Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год
Шрифт:
Китайская пословица, известная среди европейских «искателей фарфора», гласит: «Каолин без петунцзе — все равно что мясо без костей». Бётгеру и Чирнгаузену удалось установить, что таинственный «петунцзе» не что иное, как полевой шпат. Но, как оказалось, годился не любой полевой шпат, а тот, что добывается в Скандинавии. Как могли догадаться об этом ученые? Только обладая солидными знаниями в области геологии. Но ведь именно в соседнем городе Фрайбурге находилась горная академия — старейшая в мире. В ней в это время работали ученики знаменитого Георга Агриколы, написавшего двенадцать томов «О горном деле и металлургии». В академии собраны были данные о минералах чуть ли не всей
Скульптор Иоганн Кёндлер создал вскоре классические формы мейсенского фарфора. Художник Григориус Герольд открыл немеркнущие краски, позолоту, подглазурную живопись, он стал первым и остался до сих пор непревзойденным мастером «мейсенского декора» — художественной росписи по фарфору.
Так появился на свет саксонский фарфор, и вскоре марка его — два голубых скрещенных меча — стала известна всей Европе. Фарфор приносил саксонским курфюрстам фантастическую по тем временам сумму: миллион талеров в год.
Полтораста лет фарфоровая мануфактура не выходила за пределы замка Альбрехтсбург. Полтораста лет уникальное творение Арнольда фон Вестфалена коптили, пылили, пятнали краской. Несколько раз в замке возникали пожары.
В 1864 году расширившаяся мануфактура была переведена из нагорного замка вниз, на окраину Мейсена. В этом большом четырехугольном здании с квадратным внутренним двором она находится и по сей день, только теперь уже не на окраине, а в центре сильно разросшегося города. На государственной мануфактуре идет сейчас крупная реконструкция. Вместо восьми старых печей, где обжиг фарфоровых произведений длился целую неделю, вскоре начнут работать шесть новых, там обжиг будет проходить только сутки.
Есть в ГДР еще два крупных фарфоровых комбината — «Кольдиц» и «Кала», где фарфоровая посуда для населения делается десятками тысяч тонн в год. Там почти все механизировано и автоматизировано. На Мейсенской же мануфактуре фарфор изготовляется только вручную, потому и изделия здесь уникальны, стоят очень дорого и большая часть их идет на экспорт.
Первый обжиг сырого фарфора совершается при температуре 900 градусов. Фарфор в глиняных огнеупорных футлярах, похожих на шляпные коробки, загружают в огромную печь. После обжига объем фигуры уменьшается на одну шестую. Потом следует глазировка — покрытие затвердевшего рукотворного произведения жидким слоем глянца. Второй обжиг — при температуре 1450 градусов. Затем наносится декор и позолота — и опять обжиг.
Три обжига, три цикла работы и тройной риск. Все это делается в несколько раз медленнее, чем на механизированных комбинатах. Но с «мейсеном» иначе нельзя, это не поточное производство, это искусство.
Чуткие, гибкие пальцы творят на вращающемся круге будущую цветочную вазу. Пальцы формовщика похожи на пальцы музыканта, белая нежная податливая масса — на сдобное тесто. Принятые к производству формы попадают в огромный архив форм, который занимает на мануфактуре большой четырехэтажный корпус. Десятки тысяч гипсовых эталонов стоят там на полках в тихом и прохладном помещении. Как книги в большой библиотеке, они имеют свои индексы и номера. И за каждым индексом — мастер, иногда живший на свете сто, сто пятьдесят или двести лет назад.
Самая сложная и трудоемкая работа — роспись красками. Из тысячи работников мануфактуры почти половина — художники. Под рукой художника, вооруженной тонкой кисточкой, лежит кожаная подушечка. Подушечка — давнишнее приспособление мейсенцев: чтобы не уставала рука, не
На роспись одной вазы у мастера уходит примерно 120 часов. Есть на мануфактуре мастера-художники и формовщики, которые могут повторить любой из самых прославленных образцов прошлого, например «Лебединый сервиз» Кендлера (а в нем больше двух тысяч предметов!). Могут они сделать и то, что старым мастерам было технически недоступно. В кабинете директора я видел «Сикстинскую мадонну». Все краски Рафаэля мейсенские мастера точно перенесли с полотна на фарфор. Однако это было далеко даже не полдела. После обжига, во время которого разные краски ведут себя по-разному, могло произойти искажение цвета, но — и в этом секрет саксонских мастеров — после обжига фарфоровая копия мадонны оказалась почти неотличима от оригинала. Только краски ее вечны...
Не потускнели краски на первых вазах, сделанных в Мейсене двести пятьдесят лет назад. Они все такие же яркие и живые, как и краски на только что созданных вазах, чашках, сервизах, на которых скрестились синие саксонские мечи...
Л. Степанов, собкор «Известий» в Берлине для «Вокруг света»
Лоренс Ван Дер Пост. В «Вороньем гнезде»
Отрывок из повести «Охотник и кит»
Пошатываясь, я (первый раз в своей жизни!) вышел на палубу, на яркий солнечный свет, и от этого внезапного света громко чихнул. И, как бы в ответ, за грот-люком тотчас раздался негромкий голос:
— Тутука, нкосан, тутука! (Будь здоров, юный вождь, расти большой!)
Это было традиционное африканское приветствие
Кочегар Млангени — огромный черный соотечественник мой — сидел прямо на палубе, прислонившись широкой спиной к борту судна и вытянув в стороны свои длинные ноги, а на теплом от солнца золотистом бочонке перед ним стояла кружка с дымящимся кофе и большая тарелка, уложенная ломтями хлеба с маслом и желтым сыром.
— Садись рядом, нкосан. — Млангени обеими руками протянул мне тарелку с бутербродами.
Я подошел и сел рядом с ним, сказав, что уже завтракал.
Едва я это сказал, как раздался сердитый окрик Ларсена, обращенный к «вороньему гнезду» (1 По виду «воронье гнездо» напоминает большую бочку или трубу, сверху оно открыто, но снабжено боковым щитком, которым можно заслоняться от ветра во время шторма. Бочку эту устанавливают на самой верхушке мачты, так что забираться в нее приходится через узенький люк в днище. (Г. Мелвилл, Моби Дик.)). Сразу появился матрос у мачты и начал спешно взбираться по вантам в «воронье гнездо».
Расстроенный дозорный наверху передал этому матросу бинокль, выбрался из бочки и спустился на палубу, где приостановился на минуту, устремив взгляд на мостик, и просигнализировал выразительно руками: «Фонтанов нет!» — как бы в оправдание, но Ларсен демонстративно игнорировал его; тогда он с вызывающим видом отвернулся и нырнул в люк.
Через некоторое время, когда и новый дозорный прокричал: «Фонтанов нет, сэр!», Ларсен словно очнулся и стал швырять себя из стороны в сторону меж поручней маленького мостика — не больше трех шагов в длину, чем напомнил мне черного медведя в клетке, которого я видел в зоопарке в Претории.