Змееносец. Сожженный путь
Шрифт:
– Ты не знаешь ответ, спросил Зафир, остановившись.
– Нет, покачал головой Рустам. Если оба живут в мире и согласии с Аллахом, ходят в мечеть, держат пост,- не знаю, пожал плечами Рустам. А ты?
– Хорошо, натянуто улыбнулся Зафир. Давно ты на войне Рустам? спросил он, глядя ему в глаза.
– Очень давно, задумчиво промолвил Рустам. Я даже не помню. Когда "шурави" пришли на нашу землю, я купил автомат, и ушел в горы.
– Что у тебя есть, спросил Зафир. Дом, семья, скотина?
– У меня ничего нет, покачал головой Рустам.
– А у других есть, сказал Зафир. Есть хороший дом, вкусная еда, земля, скот, большие сады. Власть, усмехнулся Зафир. Они повелевают такими как ты, и я, и другие люди. Они, как и мы,- мусульмане. Правда? спросил Зафир, заглядывая в глаза Рустама.
– В твоих словах есть доля истины, согласно кивнул Рустам.
– Они
– Да, я понимаю, ответил задумчиво Рустам.
– Потому и боятся они, гнева Всевышнего, что выжигает такую гниль, с нашей многострадальной земли. А мы, воины его, несем в себе чистую как слеза ребенка веру, она пылает в нас, и сердце болит, за землю нашу. Если мой брат стал таким, как они, я убью своего брата,- и в сердце моем, нет места, для него.
– Не все так живут, сказал Рустам, как ты говоришь. Как с бедняками поступить? Теми, что приняли коммунизм, как Аллаха?
– Нет веры выше, чем вера в Аллаха, спокойно ответил Зафир. Тот, кто верует в коммунизм, отрекся от Аллаха,- смерть, то, что его ждет.
– Да, кивнул головой Рустам.
– Мы слишком много говорили с тобой, спохватился Зафир. Караван свернул, надо догонять, добавил он.
– Дойдем, ответил Рустам, посмотрев на горную гряду. Здесь только одна дорога.
Небо бывает разным, но здесь, в "разноцветных" горах, оно кажется по особенному красивым. На родине оно другое, подумал Рустам. Родина, где ты? Там, за высокими горами Гиндукуша, моя земля, дом, и старики родители. Далеко. Воздух вроде тот, горы похожи, а небо, другое... Уж сколько лет не видел вас. Здесь, на краю земли, у меня другая жизнь, совсем иная... Первое время, я думал на родном языке, таджикском, и даже сны видел, а теперь, я думаю на пушту, и проживаю дни, мои печальные, за другого человека, того кто стал мне самым родным в этом мире, а я его и не знал. Долгою, и тяжелой дорогой иду я, и голова моя устала, и мысли, не могу я признать в этих людях, что рядом со мной,- мусульман. Они другие, как будто "затуманен" разум их, и головы. Хотят, что бы жили все по вере, и убивают своих братьев. Как тяжело понять того, кто в черной комнате стоит, и молчит. Убейте тех, кто неугоден, оставьте тех, кто станет целовать вам ноги. Чем они лучше? Их война, такая же, как и другие, подумал Рустам, догоняя караван. Этот юноша, глубоко уверен в том, что прав, только он. Переубедить его, можно, - сломать, нет. Сотни раз, повторяя суру Корана, он впитывает в себя истинную веру. Он прав, другого, не услышит. А жизнь иная, она как полноводная река, может "бежать" по руслу, а не захочет, "побежит" вспять. Размоет, разломает, и покажет свой характер. Тогда один построит новый дом, на том же месте, другой уйдет, а жизнь течет. Пуштун должен стремиться к хорошим делам, в своей жизни. Говорить добрыми словами, и его мысли должны, быть хорошими, разум - чистым. А этот юноша, и те, что с ним, думают иначе. Им больше нечего сказать... Они хотят что бы, их народ, нес их на руках, и поклонялся им! Презренная душа, что думает только о себе, подумал Рустам, увидев нагруженных лошадей каравана. Я же говорил, догоню, улыбнулся он себе".
– Дороги длинные, улыбнувшись, обернулся Рустам, глядя на Зафира.
– Хорошо, кивнул Зафир.
Караван втягивался в ущелье, по дну которого, протекала мелководная, горная река. "Красотища какая, подумал Гнедин, задрав голову. Он смотрел на отвесные склоны гор, нависшие над водой, а между ними, словно полоска, синее небо. Такое восхитительное, и настоящее, как в детстве, словно шагнуло из цветного альбома, такое сочное, и яркое. Хочется к нему прикоснуться, потрогать, потому, что не верится,- бывает ли такое? Он посмотрел на прозрачную воду у своих ног, и прошептал:
– Тоже мне речка,- ручеек.
Он опустился на колени, и, наклонившись, коснулся высохшими губами, холодной воды. Ах, как она хороша, водичка родниковая, такая ледяная, зубы сводит. Сделав несколько глотков, он выпрямился и повернувшись, взглянул на караван. Все пили воду,- лошади, люди... Набирали во фляги, умывались, плеская в лицо освежающей влагой. Гнедин набрал в ладони воды, и плеснул себе в лицо. Вода словно обожгла его, он прикрыл глаза, и подумал, если есть на свете счастье, то оно красивое, как это небо. Открыв глаза, он поднял голову, и снова смотрел на небо, такое ласковое, и ..." Красивое, подумал он, закрыл глаза, и строчки сами по себе, заговорили в нем, словно кто то невидимый, укреплял его изнутри. Еще стучится кровь в висках, еще трепещут жилы, и кровь течет, во мне, а я другой... Не тот- что был вчера, не тот что был сегодня, я злостью напоен, по самые края. Увидеть в небе солнце, плохая ли примета, а сколько мне осталось, дышать, глядеть, страдать... Ты приходи устало, под вечер, может, вспомнишь, все то, что не упало, с небес ко мне в ладонь, ты может тихо плачешь, а я все еще помню, твое дыхание, твой голос, - я живой! Наполнятся ветром легкие, и станет приятно в груди, какие еще они робкие, мои, первые шаги. И хочется плакать и петь, вдыхать "красоту небосвода", какие они еще мелкие, черты, у лица свободы...
– Не может быть так, что бы сразу, и сдаться, ведь надежда есть, прошептал Гнедин, с закрытыми глазами. Что-то тяжелое, опустилось ему на плечо. Он вздрогнул, открыл глаза, обернулся, и увидел перед собой, того самого моджахеда, ущипнувшего его за щеку. Он молчал и смотрел на Гнедина. А глаза его, такие печальные, словно говорили ему, - не бойся, ты будешь жить.
– Что? тихо спросил Гнедин.
– Да, тихо произнес мужчина, на пушту, повернулся и пошел к лошадям.
"Странный он какой- то, подумал Гнедин, глядя в след. Сказал да, я точно знаю это слово. Но, ведь он, наверняка слышал мои слова на русском,- наверняка! Что это? Как понять мне его? Совпадение? А как тогда, быть... Я же, еще, и мне... Ничего себе! Ошибка! Ну конечно, ошибка. "Сердце бешено колотилось, кровь приливала в голову, подрагивали руки, Гнедин, пытаясь сохранить спокойствие, сидел на камне, у воды. Да, он был уже не тот мальчишка, что отчисленным студентом, загремел в армию. Он стал другим, обозленным, и циничным, тем, кто без раздумий убьет, если надо. Тем, кто слышит запах крови, как матерый хищник идет по следу, вынюхивая тот единственный, зловредный, род человеческий. Умер, погиб в нем нелепый юноша, что мечтал, здесь в горах, среди "полудиких" людей. Нет мечты, есть только борьба, каждый день, каждую минуту, за то, что бы выжить... Он познал жизнь, увидел смерть, и родился заново... Забытый и брошенный, но с верой в сердце,- верой, самого в себя. Если остался один, не печалься, наверно так лучше, но, помни всегда,- умерший однажды, родится вновь,- закон! Не надо дрожать на ветру, не надо украдкой плакать, ты был добычей вчера, сегодня ты стал ...
Кабул. 1988год. Осень. Сутки до выхода.
Старший лейтенант Никонов, задумчивый, и сосредоточенный, шел мимо плаца, к себе в общежитие. Суета подготовки группы, забирала много времени, но ему, все казалось, каким то "туманным". Вроде и задача понятна, и личный состав готов, а терзал душу "червячек", будто подтачивал, не забыл чего?
– Товарищ старший лейтенант, доносился откуда-то сбоку, знакомый ему голос. Товарищ старший лейтенант!
Никонов обернулся, и увидел своего старшину, бегущего наперерез. Старшина Дроздов, придерживая рукой, "дембельскую" шапку, спешил трусцой, обегая лужицы, после дождя. Крепкий, высокий, с вихрастым чубом, светловолосый, "балагур", имел серьезное лицо, и помятый вид. " Что- то случилось, подумал Никонов, глядя на бегущего старшину".
– Быстрее, сказал Никонов, теребя в руках серый пакет.
– Есть, крикнул старшина, и ускорился. Подбежав, он вытянулся, и, приложив руку к шапке, громко произнес:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?
– Ну что еще, Дроздов, спросил Никонов, я спешу. Давай четко, кратко, все вопросы. Понял?
– Так точно, кивнул Дроздов, опустив руку.
– Чего молчишь? удивился Никонов, вскинув брови.
– Аккумуляторы, день рождения, понос, выпалил Дроздов, шмыгнув носом.
– Чего, улыбнулся Никонов. Ты сам то, понял, Михаил, куда кого?
– Вы сказали кратко, я доложил, улыбнулся Дроздов.
– Хорошо, первую часть я понял, или почти, улыбался Никонов. Связисты "зажали" новые аккумуляторы на станции, и дают старые, а ты переживаешь, насчет качества связи. Правильно, я тебя понял, спросил Никонов.
– Правильно, кивнул Дроздов.
– День рождения, грустный праздник, задумчиво произнес Никонов. Поднял голову, посмотрел на небо, и, опустив, сказал: