Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

На одной из них он изобразил, как св. Бенедикт прощается в Норче с отцом и с матерью, перед тем как отправиться учиться в Рим; на второй — как отцы св. Мавра и св. Плацидия передают ему своих сыновей, которых они посвятили Богу, а на третьей — как готы сжигают монастырь Монте Кассино. Напоследок и назло генералу и монахам он изобразил, как Фиоренцо, некий священник, который был врагом св. Бенедикта, обводит вокруг стен обители этого святого мужа пляшущих и поющих блудниц, чтобы таким способом испытать долготерпение братии. В этой истории Содома, который в своей живописи был столь же непотребен, как и в прочих своих действиях, представил хоровод голых женщин, непотребных и донельзя отталкивающих, а так как ему этого никогда не разрешили бы, он во время работы никому из монахов ее не показывал. И вот, когда история эта была открыта для обозрения, генерал хотел во что бы то ни стало ее сбить и уничтожить. Однако Маттаччо, видя, что после долгих препирательств святой отец все еще гневается, одел своих голых женщин, изображенных в этой истории, которая — одна из лучших во всей росписи. Под каждой историей он поместил по два тондо, в каждом из которых он изобразил

монаха, по числу генералов, возглавляющих этот орден, а так как он не располагал их портретами с натуры, большинство голов он написал от себя, но в некоторых из них изобразил старых монахов, пребывавших в то время в этой обители, в том числе и названного брата Доменико из Леччо, который, как уже говорилось, был тогдашним генералом ордена и заказчиком этой работы. Однако впоследствии, поскольку у некоторых из этих голов оказались выколоты глаза, а другие были изуродованы, брат Антонио Бентивольи, болонец, не без основания приказал все их замазать.

Когда Маттаччо писал эти истории, некий миланский дворянин, одетый, как это было принято в то время, в желтую накидку, обшитую черной тесьмой, явился в обитель, чтобы облачиться в монашеские ризы. После того как облачение это состоялось, генерал подарил накидку Маттаччо, который, надев ее и смотрясь в зеркало, изобразил самого себя в той истории, где св. Бенедикт, почти что еще ребенок, чудесным образом чинит и восстанавливает крынку или кувшин, разбитый его кормилицей, а у ног своего автопортрета он поместил ворона, обезьянку и других своих зверей.

По окончании этой росписи он в трапезной монастыря св. Анны, обители того же ордена, расположенной в пяти милях от Монте Оливето, написал историю о пяти хлебах и двух рыбах, а также и другие фигуры. Завершив эту работу, он вернулся в Сиену, где неподалеку от городских ворот Постиерла он расписал фреской фасад дома сиенца мессера Агостино деи Барда. В этой фреске было много похвальных вещей, в значительной степени, однако, пострадавших под воздействием воздуха и непогоды.

Между тем в Сиену как-то приехал богатейший и именитый сиенский купец Агостино Киджи, который познакомился с Джованнантонио, наслышавшись и о его сумасбродствах, и о том, что он пользовался славой хорошего живописца. Последнее побудило его к тому, что он увез Содому с собою в Рим, где папа Юлий II в это время приказал расписывать в Ватиканском дворце папские покои, некогда построенные папой Николаем V, и добился у папы того, что и Содома получил там работу. А так как Пьетро Перуджино, расписавший свод того зала, что рядом с башней Борджа, работал, будучи в преклонном возрасте, очень медленно, но не мог быть отставлен от этой работы, которая с самого начала предназначалась ему, Джованнантонио была поручена другая зала, рядом с той, которую расписывал Перуджино. И вот, взявшись за дело, он написал орнамент этого свода со всеми его карнизами, листвой и фризами, а затем в больших тондо фреской — несколько весьма толковых историй. Между тем, поскольку эта бестия, занятый своими зверушками и иными пустяками, никак в своей работе не продвигался, а в Рим архитектором Браманте был вызван Рафаэль Урбинский и папа убедился, насколько последний превосходил всех других, его святейшество распорядился, чтобы ни Перуджино, ни Джованнантонио в этих залах больше не работали, более того, чтобы все сделанное ими было сбито. Однако Рафаэль, который был сама доброта и сама скромность, оставил неприкосновенным все, что было написано Перуджино, бывшим его учителем, а из работ Маттаччо он не тронул ничего, кроме заполнений и фигур в тондо и в прямоугольниках, сохранив все фризы и прочие орнаменты, которыми и поныне окружены фигуры, написанные там Рафаэлем, как-то: Правосудие, Научное познание, Поэзия и Богословие.

Но Агостино, как благородный человек, невзирая на позор, постигший Джованнантонио, поручил ему написать в одном из главных помещений, выходящих в большую залу его дворца, что за Тибром, Александра, который готовится провести ночь с Роксаной, в каковой росписи Содома изобразил среди прочих фигур множество амуров, из которых одни расшнуровывают панцирь Александра, другие стаскивают с него сапоги, вернее, чулки, третьи снимают с него шлем и одежду, складывая ее, иные же разбрасывают цветы на ложе, в то время как еще другие выполняют разные другие обязанности; а около камина он изобразил Вулкана, кующего стрелы, — вещь эта почиталась в то время очень хорошей и похвальной. И если бы Маттаччо, у которого бывали отличнейшие замашки и которому очень помогал его характер, занялся после своей неудачи, как поступил бы всякий другой на его месте, изучением своего искусства, он достиг бы очень многого. Но он всегда увлекался пустяками и работал только по наитию, ни о чем больше не помышляя, как только о том, чтобы пышно одеваться, наряжаясь в парчовые куртки, в золототканые плащи, роскошнейшие скуфейки, ожерелья и тому подобные побрякушки, приличествующие больше шутам и скоморохам, но все это особенно и нравилось Агостино, которого люди такого склада очень забавляли.

Когда же умер Юлий II и был избран Лев X, которому тоже нравился склад людей легкомысленных и беззаботных, как он сам, Маттаччо испытал от этого величайшую на свете радость, в особенности потому, что возненавидел Юлия, его осрамившего. Поэтому, взявшись за работу, чтобы показать себя новому первосвященнику, он написал картину с обнаженной римлянкой Лукрецией, закалывающей себя кинжалом. А так как судьба благоприятствует сумасбродам и иной раз потворствует и безмозглым, у него получилось великолепнейшее женское тело и голова, дышащая жизнью. Закончив эту вещь, он через посредство Агостино Киджи, находившегося в близком услужении при папе, подарил ее его святейшеству, который за столь прекрасную картину возвел его в рыцарское звание и наградил. После чего Джованнантонио, который вообразил уже, что стал великим человеком, совсем перестал работать, кроме тех случаев, когда заставляла нужда. Так, когда Агостино по своим делам отправился в Сиену и взял с собой Джованнантонио, этому рыцарю без гроша

в кармане пришлось во время пребывания в этом городе снова приняться за живопись. Он написал на дереве образ с изображением Христа, снимаемого с креста, Богородицы, лишившейся чувств, и воина, который, повернувшись спиной, передней своей стороной отражается в шлеме, лежащем на земле и блестящем, как зеркало. Произведение это, считавшееся, да и бывшее одним из лучших, которые он когда-либо создал, было установлено в церкви Сан Франческо по правую руку от входа. В монастырском же дворе, расположенном рядом с этой церковью, он написал фреску, где изобразил Христа, бичуемого у столба, толпы иудеев, окруживших Пилата, и перспективно сокращающуюся колоннаду между крыльями здания. В этой росписи Джованнантонио написал и самого себя бритым и с длинными волосами, как носили в то время.

Вскоре после этого он написал несколько картин для Якопо, шестого синьора Пьомбино, и, находясь с ним в этом городе, также и другие вещи на холсте, за что он помимо многих даров и любезностей, полученных от этого синьора Пьомбино, выписал себе через его посредство с принадлежавшего ему острова Эльба много зверьков, водящихся на этом острове, и перевез их с собою в Сиену.

Когда он после этого попал во Флоренцию, некий монах из семейства Брандолини, аббат монастыря Монте Оливето, что за воротами Сан Фриано, заказал ему написать фреской несколько историй на стене трапезной. Но так как по свойственной ему беспечности он написал их небрежно, они и получились у него такими, что его подняли на смех, а те, кто ожидал от него, что он создаст нечто необыкновенное, издевались над его нелепостями. Между тем в то самое время, пока он был занят этой работой, он выпустил на состязания св. Варнавы берберийского коня, которого он с собой привез во Флоренцию и который, по воле судеб, прошел настолько лучше других, что получил приз. И вот, когда мальчики, сопровождавшие выигравшего плащ победителя и трубачей, должны были по обычаю выкрикивать имя и фамилию хозяина победившей лошади, Джованнантонио спросили, какое имя им выкрикивать, а когда он ответил: «Содома, Содома», то мальчики так и кричали. Однако, услыхав столь грязное имя, некоторые добронравные старцы стали шуметь и говорить: «Что за свинство такое, что за срам оглашать наш город таким позорным именем?» Поднялся шум, и дело дошло до того, что бедного Содому, его лошадь и обезьянку, которую он взял с собой в седло, чуть не побили камнями.

Он же, за много лет набравший много плащей, выигранных таким способом его лошадьми, больше всего на свете этим хвалился и каждому, кто попадал к нему в дом, показывал эти плащи и постоянно вывешивал их в окнах. Возвращаясь, однако, к его произведениям, я скажу, что для сообщества Сан Бастиано ин Камоллиа, что при церкви умилиатов, он на хоругви, которую носят во время процессий, написал маслом по холсту обнаженного и привязанного к дереву св. Себастиана; он опирается на правую ногу, левая его нога изображена в ракурсе, и, подняв голову, он взирает на ангела, возлагающего венок на его чело. Вещь эта поистине хороша и весьма похвальна. На обратной стороне хоругви изображена Богоматерь с младенцем на руках, а внизу — св. Сигизмунд, св. Рох и несколько коленопреклоненных флагеллянтов. Говорят, что какие-то луккские купцы предложили за эту вещь членам названного сообщества триста золотых скудо, но так ее и не получили, поскольку те не хотели лишать свое сообщество и город столь редкостного произведения живописи. И действительно, то ли благодаря его стараниям, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, но во многих вещах Содома показал себя с наилучшей стороны, правда, таких вещей он написал очень мало.

В ризнице монастыря дель Кармине есть написанная его рукой очень хорошая картина с изображением Рождества Богородицы с несколькими служанками, а на углу площади деи Толомеи он для сапожного цеха написал фреской Мадонну с младенцем в руках, св. Иоанна, св. Франциска, св. Роха и св. Криспина, покровителя этого цеха, с башмаком в руке; изображая головы этих фигур, да и во всем остальном, Джованнантонио проявил себя наилучшим образом. В сообществе св. Бернардина Сиенского, рядом с церковью Сан Франческо, он, соревнуясь с сиенским живописцем Джироламо дель Паккиа и с Доменико Беккафуми, написал фреской несколько историй, а именно Введение Богородицы во храм, ее Посещение св. Елизаветы, ее Успение и Венчание на небесах. По углам же для того же сообщества написал некоего святого в епископском облачении, св. Людовика и св. Антония Падуанского, но лучшая из всех этих фигур — св. Франциск во весь рост, с поднятой головой, взирающий на ангелочка, который будто с ним разговаривает; голова этого св. Франциска поистине чудесна.

В той же Сиене, в одной из зал дворца Синьории, он расписал несколько небольших табернаклей со множеством колонн, маленьких путтов и всяких других украшений, причем в этих табернаклях изображены разные фигуры: в одном — св. Векторий в античных доспехах и с мечом в руке, рядом в том же роде — св. Ансаний, совершающий обряд крещения над несколькими людьми, а еще в одном — св. Бенедикт, и все они очень хороши. Внизу, в названном дворце, там, где торгуют солью, он написал Воскресение Христа с несколькими солдатами вокруг гроба и двумя ангелочками, головы которых считаются очень красивыми. И дальше, над одной из дверей, им написана фреской Мадонна с младенцем на руках и двумя святыми.

В церкви Санто Спирито он написал капеллу св. Якова, которая была ему заказана представителями испанской колонии, имеющей там свою усыпальницу, и в которой он рядом со старинным образом Мадонны изобразил справа св. Николая Толентинского, а слева св. Михаила Архангела, поражающего Люцифера, над ними же, в полутондо, — Богоматерь, облачающую некоего святого в священнические облачения в окружении нескольких ангелов. А над всеми этими фигурами, написанными маслом на дереве, он в полукружии свода написал фреской скачущего на коне вооруженного св. Якова, который грозно схватился за меч, а над ним множество убитых и раненых турок. Внизу же, по сторонам алтаря, им написаны фреской св. Антоний, аббат и фигура обнаженного св. Себастиана, прикованного к столбу, почитающиеся очень хорошими работами.