах, они в конце концов рано или поздно где-нибудь его да нашли бы. И выходит часто и так, что художник, получивший лишь запоздалое воздаяние за свои труды, наслаждается им лишь очень недолго, отравленный ядом смерти, точь-в-точь как мы это увидим в жизнеописании живописца Джироламо из Тревиджо, который почитался отменнейшим мастером и который, не будучи очень большим рисовальщиком, все же был прелестным колористом в масле и фреске и сильно подражал приемам Рафаэля Урбинского.
Он долго работал в Тревиджо, у себя на родине, да и в Венеции выполнил много работ, и в частности расписал фреской фасад дома Андреа Удоне, внутри же — фризом с мальчиками двор и одну из верхних комнат. Все это было сделано в цвете, а не светотенью, ибо в Венеции больше нравится цвет, чем что-либо другое. Посередине этого фасада, в большой истории, изображена летящая Юнона с полумесяцем в волосах, над облаками, прикрывающими ей бедра, и с поднятыми руками, в одной из которых она держит сосуд, а в другой — чашу. Он изобразил подобным же образом толстого румяного Вакха с сосудом в руке, другой же рукой он, качаясь, держится за Цереру со снопом колосьев в руках. Изображены там и грации, и пять путтов, которые, летя вниз, их приглашают, как бы намекая на изобилие даров, приносимых ими дому Удоне. А чтобы показать, что дом этот — друг и приют талантов, тревиджец изобразил с одной стороны Аполлона, а с другой — Палладу; работа эта была выполнена очень свежо и потому принесла Джироламо честь и пользу.
Он же написал образ для капеллы Мадонны в соборе Сан Петронио, соревнуясь с несколькими болонскими живописцами, как об этом будет рассказано в своем месте. И, проживая, таким образом, в Болонье, он написал там много картин, а в соборе Сан Петронио, в мраморной капелле св. Антония Падуанского, он написал маслом все истории его жития, в которых обнаружил бесспорно вкус, добросовестность, грацию и очень большую отделанность. В церкви Сан Сальваторе он написал образ Богоматери, поднимающейся по ступеням с несколькими святыми, и другой, на котором изображена Богоматерь, парящая в воздухе с несколькими детьми, а внизу св. Иероним и св. Екатерина, и который был поистине самой слабой из его работ, находящихся в Болонье. В Болонье же над одним порталом он написал фреской Распятого, Богоматерь и св. Иоанна, получивших величайшее одобрение. В болонской церкви Сан Доменико он написал маслом Мадонну с несколькими святыми, лучшую из своих работ, находящуюся близ хора, где поднимаются к раке св. Доминика; там же изображен и заказавший ее жертвователь. Равным образом он написал красками картину для графа Джованни Баттисты Бентивольи по принадлежавшему ему картону с историей волхвов, выполненному рукой сиенца Бальдассаре; он завершил ее весьма удачно, несмотря на то, что там было более сотни фигур.
Равным образом в Болонье по домам и в церквах находятся и многие другие собственноручно написанные им картины: он расписал светотенью в Гальере стену дворца Теофанини и еще одну стену за домами Дольфи, по суждению художников признанную лучшей его работой в этом городе.
Приехав в Триент, он вместе с другими живописцами расписал дворец старого кардинала, чем завоевал величайшую славу, а по возвращении в Болонью продолжал начатые им работы.
Вышло так, что в Болонье было объявлено о том, что нужно написать образ для больницы делла Морте, и в соревновании было представлено много проектов как нарисованных, так и написанных. И так как большинство оказало предпочтение другим, кому по дружбе, а кому по заслугам, Джироламо остался ни причем и, считая, что ему оказана несправедливость, вскоре после этого уехал из Болоньи. Но оказалось, что чужая зависть принесла ему такое счастье, о каком он и не помышлял, так как, если бы он вышел на первое место, работа эта стала бы препятствием к тому благу, которое готовила ему благосклонная судьба. Дело в том, что некими покровительствовавшими ему друзьями он был приглашен в Англию и, будучи представлен королю Генриху уже не как живописец, а как инженер, он был принят к нему на службу.
Там он показал несколько образцов инженерных сооружений, устроенных им в подражание таковых же в Тоскане и в других частях Италии, и король этот, восхитившись ими, осыпал его наградами, назначил ему ежегодное содержание в четыреста скудо и предоставил ему возможность выстроить себе пристойный дом на личные королевские средства. Так Джироламо, вознесенный от крайних бедствий к величайшему величию, жил себе очень веселый и довольный, благодаря Бога и судьбу, приведших его в страну, где люди оказались так благосклонны к его талантам. Однако недолго суждено ему было вкушать счастье, столь необыкновенное, ибо, поскольку война между французами и англичанами все еще продолжалась, а Джироламо была поручена забота о всех бастионах и артиллерийских укреплениях, а также и о полевых заграждениях, случилось так, что в один прекрасный день, когда он устанавливал батареи вокруг города Булони в Пикардии, пролетевшая со страшной силой половина взорвавшейся пушки сорвала его с лошади и разорвала пополам. И так в один миг померкли и жизнь его, и мирские почести, и все его величие в 1544 году, когда ему исполнилось тридцать шесть лет.
Жизнеописания Полидоро из Караваджо и Матурино Флорентинца, живописцев
В последний Золотой век — ибо так мы вправе назвать счастливое время Льва X за талантливых его мужей и знатных художников — среди других, самых из них знатных, почетное место занял Полидоро из Караваджо в Ломбардии, который сделался живописцем не благодаря долгому учению, а был создан и рожден им самой природой. Приехав в Рим в то время, когда для Льва под руководством Рафаэля Урбинского строились Лоджии папского дворца, он подносил работавшим там каменщикам «лодочки» или, попросту говоря, банки с раствором, вплоть до достижения им восемнадцатилетнего возраста. Когда же Джованни из Удине начал расписывать Лоджии и по мере того как их строили и расписывали, устремления Полидоро и его склонность к живописи привели к тому, что он, приглядевшись к ходу и к приемам живописной работы, сблизился со всеми этими молодыми людьми, которые понимали в этом толк, и начал сам рисовать. Однако из всех остальных он выбрал себе товарища в лице флорентинца Матурино, работавшего тогда в папской капелле и почитавшегося отменнейшим рисовальщиком древностей. И вот, общаясь с ним, он так увлекся этим искусством, что через несколько месяцев стал делать вещи (что и было доказательством его таланта), поражавшие всех, кто знал его раньше в другом, прежнем его обличии.
По этой причине и поскольку строительство Лоджий все еще продолжалось, он смело начал работать с этими молодыми живописцами, обладавшими опытом и знаниями в живописи, и постиг это искусство столь божественно, что расстался с этой работой лишь после того, как стяжал себе в ней заслуженную славу самого прекрасного и самого благородного таланта из числа стольких, принимавших в ней участие. Любовь же Матурино к Полидоро и Полидоро к Матурино возрастала так, что порешили они вместе жить и вместе умереть, как братья и как настоящие товарищи. И, объединив волю, деньги и труд, они с общего согласия приступили к совместной работе. А так как в Риме все же было много таких, которые, обладая положением, заказами и известностью, добивались более живого и яркого колорита и были более удачливыми и более достойными заказов, чем они, то они начали призадумываться, поскольку Бальдассаре, сиенец, расписал кое-какие фасады светотенью, не последовать ли и им его примеру, придерживаясь и впредь этого образца, к тому времени уже принятого.
И потому начали они с одного фасада на Монтекавалло, насупротив церкви Сан Сильвестро вместе с Пеллегрино из Модены, подбодрившим их к тому, чтобы испытать, насколько они к этому привязаны, а потом принялись и за другой, что напротив боковых дверей церкви Сан Сальваторе дель Лауро, и подобным же образом написали они историю у боковых дверей церкви Минервы и еще одну, а именно фриз с морскими чудищами, выше церкви Сан Рокко, что на Рипетте. В таком же роде, не хуже других, они написали по всему Риму бесчисленное множество таких историй, о которых рассказывать здесь не стоит потому, что позднее они в этой области работали лучше.
Но вот, воодушевленные этим, начали они изучать римские древности, воспроизводя светотенью древние мраморы столь ревностно, что не осталось вазы, статуи, саркофага, барельефа цельных или разбитых, которые они не нарисовали бы и не использовали. И мысли их были направлены на это упорно и так страстно, что оба они восприняли древнюю манеру, столь сходную у обоих, что как души их были полны одним и тем же желанием, так и руки их выражали одинаковое умение. И хотя Матурино не был одарен природой в той же степени, как Полидоро, тем не менее общие наблюдения над стилем привели к тому, что где бы тот или другой ни приложили руку, одинаковыми у обоих казались и композиция, и выразительность, и манера.