Золотая лихорадка
Шрифт:
– А с чего богатеть, мил человек? Хоть и золото под боком, а живем вишь как...
Да завели бы хоть свинью какую... Кур вот тоже не заметил я...
– Нету кур-то. Откуда им быть? Он же по осени всех со двора снес, пропил... – Сказала это Марья с такой отрешенностью, что Юрию стало все понятно. – Ездит тут один на машине, спирт привозит, вот мужики и несут ему с хат... Самогон опять же...
– А что, ты его удержать не можешь?
– Так сильный он, мужик все-таки. Как удержать? Он на прииске работал, много получил, так в Магадане все за месяц пропил. В дом ничего не принес. Да и другие так.
Юрий
– Слышишь, Марья, а сумка моя где?
– Вон, у сундука стоит...
Юрий, у которого в поклаже был такой банк, что его с лихвой хватило бы всем жителям Выми на год разгульной жизни, расстегнул сумку и с облегчением убедился, что в нее никто не заглядывал. Подивившись такой честности (или полному отсутствию любопытства?), Юрий на всякий случай переложил в карман пистолет, достал из пачки стодолларовую купюру и позвал хозяйку, которая возилась в пристройке:
– Марья! У вас тут магазин есть?
– Есть магазин, хлеб там покупаем. Только в нем больше, почитай, и нету ничего.
– Ну, хоть консервы есть какие-нибудь?
– Есть консервы, только где ж их купишь на наши деньги...
– Ты вот что, Марья, вы с мужиком меня, можно сказать, от смерти спасли. Деньги у меня есть, возьми вот сотню да потрать на продукты. И вам что есть будет, да и мне сил надо поскорее набраться.
Женщина, которая, судя по всему, была ровесницей Филатова, но выглядела лет на десять старше, посмотрела на протянутую бумажку:
– Это что за деньги такие?
– Я же говорю, сто долларов. Или не видела таких?
– Видала... Давно, когда Ваня не пил так. У нас все больше русские...
– Ладно, Марья, купи там чего посытнее, коньяку достань. Надо будет – доплачу. А сам лягу, а то опять что-то знобить начинает.
Юрий забылся в полудреме, Марья отправилась в деревню. Когда на небе высыпали звезды, она разбудила Филатова:
– Встанешь? Я тебе суп куриный сварила.
Юрий, спросонья не разобравшийся, что к чему, только замычал, заворочался на сундуке. Хозяйка еще раз потрясла его за плечо, и тогда он проснулся окончательно.
В избе собралась вся семья. На лавке сидел Иван, хмуро дымя беломориной. Двое вернувшихся малышей примостились на печи. На столе стоял чугун, из которого аппетитно пахло курятиной.
Филатов поднялся с сундука:
– А вы что к столу не садитесь?
– Да не, – протянул хозяин. – Чего мы будем... Не наше...
– Ну что за церемонии такие? – поморщился Юрий и заметил, какими голодными глазами смотрели на стол дети, которых, как видно, у бабки не накормили, а если и накормили, то теми же пустыми щами. – Вот что, уважаемые. Говорить мне трудно, грудь болит. Чтобы много слов не тратить, прошу всех к столу, – на слове «прошу» он сделал ударение.
– Ну, спасибо, коли не шутишь, – отозвался хозяин и с таким же непроницаемым видом сел за стол.
Юрий снял с печи детишек, приласкал мимолетно, и тоже устроил за столом.
– Марья, а что-нибудь... этакое есть?
– Не нашла я коньяку, – виновато потупилась женщина. – Самогон только...
– Так давай его сюда!
Через несколько минут все сосредоточенно ели. Марья поделила довольно упитанную курицу, купленную, как оказалось, у одного
– Здравствуйте вам, – с важностью в голосе произнес представитель местных правоохранительных органов. – Этот, что ли, постоялец ваш?
Юрия от такой бесцеремонности передернуло, хотя хорошая еда и выпивка подняли настроение. Но он ждал, что ответят хозяева. Иван поднялся из-за стола:
– Рады видеть, Савелий Венедиктович, в добром здравии. Повечеряете с нами?
– Недосуг. Велено с утра в район ехать и этого, вашего, привезти. – Участковый говорил о Филатове так, словно его тут и не было. – Пока же я его запереть должен...
Тут Юрий не выдержал:
– Это с какой такой стати ты, капитан, меня запирать будешь?
Вмешалась и Марья:
– Да грех тебе, Венедиктович, он ведь только в себя пришел!
Дети с двух сторон прижались к Юрию, в котором почувствовали доброго человека. Участковый обозрел все это с высоты своего роста и приказал:
– Документы давай...
– Нету, обокрали меня по дороге.
Участковый внимательно посмотрел на Филатова и хотел что-то спросить, но не успел. Хозяин приступил к капитану с полным стаканом самогона, которого в большой бутыли оставалось еще много:
– С морозцу-то, а, Савелий Венедиктович?
– Не положено! – для начала поломался участковый, но не утерпел и осушил стакан, закусив квашеной капустой.
После этого ему ничего не оставалось, как присесть на лавку и выслушать историю о нахождении человека в стогу без отягчающих обстоятельств. Вскоре милиционер уже расстегнул, а затем и скинул тулуп.
Юрий в разговор не встревал – к ночи сильно разболелась грудь. Подобревший капитан не отказался и от очередного стакана самогона, после употребления которого снизошел до того, чтобы расспросить бродягу-чужака:
– Ты как в стог попал, а?
– Грелся я там, – не стал вдаваться в подробности Юрий.
– То есть как «грелся»? Нормальные люди дома греются, у печки, а не в стогу.
– Это, вообще-то, мое дело, где греться...
– Ты чего грубишь?
– Слушай, отцепись от меня, служивый, видишь, болею!
– В больнице болеть надо!
Юрий ничего не ответил – отвернулся к стене в приступе кашля. Когда отошел, извинился и отправился к себе на сундук. Закрутился в тулуп, не вслушиваясь в пьяное бормотание хозяина и участкового, раздобывших где-то еще одну бутыль самогона. И уже не почувствовал, как Марья подошла и положила ладонь ему на лоб.... Хозяин, раскинувшись, храпел на кровати; долговязый участковый, как длинный куль, валялся лицом вниз на лавке, свесив по обе стороны руки. Марьи и детей в горнице не было. В окно заглядывало утро, и Филатов, чувствовавший себя получше, не стал разлеживаться. Сходив на двор, он подошел к столу с остатками вчерашней «трапезы» и, не удержавшись, хлопнул полстакана первача из здоровенной бутыли, в которой оставалось не меньше литра мутного самогона.