Змееносец. Сожженный путь
Шрифт:
– Ты очень задумчивый, услышал Зафир. Он обернулся, посмотрел на уставшее лицо Рустама, и ответил:
– Осталось меньше половины пути, солнце садится, надо выбрать место для отдыха.
– Я знаю такое место, кивнул Рустам, здесь, указал он рукой, совсем рядом.
– Хорошо, вздохнул Зафир.
– Куда ты пойдешь? спросил Рустам.
– В Кундуз, посмотрев на Рустама, хитро улыбнулся Зафир. А ты?
– Меня ждут в Асмаре, задумчиво ответил Рустам. Потом, через день, я пойду в обратный путь.
– И я, промолвил Зафир, посмотрев на русского.
– Не понимаю тебя, покачал головой Рустам. Везешь этого русского, зачем?
– А он мой талисман, усмехнулся Зафир.
– Правда? удивился Рустам. Помогает? его лицо при этом, стало таким слащавым, как шербет.
– Нет, покачал головой Зафир. Он смертник, став серьезным, сказал он, и посмотрел в лицо Рустама.
– Ой, вырвалось из уст Рустама, и он, потупив взор, замолчал.
Они так и шли вдвоем, по тропе, за лошадью, на которой лежал бездыханный, пленный, бывший рядовой советской армии, Гнедин. Вот только Рустам, очень задумался... "И куда же ты его везешь, думал он, глядя на дорогу. В Кундуз? Нет, брат, не поверю. Слишком далеко, и потом, куда его спрячешь, даже в другой одежде, лицо не заменить, а? Есть несколько баз рядом с границей, я знаю, может туда? Тогда, глупо как то, размышлял он. Эти базы знают "шурави", они не раз были в тех местах. Надо же, поймал себя на мысли Рустам, я своих, "шурави" стал называть, значит, совсем свой голос потерял, если так думаю. Хорошо ли это? Хорошо, что меня, не слышат, тяжело вздохнул Рустам. Я мусульманин, живу, как подобает правоверному, и ненавижу захватчиков своей земли, вот такой я ... И должен оставаться таким, пока не перейдем границу, должен... Я уже привык, меня очень многие хотели убить, оскорбить, унизить, и только ... а я, живой, и буду жить! Дома в Душанбе, такая красота! Добрые люди, культурные. Кино, ресторан, магазины большие, тишина. По ночам, не стреляют... Вкусный виноград, сладкие сливы, вкус детства, запах спелой дыни, такой ароматной, и большой,- моя семья... Хочу ли я показать им жизнь другую? Зачем? Им и так живется счастливо. Те, или эти, они радуются солнцу и живут, как могут. У них свой дом, и голова на плечах. Что бы понять этих людей, надо не с автоматом к ним приходить, а с добрым словом. а еще лучше, надо здесь родится, и и каждый день, просыпаясь, утром, видеть солнце, а не экран телевизора, и "бормотание" радио. Их жизнь, как на ладони. Все они, перед лицом Аллаха, равны. И я, такой же... Жаль парня, взглянул на пленного Рустам. Умрет ни за что, он же совсем не понимает, для чего он здесь, и почему, жаль. Наверно обвяжут "пластидам" и направят в нашу воинскую часть, или на базаре взорвут, или... Таких мест, миллион, злился на себя Рустам, я что, волшебник, что бы знать, где и когда! А надо бы, надо... Смысл слова, ни в том, что оно есть, а в том, что оно несет в себе смерть парень, как хочешь, называй, а лучше не станет. Как же уберечь тебя, парень?
Надо же, они наверно ровесники с Зафиром, а какие горячие оба! Один мстителен, другой, герой, только не понимают, до конца, игры закончились давно и, совсем. Эх, парень, если бы я знал заранее, про тебя, ушли бы вдвоем, я здесь уже каждую тропу выучил, подумал Рустам. А может ночью, увести его, и пусть бежит, пока сил хватит, а там... Нет, не пойдет, куда он такой, один - убьют. Русское лицо не спрятать, оно... Я делю с ними хлеб, слушаю их слова и мысли, вижу их лица, живу чужой жизнью...
И совсем не боюсь их, я стал им братом, я такой же, как они. Я буду защищать своих братьев, но сердце мое, не с ними, оно дома, на Родине. Они темные, не образованные люди, что просто дышат, под палящим солнцем. Приеду домой, у отца наверно очередь подошла на машину. Сразу купим "Жигули", а после, и о свадьбе подумаю. Зачем спешить, время еще есть, мне всего лишь тридцать лет. Последних два, я провел среди этих замечательных людей, хороших. У каждого своя правда, в чужом доме, не надо хозяйничать,- закончится плохо... Почему так подумал, спросил он себя? Последние, нет, не так! Всего два года, остальная жизнь, еще впереди! У нас очень красивые девушки, очень! Эх, жизнь изменится моя, через несколько дней, и все, прощай "дыра", пока! на сердце станет веселее. Никто и не вспомнит, через год, что был такой, усмехнулся Рустам.
Наши уходят насовсем, и, правильно, сколько можно гонятся друг за другом, и пускать кровь - бессмысленно! Они никогда не будут строить фабрики, ходить строем, и жить в одной комнате с соседями. Они свободные люди, и заботятся о себе, как умеют. А мы им, колхозы, заводы, да плевали они на нас, и правильно, у каждого должен быть свой надел земли. И пусть маленький, но хозяин есть. Они земледельцы, разводят скот, зачем им фабрики? Мы не изменим их, даже если будем с рождения, читать им Ленина, земля их держит на ногах, их земля! Глупость, конечно, что мы, сюда пришли. Зачем мы им? Америка? И Америке они не нужны - факт. Если бы не мы, то тогда первыми были американцы - чушь! Просто кто то, где то, проиграться в солдатиков захотел, и назвал это дело, интернациональной помощью, вот и гибнут они "оловянные", ни за что, не понимая... А кому это надо? В такой большой стране? Никому! А мне уж тем более, подумал Рустам. Злость во мне кипит, точно могу сказать. Людей жалко... А им, нет, и думаешь всегда о себе. Не помогут мне, уйду сам, а они эти молодые воины, пусть взрывают что хотят, мне не интересно, потому что весь корень зла, в том, что мы пришли к ним, и заставляем их жить, как привыкли мы. Так нельзя! Уйдем, меньше убивать будут, а может и нет, но это нас уже не касается... Хотя, я наверно должен буду умереть, остановив их, но, я выбираю жизнь, она моя, и государство, не дороже... Хорошо, я привык. Надо к пацану ближе быть. Спасенная душа - это хорошо. Ничего парень, терпи, недолго осталось... Недолго..."
Кабул. Перед выходом.
В комнате общежития, было непривычно тихо. Никонов сидел на кровати, и собирал свой РД. Вошел Крутиков, недовольный и какой то "помятый". Бросил на кровать шапку, и сев на стул сказал:
– Идешь?
– Да.
– Сегодня? прокашлялся Крутиков.
– Ага, кивнул Никонов.
– Далеко?
– Не близко, тяжело вздохнул Никонов.
– Группа готова?
– Нормально, положив трофейный бинокль в РД, ответил Никонов.
– До дембеля 75 дней, задумчиво произнес Крутиков.
– Хорошо, застегнув РД, ответил Никонов. А ты чего? взглянул на товарища Максим. Прохлаждаешься?
– Да, махнул рукой Крутиков. План БП написать надо, еще там несколько бумажек надо...
– Не грусти Коля, будет и тебе работа. Ты еще орденоносцем на Родину приедешь, улыбнулся Никонов.
– Кому говорить, так не тебе Максим. У тебя уже две Красных звезды, а я... махнув рукой, тяжело вздохнул Крутиков.
– У тебя все впереди.
– Ага. Хохму хочешь услышать, связисты сегодня рассказали.
– Валяй, кивнул Никонов, взглянув на часы. Время еще есть.
– Знаешь, тут недалеко артиллерийский полк стоит, знаешь, улыбался Крутиков, предвкушая удивление товарища.
– Знаю, кивнул Максим. Ты только не "растекайся мыслью", а то я концовку не услышу.
– Ладно, тогда так. Несет боевую службу в штабе полка, ефрейтор, молодой, такой, но очень талантливый паренек. Писарем значит там. Вот, пишет о боевых буднях, и героических боях, данного полка.
– И что, вздохнул Никонов. Ты прочитал написанный им Боевой листок? Да? А там ошибки, и послали кого то, или еще чего, а? Коля, я же наперед уже знаю.
– Нет Максим, такого даже ты представить себе не мог, хихикнул Крутиков.
– Ты меньше смейся мужчина, серьезно сказал Никонов. У меня выход. А ты?
– Все, поднял руки Крутиков, далее только по тексту, переданному связистами.
– И что, спросил Никонов.
– Командир данного полка, захотел запечатлеть себя героем в вечности, понимаешь да?
– Пока не очень, покачал головой Максим.
– Писарь нарисовал портрет данного командира полка, среди боевых будней в ДРА, а тот, ты даже не представляешь, представил его к ордену Красной звезды, за мужество и героизм. Представление подписали, недавно было награждение, теперь все, улыбался Крутиков.
– Еб ... того к....а! не удержался Никонов. Ох.....ть, можно! это же каким гадом, надо быть, поднялся с кровати Никонов, и ходил вокруг стола. Здесь люди жизнью своей ради товарищей рискуют, умирают, а он, паскуда, за портрет орден,- тварь! Где мои вещи, что происходит, не понимаю, возмущался Никонов.