Золотая лихорадка
Шрифт:
– Да бог его знает! Ваня вчерась по сено ездил, что в Лесной Ложнице осталось, так этот в стогу был, без памяти. Говорит, чуть вилами его не проткнул – снегом-то все замело, не видно.
– А документы есть у него?
– Да вот, паспорт... В кармане был, сумку-то не трогали мы...
Фельдшер просмотрел документы:
– Не знаю такого. И пошто его в глухомань нашу занесло?
– Уж не знаю, Романович. Ты полечи его, сделай милость.
– Да уж полечу, куда ж я денусь. Только Турейке скажу, пусть проверит, кто такой этот товарищ. Ты смотри, Марья, я ему сильное лекарство вколол, должно подействовать. Вот таблетки, дай две штуки, когда в себя придет. Увидишь, не дай бог, помирать начнет – сразу ко мне, ясно?
– Ясно, Романович, спасибо Тебе.
– Да, и слушай, что он в бреду говорит, может, важное чего...
– Он про паутину все твердит...
– Ну, так на самом деле смела бы, а то вон какие лохмотья висят. Как в Африке...
С этими словами фельдшер деревни Вымь Павел Романович Лоскутов собрал саквояж и с достоинством удалился, оставив Марью размышлять о проблеме производства паутины африканскими пауками.
Тем временем Юрий Филатов впервые за последние двое суток заснул более-менее спокойно, только изредка постанывая во сне.
И вот наконец паутина перестала давить его. Она заняла свое исконное место в углу под потолком, Юрий же обнаружил себя лежащим под овчинным тулупом, да и под ним была овчина, которая, правда, не делала его ложе достаточно мягким. За окнами было сумрачно, но вечер это или утро, Филатов не знал.
С трудом ворочая тяжелой головой, он огляделся. Из интерьера русской крестьянской избы монголо-татарского периода выбивалась только засиженная мухами лампочка, прицепленная к потолочной балке, правда не горевшая. Полумрак избы разгоняла семилинейная керосиновая лампа, да и та смотрелась диссонансом на фоне древней прялки, стоявшей рядом с огромной русской печью, темных образов с лампадкой, лавок вдоль стен, самодельного поставца с посудой. В довершение с полатей торчали две белокурые детские головки, чьи владельцы с интересом разглядывали незнакомца.
Успев уловить эти детали, Юрий закрыл глаза и снова погрузился в целительный сон.
Когда он проснулся, в окно вовсю стучался день, первый по-настоящему солнечный день в эту осень. Филатов чувствовал себя жутко слабым, и, если бы так не хотелось на двор по известной причине, он и не пошевелился бы. Но пришлось вылезти из-под тулупа, накинуть его на плечи – Юрий был в одном пропотевшем белье, – влезть в валенки, стоявшие у дверей, и выйти в мир.
Чистый холодный воздух ворвался в легкие, расправил их и Юрий зашелся кашлем. Вскоре окончательно пришел в себя, исполнил настоятельное требование организма и только тогда огляделся вокруг.
Дом, приютивший его, был стар, приземист и покрыт почерневшей дранкой. Юрий удивился этому обстоятельству, но потом разглядел, что большинство домов невеликой деревеньки были такими же; стояла она, эта деревенька, в окружении тайги, и было тут тихо, но эта тишина никак не могла сравниться с тишиной вымерших Божьих Сестер.
Тут жили люди, а как жили – это уже второй вопрос. Из труб шел дым, но, помня внутреннее убранство дома, Юрий не удивился бы, узнав, что топят тут по-черному.
Из конуры выглянул лопоухий пес, дружелюбно посмотрел на незнакомца, подошел к нему, ткнулся носом в колено и завилял хвостом. Филатов погладил барбоса и вернулся в хату, пустую в этот час.
Впрочем, не успел он натянуть одежду, найденную рядом на табуретке, как на крыльце затопали ногами, отряхивая снег, и в горницу вошла женщина, одетая в ватник. Из-под темной юбки выглядывали ватные штаны. На голове ее был темно-серый платок, завязанный так, как завязывают актрисы на киностудиях, готовясь играть роли крепостных крестьянок. Но тут дело кинематографом и не пахло.
– Ожил небось? – с улыбкой на обветренном лице спросила хозяйка. – Лежал бы еще, слаб ты.
– Спасибо вам, хозяюшка. Как звать вас?
– Марьей зови, Огибаловы мы.
– Ну а меня Дмитрием зовите. Как нашли-то меня?
– Да в стогу, Ванька мой третьего дня за сеном ездил, что в Лесной Ложнице. Чуть тебя вилами не проткнул...
– Ну и поделом мне – нечего было пешком отправляться...
Марья поглядела на него исподлобья:
– Куда и откуда идешь – твое дело, спрашивать не буду. Но доктор рану твою заметил, что на груди у тебя. Если есть чего за душой, грех какой или что – учти, он участковому сказать обещался. Вот, чтоб знал...
Филатов присел на сундук.
– Рана... Ну где у нас сейчас рану молодой мужик получить может?
– Да ты, никак, из «крутых»? – сообразила женщина.
Юрий, прямо не отвечая, сказал:
– Иду вот на север, воевал много, с головой неладно сделалось. Решил попутешествовать.
Марья допрашивать не стала – видать, народ тут нелюбопытный. Она только кивнула, перекрестившись на иконы, и стала собирать на стол.
– Твой-то где? – спросил Юрий.
– Придет, – коротко ответила хозяйка.
И точно, едва она успела нарезать крупными ломтями хлеб, в горницу вошел невысокий худощавый мужик. С первого взгляда на него Юрий отметил застывшее в глазах равнодушное спокойствие, какую-то покорность, которая была даже в том, как он ел, – словно выполняя обязанность перед организмом, зачерпывал самодельной деревянной ложкой пустые щи и отправлял в рот. С поданной на второе кашей, слегка сдобренной постным маслом, он справился так же, не проронив ни слова. Спросил только:
– Тимка с Катькой не приходили?
– Их бабка накормит, там же и ночевать будут. Чего ради за пять верст переться? Из-за пустых щей?
Мужик что-то проворчал (Юрий не расслышал что) и, проявив полнейшее равнодушие к незваному гостю, отправился куда-то по своим делам.
– Что-то он у тебя, Марья, заторможенный какой-то, – удивленно сказал Филатов.
– У нас тут все мужики такие, – не обижаясь, ответила та. – Слова клещами не вытянешь...
– И что, тут все так живут?
– Как это «так»?
– Ну... Небогато.