Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

За эти отличные свои качества Джулио после смерти Рафаэля был прославлен как лучший художник Италии, и граф Бальдассаре Кастильоне, который, как об этом говорилось, был ближайшим другом Джулио и который в то время был в Риме посланником маркиза Мантуанского Федериго Гонзага, получил от своего синьора маркиза поручение постараться прислать ему архитектора для обслуживания надобностей его дворца и города, причем ему особенно хотелось бы, чтобы это был Джулио. И графу удалось просьбами и обещаниями добиться того, что Джулио согласился поехать в том случае, если только получит на то разрешение папы Климента. Разрешение это было получено и, отправившись в Мантую, чтобы затем, по поручению папы, поехать к императору, граф взял Джулио с собой и по приезде представил его маркизу, который, обласкав его, приказал предоставить ему достойным образом обставленный дом и пожаловал содержание и стол ему, его ученику Бенедетто Паньи и другому, служившему ему, юноше. И, более того, маркиз послал ему несколько канн бархата и атласа и других материй и сукон, чтобы ему приодеться, узнав же, что у него не было выезда, он приказал привести любимого своего коня по имени Руджери и подарил его ему. Джулио сел на него, и оба они отправились за ворота Сан Бастьяно, туда, где на расстоянии выстрела из самострела у его превосходительства было имение с конюшнями, именуемое Те и расположенное вокруг луга, где был завод его жеребцов и кобыл. И когда они туда прибыли, маркиз заявил, что желает, не ломая старой стены, привести имение в порядок так, чтобы в нем были хотя бы небольшие помещения, куда можно было от времени до времени приезжать, чтобы с приятностью там отужинать или отобедать. Джулио, выслушав волю маркиза, все осмотрев и сняв план с участка, приступил к работам и, использовав большую часть старых стен, построил первую залу, которую мы теперь видим при

входе, с помещениями, прилегающими к ней с обеих сторон, а так как в этой местности нет ни естественного камня, ни каменоломен с приспособлениями для отески и резьбы камней, которыми умелые мастера пользуются при постройке, пришлось ему пользоваться кирпичом и обожженной глиной, покрывая их потом штукатуркой. Из этого материала он сделал колонны, базы, капители, карнизы, двери, окна и другие работы в прекраснейших пропорциях, украшения же сводов он выполнил в новой и необыкновенной манере, с великолепнейшими на них кессонами и с богато украшенными вестибюлями. Так, начав с малого, маркиз в конце концов решил превратить всю эту постройку в большой дворец. Вот почему, когда Джулио сделал прекраснейшую модель, сплошь рустованную, и снаружи, и внутри во дворе, она понравилась названному синьору настолько, что он отпустил добрую толику денег, и работа была быстро закончена множеством мастеров, которых пригласил Джулио. Форма же этого дворца такова.

Здание это прямоугольное и в середине его — открытый двор, похожий на луг (или, вернее, на площадь), куда крестообразно открываются четыре входа. Первый сразу бросается в глаза, раскрывая огромнейшую лоджию, вернее, вводя в нее; она же через другую лоджию выходит в сад. Два других, украшенные лепниной и росписями, ведут в разные помещения, свод же залы, куда ведет первый вход, расчленен кессонами разного вида, расписан фреской, и на стенах написаны с натуры самые красивые и самые любимые породистые лошади маркиза, а также собаки той же масти и с такими же пятнами, как и лошади, и с их именами. Все они были нарисованы Джулио, писали же их красками по сырой штукатурке его ученики живописцы Бенедетто Паньи с Ринальдо Мантуанцем и настолько хорошо, что они кажутся живыми.

Отсюда ход ведет в комнату, которая занимает угол дворца и в которой свод отделан прекраснейшими лепными глиняными и разнообразными карнизами, тронутыми кое-где золотом; они же образуют четыре восьмиугольника, возносящих на самую шелыгу свода квадратное поле с плафоном, приподнимающим свод еще выше, где изображен Купидон, который перед лицом Зевса (осиянного в горной высоте небесным светом) сочетается браком с Психеей в присутствии всех богов. Изобразить это с большим изяществом и лучшим рисунком невозможно, ибо Джулио написал фигуры в сокращении снизу вверх настолько хорошо, что некоторые, имеющие в длину от силы один локоть, кажутся, если смотреть на них с земли, высотой в три локтя. И поистине, выполнены они с поразительным искусством и талантом, ибо Джулио удалось достичь того, что они не только кажутся живыми (настолько они реальны), но и приятным видом обманывают человеческий глаз. В восьмиугольниках же изображены все другие начальные истории о Психее, повествующие о злоключениях, постигших ее из-за гнева Венеры, и выполненные столь же красиво и совершенно, а по другим углам около окон — многочисленные амуры, которые производят разное впечатление, в зависимости от занимаемого ими пространства. Весь этот свод расписан маслом кистью вышеназванных Бенедетто и Ринальдо. Остальные же, самые большие истории о Психее расположены внизу по стенам, и на одной фреске Психея купается и амуры ее омывают и тут же ее обтирают с красивейшими телодвижениями, в другом же месте, пока она купается, Меркурий накрывает пиршественный стол, а вакханки играют на музыкальных инструментах; там же и грации, написанные в изящнейшей манере, осыпают стол цветами, и Силен со своим ослом, которому сатиры помогают перелезть на козу, чье вымя сосут два путта, в то время как сам он беседует с Вакхом, у ног которого два тигра и который стоит, облокотившись на поставец. Этот поставец, по сторонам которого стоят верблюд и слон, — полукруглый, с цилиндрическим сводом, и весь покрыт гирляндами, зеленью и цветами и обвит виноградными лозами, отягощенными гроздьями с листьями, под ними же в три ряда стоят затейливые сосуды, блюда, стаканы, чаши, кубки и другая посуда разнообразной формы и причудливого вида, сверкающая так, будто она из настоящего серебра и золота, которые переданы простым желтым цветом и другими красками столь отменно, что свидетельствуют о способностях, таланте и искусстве Джулио, который показал здесь, как разнообразны, богаты и обильны его выдумка и его мастерство. Неподалеку мы видим Психею, которая, окружена многочисленными женщинами, ей прислуживающими и ее представляющими, видим, как вдали между холмов появляется Феб на солнечной своей колеснице, влекомой четырьмя конями, а между тем возлежащий на каких-то облаках совершенно обнаженный Зефир выдувает через приставленный к губам рог нежнейшие ветерки, благодаря которым воздух вокруг Психеи становится мягким и приятным.

Истории эти недавно были напечатаны по рисункам Баттисты Франко, венецианца, который воспроизвел их так же точно, как они с больших картонов Джулио были написаны Бенедетто из Пеши и Ринальдо Мантуанцем, выполнившими все эти истории за исключением Вакха, Силена и двух сосущих козу путтов. Правда, что потом Джулио почти что заново переписал всю роспись так, что можно считать, что вся она была выполнена им. Этот способ, который он воспринял от своего учителя Рафаэля, очень полезен для молодых людей, которые этим занимаются, ибо в большинстве случаев они благодаря этому становятся превосходными мастерами. Если же некоторые из них воображают, что стали выше тех, кто их учит работать, то приходится таковым признать, что, потеряв руководителя прежде, чем они достигли цели, и не научившись ни рисунку, ни тому, как нужно работать, они, потратив время и лишившись кормчего, уподобились слепым в безбрежном море своих заблуждений.

Возвратимся, однако, к помещениям в Те. Из названной комнаты Психеи переходят в другое помещение, сплошь отделанное двойными фризами и барельефными фигурами, вылепленными по рисунку Джулио болонцем Франческо Приматиччо, который был тогда юношей, и мантуанцем Джованбаттистой. На фризах этих в прекрасной манере изображено все войско из римской колонны Траяна. А на потолке, или, вернее говоря, на плафоне одной из прихожих, написано маслом, как Икар, пройдя обучение у отца своего Дедала, из-за того, что он в полете своем поднялся слишком высоко, видев созвездие Рака и солнечную колесницу, влекомую четырьмя конями, изображенными в сокращении, и, приблизившись к созвездию Льва, остался без крыльев, воск которых растопил солнечный жар, и тут же мы видим, как он же стремительно летит по воздуху вниз головой, падая прямо на зрителя, со смертельно бледным лицом. Замысел этот Джулио обдумал и воплотил настолько хорошо, что он кажется вполне правдоподобным, ибо мы видим, как солнечный жар от трения воспламеняет крылья несчастного юноши, как дымит вспыхнувшее пламя, и будто слышим, как трещат горящие перья, и в то же время видим отпечаток смерти на лице Икара и живейшую страсть и горе Дедала. В нашей Книге рисунков различных живописцев есть собственноручный рисунок Джулио с этой прекраснейшей историей. Он изобразил в историях также двенадцать месяцев года и те ремесла, которыми в каждом из них люди больше всего занимаются; роспись эта, выполненная с тщательностью, со вкусом, в не меньшей степени отличается смелостью, а также красотой и занимательностью, проявленной в этой выдумке. Пройдя названную большую лоджию, отделанную лепниной и украшенную многочисленными доспехами и другими разнообразными причудами, мы входим в помещения, полные умопомрачительным изобилием разных фантазий. Дело в том, что Джулио, отличаясь большой смелостью и изобретательностью и желая показать, на что он способен, решил в одном из углов дворца, где можно было выкроить угловое помещение, подобное вышеописанной комнате Психеи, создать комнату, в которой архитектура должна была сочетаться с живописью так, чтобы как можно больше обмануть тех, кому доведется это видеть. Итак, под этот угол, где была болотистая почва, он подвел двойные высокие фундаменты и выстроил на них большую круглую комнату с толстейшими стенами, чтобы и снаружи все четыре угла этой постройки стали прочнее и могли выдержать двойной и круглый свод в виде печного. Сделав это, он, несмотря на наличие в этой комнате углов, заложил по своим местам, но следуя кривизне свода, двери, окна и камин из кое-как тесанных камней, как бы сдвинутых с места и перекосившихся так, что казалось, будто они валятся на один бок и рухнут в самом деле. После того как он построил эту комнату в столь необычном виде, он начал ее расписывать, проявив для изображения самую смелую выдумку, какая только может прийти в голову, а именно Юпитера, разящего гигантов своими молниями. Он изобразил на самом верху свода небо с троном и Юпитера с орлом, которого написал в сокращении снизу вверх и спереди, восседающим внутри круглого сквозного храма на колоннах ионического ордера, с балдахином в середине над седалищем, и все это утверждено на облаках. Ниже он написал того же Юпитера, мечущего в гневе молнии в гордых гигантов, еще ниже — помогающую

ему Юнону, кругом же ветры, которые со странными ликами дуют вниз на землю, и тут же богиню Опис со своими львами, услышавшую страшный грохот молнии, как услышали его и другие боги и богини и в особенности Венера, стоящая радом с Марсом и Момом, который с распростертыми руками, словно сомневается, не обрушится ли и небо, но все же стоит недвижимо. Подобным же образом стоят и грации, охваченные страхом, и так же рядом с ними и Оры, в общем, каждое божество на своей колеснице готово обратиться в бегство. Луна с Сатурном и Янусом устремляются в просвет туч, дабы скрыться от этого ужасного неистовства и смятения. То же самое делается и с Нептуном, который со своими дельфинами будто старается удержаться за трезубец, а Паллада с девятью Музами стоит и смотрит, какие страшные вещи там происходят. Пан же обнимает дрожащую от страха нимфу, как будто хочет оградить ее от этого пожара и вспышек молний. Аполлон стоит на солнечной колеснице, и некоторые из Ор словно хотят задержать бег коней. Вакх и Силен с сатирами и нимфами проявляют величайший страх, а Вулкан с тяжелым молотом на плече смотрит на Геркулеса, который обсуждает происходящее с Меркурием, стоящим возле Помоны, охваченной страхом, так же и Вертумн и как и все остальные боги, рассеявшиеся по небу, по которому настолько удачно рассеялись все возможные проявления страха как в стоящих, так и в бегущих фигурах, что нет возможности не только увидеть, но и вообразить себе в живописи выдумку более прекрасную, чем эта роспись. Ниже, то есть по стенам, которые стоят прямо под примыкающим к ним остальным частям кривизны свода, изображены гиганты, некоторые из которых, находясь ниже Юпитера, вне поля его зрения, навалили на себя целые горы огромнейших скал, чтобы, поднявшись на них, построить лестницу до самого неба, в то самое время, когда им готовится гибель. Ибо Юпитер начал метать молнии, и все небо против них возмутилось, и кажется, что не только он наводит ужас на дерзостные поползновения гигантов, низвергая на них горы, но что и весь свет перевернулся вверх дном, словно наступил его последний час. В этой части Джулио изобразил в темной пещере Бриарея, почти целиком покрытого громаднейшими осколками гор, а также и других гигантов, совсем искалеченных, а некоторых уже мертвых под рухнувшими на них горами. Кроме того, через просвет в темном гроте, открывающийся на весьма хорошо написанные дали, мы видим, как убегает много гигантов, которых поражают молнии Юпитера и которых, как и других, вот-вот раздавят рушащиеся горы. В другой части этой росписи Джулио изобразил других гигантов, на которых рушатся храмы, колонны и другие обломки зданий, беспощадно калеча этих гордецов и обрекая их на погибель. В этом месте среди обрушивающихся зданий в комнате помещен камин, и когда в нем разводят огонь, кажется, что это горят гиганты. Вот почему там изображен Плутон, который, обратившись в бегство на своей колеснице, запряженной тощими конями, и сопровождаемый адскими фуриями, устремляется в самое жерло камина. Так Джулио, придумав этот огонь, не нарушил замысла истории и прекраснейшим образом украсил и самый камин. К тому же, чтобы произведение это стало еще более стройным и ужасным, Джулио изобразил там упавших на землю гигантов огромных размеров и странного телосложения, поскольку громы и молнии поражали их по-разному: одного лежащим ближе, другого — дальше, кого убитым, а кого раненым, иного же заваленным обломками гор и строений. И потому пусть никто и не надеется когда-либо увидеть творение кисти более страшное и ужасное и в то же время более естественное, чем это. И тот, кто входит в эту комнату и видит, как перекошены и того гляди обрушатся окна, двери и другие подобные им части и как падают горы и здания, не может не убояться, как бы все это на него не обрушилось, особенно когда заметит, что даже все боги, изображенные на этом небе, разбегаются кто куда. Но что в этом произведении удивительно, это то, что вся картина в целом не имеет ни начала, ни конца, что ею покрыто все и все так связно переходит одно в другое без определенных границ и без промежуточных орнаментальных украшений, что вещи рядом с постройками кажутся огромнейшими, удаленные же в пейзаже теряются в бесконечности. И потому помещение это, не превышающее пятнадцати локтей в длину, кажется открытой местностью, не говоря уже о том, что пол состоит из небольших круглых камней, поставленных ребром, а начало отвесных стен расписано под такие же камни, и потому не заметно ни одного угла и поверхность эта кажется огромнейшей. Все это было выполнено Джулио с большим толком и весьма искусно, и за выдумки подобного рода наши художники ему обязаны многим. Участвуя в этом произведении, вышеназванный Ринальдо Мантуанец стал совершенным колористом, ибо, работая по картонам Джулио, он завершил как эту роспись, так и другие помещения. И если бы он не был взят столь молодым из мира сего, он после смерти Джулио поддержал бы его честь так же, как он поддерживал ее, пока был жив.

Помимо этого дворца, где Джулио выполнил много достойных похвалы вещей, о которых мы умолчим во избежание излишнего многословия, он перестроил многие помещения мантуанского замка, в котором проживает герцог, и выстроил две огромнейшие винтовые лестницы с роскошнейшими апартаментами, украшенными повсюду лепниной, а в одной из зал он изобразил всю историю Троянской войны, в одной же из прихожих написал маслом двенадцать историй под бюстами двенадцати императоров, написанных ранее Тицианом Вечеллио и признанных редкостными. Равным образом в Мармируоло, местности, расположенной в пяти милях от Мантуи, по проекту и рисункам Джулио было построено удобнейшее здание и выполнены в нем большие росписи, не менее прекрасные, чем росписи замка и дворца Те.

Он же написал в церкви Сант Андреа в Мантуе для капеллы синьоры Изабеллы Бускетта на доске маслом Богоматерь, поклоняющуюся младенцу Иисусу, лежавшему на земле, и Иосифа, стоящего с ослом и двумя быками возле яслей, по сторонам же стоящие во весь рост фигуры св. Иоанна Евангелиста и св. Лонгина. Стены же названной капеллы Ринальдо расписал по его рисункам прекраснейшими историями, а именно: на одной из них — Распятие Иисуса Христа с разбойниками и с несколькими ангелами в воздухе, внизу же — тех, кто его распинает, а также всех Марий и множество лошадей, которых он всегда любил и изображал чудо какими прекрасными, к тому же много солдат в разных положениях. А на другой он изобразил, как во времена графини Матильды обретена была кровь Христова, и произведение это получилось прекраснейшим.

После этого Джулио собственноручно написал для герцога Федериго на картине Богоматерь, купающую младенца Иисуса Христа, стоящего ногами в тазу, в то время как юный св. Иоанн льет из сосуда воду, и обе фигуры величиной в естественный рост исключительно прекрасны, а вдали видны небольшие полуфигуры нескольких благородных женщин, которые собираются ее посетить. Картина эта впоследствии была подарена герцогом синьоре Изабелле Бускетта, прекраснейший портрет которой Джулио сделал позднее на небольшой картине высотой в один локоть с Рождеством Христовым, находящийся ныне у синьора Веспасиано Гонзага вместе с другой картиной, также руки Джулио, подаренной ему герцогом Федериго, на которой юноша и девушка, обнявшись на постели, предаются ласкам, а из-за двери за ними подсматривает старуха; фигуры эти несколько меньше натуры и весьма изящны. Есть в том же доме и еще одна превосходнейшая картина руки того же Джулио с прекраснейшим св. Иеронимом. Графу же Никола Маффеи принадлежит картина с Александром Великим в естественный рост, с Победой в руке, воспроизведенным с древней медали; вещь безусловно прекрасная.

После этих работ Джулио написал фреской для мессера Джироламо, органиста Мантуанского собора и закадычного своего друга, над камином Вулкана, который одной рукой раздувает мехи, а другой держит в щипцах одну из стрел, наконечник которой кует, а Венера закаляет в сосуде несколько других, уже готовых, и вставляет их в колчан Купидона, и это было одним из прекраснейших произведений, когда-либо созданных Джулио, мало работавшим над фресками собственноручно. В церкви Сан Доменико он написал для мессера Лодовико из Фермо на доске усопшего Христа, которого Иосиф и Никодим собираются опустить в гробницу, а рядом Богоматерь, других Марий и св. Иоанна Евангелиста; другая же небольшая картина, опять-таки с усопшим Христом, находится в Венеции в доме флорентинца Томмазо из Эмполи. В то время, когда он работал над этими и другими картинами, случилось, что синьор Джованни деи Медичи был ранен выстрелом из мушкета и перевезен в Мантую, где и скончался. Почему мессер Пьетро Аретино, преданнейший слуга этого синьора и ближайший друг Джулио, и выразил желание, чтобы Джулио изобразил его собственноручно именно мертвым. И тогда Джулио, сняв с мертвого маску, написал по ней портрет, который затем долгие годы стоял у названного Аретино.

По случаю прибытия в Мантую императора Карла V Джулио, по повелению герцога, устроил прекраснейшее убранство в виде многочисленных арок, перспектив для комедий и многого другого, в каковых выдумках Джулио не имел себе равных, и никто не был затейливее, чем он, на маскарадах и при изготовлении необычайных облачений для состязаний, празднеств и турниров, как тогда и обнаружилось, к удивлению пораженных этим императора Карла и всех до одного участников. Помимо этого, он в разное время выдал для всего этого города Мантуи столько рисунков капелл, домов, садов и фасадов и настолько был увлечен его благоустройством и его украшением, что благодаря его рачительности город стал сухим, здоровым и целиком красивым и приятным, в то время как раньше он то и дело тонул в грязи, а иной раз его заливала гнилая вода и жить в нем было почти что невозможно.