Золотая лихорадка
Шрифт:
– Ну... Много. Чао! – Она махнула рукой, и машина, обдав Филатова дымом, исчезла за поворотом. Тот только головой покачал.
Деревня Божьи Сестры встретила путника тишиной. Не обычной, предутренней, – мертвой тишиной, кладбищенской. Такой, какая бывает на старом заброшенном погосте. Ни одного дымка над хатами, ни малейшего признака жизни. «Да что они, перемерли все?» – с внезапным страхом подумал Филатов.
Филатов не стал подходить к заколоченной им несколько месяцев назад хате, где жила бабка Ядвига. Решил пройти чуть дальше, в сторону деда Степана. И уже около двери понял: нет деда: Дверь была подперта снаружи колом, и висел на ней ржавый замок. И торчала бумажка, завернутая в целлофан. А в бумажке было написано: «Степан Кузьмич Варламов умер 23 сентября 2006 года. Родственникам обращаться в администрацию по адресу: д. Горюново. Участковый В. Гончаров.»
Точно такие записки торчали в дверях изб и тех трех бабок, что оставались еще в деревне. Даты смерти отличались одна от другой всего несколькими днями – будто мор напал на селение в сентябре. Судя по числам, Степан успел похоронить всех старух, а вслед за ними отправился на погост и сам. Видно, его хоронили чужие; может, участкового предупредил, чтобы в деревню заглядывал, – мол, недолго мне уже осталось...
Филатов обошел всю деревню. Она была мертва.
Что ж, ему оставалось только забрать перстень, спрятанный за иконой в хате бабки Ядвиги, и отправиться дальше.
Тарахтение двигателя вывело его из задумчиво-созерцательного состояния. Филатов курил на завалинке одной из хат, и водитель зеленого «запорожца» его не заметил, проехав на окраину, прямо к дому деда Степана. Филатов, вспомнив, что именно такую машину разыскивала утром хозяйка красных «Жигулей», решил посмотреть, что это тут затевается. И увидел, спрятавшись за колодезным срубом, как высокий молодой мужчина, вооруженный гвоздодером, идет в сторону дедовой хаты, по-хозяйски открывает калитку, начинает ломать замок.
Филатову это не понравилось – если бы молодой человек был родственником покойного Степана, он непременно заехал бы куда надо и забрал ключ от дома, а не стал бы ломать двери. И шевельнулась в душе подозрительная мысль. А мужчина вышел из дома, неся в руках несколько книг, старинный подсвечник и какое-то еще имущество, – какое, Филатов не разглядел. А когда он вышел из дома второй раз, под мышкой он нес икону, которую дед, несмотря на свою партийность, не снимал, а в другой руке – картину, которую Степан привез в 45-м из поверженной Германии. На картине изображен был пейзаж с золотистыми облаками...
Незнакомец сложил все это на заднее сиденье машины, приладил назад замок, подпер, как было, дверь и... преспокойно отправился наискосок через улицу, к дому Ядвиги.
Теперь у Филатова не оставалось сомнений в том, что он наблюдал за мародером.
Иконный бум уже давно породил в стране много преступлений, сродни ограблению трупов. Любители поживиться узнавали разными путями о выморочных деревнях, храмах, практически не охранявшихся, о старинных иконах, которые кто-либо видел в красном углу полуразваленной хибары, где доживала свой век какая-нибудь старуха. Иногда за этими иконами они приезжали сами, иногда нанимали за бутылку местных алкоголиков, и уже те делали всю работу. Сибирские, уральские деревни, села Центральной России, убитые двадцатым веком, осквернялись мародерами на протяжении десятилетий, и очень редко удавалось прижать их.
Филатов, уже не скрываясь, отправился вслед за мужиком, который, ничего вокруг не замечая, отдирал от двери прибитые доски. Отодрал наконец, вошел в хату. Вслед за ним вошел и Филатов.
Мародер, став на табуретку, уже протянул руки к иконе Спаса.
– Не трожь! – грозно произнес Филатов.
Мародер вздрогнул, повернулся так резко, что слетел с хлипкой табуретки и с грохотом распластался на полу. Правда, он тут же вскочил, хватая со стола лежавший там гвоздодер, и бросился на Юрия.
«Нехилая у него реакция», – подумал тот, подныривая под руку с гвоздодером, охватывая ее своей правой рукой и одновременно сбоку нанося мужику удар левой по почкам. Мародер охнул, выпустил гвоздодер, а Филатов, оказавшийся сзади, мгновенно отскочил и носком сапога подфутболил мерзавца под зад, после чего тот отлетел к двери. А пока он там возился, Филатов поднял инструмент и сказал:
– Выметайся отсюда, скотина.
Второго предупреждения не потребовалось. Филатов вышел из дома вслед за мужиком, поддерживавшим левой рукой вывернутую правую.
Дальнейшее произошло в течение нескольких минут. Филатов с гвоздодером подошел к «запорожцу» и двумя ударами расквасил лобовое стекло машины. Холодная ярость, которая кипела в нем, нашла выход. Завершив экзекуцию над автомобилем, он повернулся к молча стоявшему мародеру и спросил:
– Сам повесишься или тебе помочь?
Мужик, нянча руку, ответил со стоном:
– Да кому нужны эти иконы в брошенных домах?
– Грабить эти дома – все равно что грабить покойников в могилах. Это первое. А второе – то, что такие, как ты, сукин сын, и в церковь залезут не моргнув. Я тут тебе лекции читать не стану. Снимай с себя все!
– Что?
– Раздевайся, я сказал! Ну!
Мужик, поняв, что Филатов не шутит, начал медленно стаскивать свитер. Когда на нем не осталось ничего, Филатов, в это время сливший с помощью найденной в багажнике резиновой трубки из бака машины прямо на землю литра два бензина, бросил туда шмотки и чиркнул спичкой. Голый мародер трясся от холода и страха. Смотреть на него было противно.
– А теперь... – Филатов не успел договорить. Удар монтировкой вышиб из него сознание, но в последнюю секунду перед тем, как вырубиться, он зафиксировал взглядом стоявшую вплотную к нему в угрожающей позе давешнюю хозяйку красных «Жигулей»...
Филатов недолго был без сознания. Очнулся он, лежа в одном белье около догоравшего костра. Невдалеке стояла машина красного цвета, ее контуры расплывались в глазах Филатова, на голове которого с левой стороны набухала огромная шишка. Череп, слава богу, выдержал.
Ни мародера, ни его подруги не было видно. Филатов встал, пошатываясь, закрыл глаза, стараясь превозмочь подступившую тошноту. Ежась от холода, – его одежду, судя по всему, присвоил мародер – Филатов побрел к дому Ядвиги. Переступил порог... И застыл, не в силах пошевелиться.