Злая Русь. Зима 1237
Шрифт:
Впрочем, в моем прошлом Пронск это оригинальное решение застройщиков крепости не спасло — монголы просто сожгли цитадель. Хотя любопытный момент — катапульты можно подвести только с западной стороны, куда и ведет главная дорога к детинцу и где есть естественное понижение мыса. А дальность стрельбы катапульт при любых раскладах не превышает двухсот пятидесяти метров… Тут нужно подумать!
Миновав основной кром, мы оказались у перекидного (!) моста, соединяющего оба укрепления и опущенного в текущий момент, где нас ожидал второй короткий досмотр. Удивительно, но немногочисленная стража из личной дружины княжича, состоящая из двух сотен гридей и оставленная князем Всеволодом Михайловичем в Пронске, и здесь особых препятствий чинить нам не пыталась, ровно, как и разоружать нас. Удивляясь и втайне радуясь подобной удаче, мы, наконец, оказались и в самом сердце детинца — княжеской резиденции.
Трехэтажный, с пристроенной башней-смотрильней, украшенный наличниками и опоясанный балконами-гульбищами на уровне второго этажа, княжий терем меня, признаться, впечатлил. Впрочем, рассмотреть его долго и в подробностях у меня не вышло: нас уже ждали, упрежденные стражей. Холопы с почтением приняли лошадей, в то время как княжий тиун пригласил сторожу отобедать с дороги. К князю же в гридницу он позвал только старшего среди нас воина, но Кречет настоял на том, чтобы на переговоры отправился и я.
С часто бьющимся сердцем я переступил порог гридницы с удовольствием отметив, что попал в действительно воинскую залу! Просторное, светлое помещение с возвышающимся в центре дубовыми, резными колоннами, украшенное медвежьими, волчьими и лисьими шкурами, а также развешенным на стенах оружием и щитами — оно показалось мне красивым этакой суровой, ратной красотой, в коей нет ничего лишнего, но от вида которой сердце начинает стучать сильнее, а руки сами тянуться к рукояти клинка! Посередине ее расположился длинный массивный стол с лавками для избранных ратников, а у дальней от входа стены я разглядел княжий помост с украшенным резным орнаментом «троном». В момент, когда мы вошли в гридницу, он пустовал — но буквально через минуту в залу стремительно вошел молодой широкоплечий воин, в сопровождение тиуна и двух матерых дружинников, толи телохранителей, толи воевод… Это был княжич, Михаил Всеволодович; легонько опустив подбородок, он ответил на наши поясные поклоны, после чего принялся не слишком внимательно слушать заранее отрепетированную и обговоренную в самых мелких деталях речь Кречета, демонстрируя при том легкое нетерпение.
…А потом в гридницу вошла она, затмив собой все происходящее, для меня затмив собой все вокруг… Вдруг сразу вспомнилось, как когда-то давно, еще в школе, моя тетя спросила: «а было такое, чтобы ты увидел девушку, а у тебя при виде ее сердце замерло, екнуло?». Я тогда посмеялся над ее словами — мол, да глупости это все, я в подобную фигню не верю! Но вот теперь оно не просто екнуло — оно замерло в груди, словно и вовсе остановилось… А потом начало биться так, будто хочет сломать клетку из ребер и вырваться наружу! Я замер столбом на месте, не слыша и не видя происходящего, и смотрел только на нее — на среднего роста девушку в облегающем стройную фигуру синем платье, перепоясанном у тонкого стана… Смотрел на благородное, чистое лицо девицы с легким изгибом сужающихся к уголкам глаз бровей, кои ранее было принято называть «соболиными», смотрел в большие, выразительные зеленые глаза, обрамленные пушистыми ресницами… Она поймала мой взгляд, и в очах ее отразилось недоумение, неудовольствие, возмущение и… немой интерес, даже этакий вызов! Что, в свою очередь, подогрело меня до состояния «море по колено»! Тонкий, изящный носик, лицо, сужающееся к идеальному подбородку, пухленькие, красиво обрамленные губки — чуть приоткрытые, благодаря чему я смог разглядеть передний ряд ровных зубок девушки… Да высокий, чистый лоб, открытый благодаря убранной назад копне чуть вьющихся, черных как смоль волос, сплетенных в спускающуюся к самой талии тяжелую косу… И украшенный богато инкрустированным золотом очельем, невероятно идущим незванной красавице!
Я замер, неверяще и одновременно с тем с восторгом рассматривая вошедшую в гридницу незнакомку, даже не подумав о том, что этом может быть жена княжича — а за столь дерзкие взгляды муж может с меня и спросить! Но нет же, не жена — иначе была бы в платке, точнее гораздо более богатом и изысканном головном уборе типа кокошника, скрывающем волосы и подчеркивающем статус замужней женщины… В какой-то момент я ясно ощутил, что испытываю острое, буквально непреодолимое желание заговорить с ней — вот только что я мог сказать?! Но испытав подобную потребность, я в тоже время словно бы «включился» в происходящее — как раз чтобы услышать вердикт княжича на явно оборванную речь растерянного и смущенного Кречета:
— Я подумаю, что можно сделать. Но если князь Юрий Ингваревич решился принять бой на Вороноже, не пуская ворога в земли княжеские, то так тому и быть!
И вот в этот самый миг я впервые разлепил рот, заговорив резко и решительно:
— Если рязанская рать вместе с пронскими, муромскими и прочими витязями примет битву, она погибнет целиком — а после погибнете и все вы.
— Что ты сказал?!
Княжич Михаил Всеволодович в изумление и недоумение направил на меня свой взгляд, будто бы увидев впервые. Но я даже не посмотрел в его сторону, как и в сторону очумело вытаращившегося на меня Кречета. Свои глаза я обратил на нее — и повторил для нее, уверенно, с легким вызовом в голосе:
— Если вы сейчас же не отправитесь к отцу и не убедите его поговорить с князем Юрием Ингваревичем, то через несколько седьмиц обратитесь в пепел вместе со своим градом.
Михаил Всеволодович смерил меня с ног до головы неприязненным взглядом, но прежде, чем он открыл рот, заговорил один из дружинников — с этакой насмешкой человека, едва ли не физически ощущающего свое превосходство:
— Это кто же у нас такой дерзкий? Ты как с княжичем разговариваешь, а?! Уж не хочешь ли быть поротым, стервец?!
С едкой усмешкой посмотрев на говорящего, с явным неудовольствием оторвавшись от созерцания княжны (ну а кто еще мог так запросто войти в гридницу из незамужних дев?!), я подождал, пока ближник Михаила начнет наливаться дурной яростью под моей ухмылкой, после чего ответствовал, буквально на мгновение опередив вспышку гнева последнего:
— Говорит тот, кто уже был в степи и скрестил саблю с татарами. Говорит тот, кто был при первом разговоре с полонянником. Четырнадцать тумен. Четырнадцать! И в каждой тумене изначально было десять тысяч воев. В орде Батыя сейчас не менее семи рязанских ратей — вы, вообще, слушали Кречета? А не верите нашим словам — так спросите бродника, примкнувшего к стороже, он как раз с Дона на Русь шел. Он сказанное подтвердит — слово в слово… Так вот, если рать княжеская погибнет, ни один из городов наших не устоит перед ворогом, и ни отсидеться вам за стенами крепкими. У Батыя множество хитроумных китайцев на службе — те строят пороки, и им тарасы рубленные проломить не проблема. Как и перебросить через них горшки с зажигательной смесью, чтобы зажечь город… Боярин Коловрат нам поверил и передал грамоту с посланием для князя Михаила Всеволодовича — и только в ваших руках сейчас судьба рязанской рати. Да и всего княжества!
Я сделал шаг навстречу к княжичу, протянув тому берестяную грамоту, написанную для него Евпатием (до того как-то не нашлось момента ее отдать). Последний, однако, продолжил стоять на месте, прожигая меня подозрительным, строгим взглядом, но тут вдруг гридницу огласил громкий и одновременно с тем мелодичный девичий возглас:
— Михаил, нам нужно ехать к отцу! Посмотри на них — порубежники правду говорят, такого не выдумаешь! Да и боярина Коловрата многие знают, не стали бы они о нем врать!
Последний правитель Пронска (в моей истории) с неудовольствием сделал шаг навстречу, взяв бересту в руки, при этом обернувшись к сестре и с раздражением заметив:
— Тебе, Ростислава, нечего лезть в разговоры ратные!
— Однако же именно она услышала меня! А вот вы к словам Кречета были глухи.
Да что я делаю! Тут не просто «язык мой — враг мой», тут пахнет серьезным наказанием — вон, дружинные уже за рукояти мечей взялись, а дядька мой и вовсе мертвенно побледнел! Да еще княжна Ростислава (м-м-м, а имя-то какое звучное…) не вовремя прыснула со смеху! Однако, когда Михаил Всеволодович вновь обратил на меня свои глаза, я разглядел в них искорки смеха: