Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта
Шрифт:
Согласно Низами Арузи, «наука предсказания — ответвление науки о природе, и суть ее — предугадывание. И цель ее — на основании путей светил в сравнении одних с другими и соотношений градусов и знаков Зодиака предсказать возникновение тех событий, которые возникают в соответствии с их движением в круговращении мира, царств, стран, городов, животного, растительного и минерального царства, в перемещениях, взаимовлияниях, определениях благоприятного часа и прочее. <…> Подобает затем, чтобы астролог был человеком благочестивого духа и благочестивого нрава, и можно добавить, пожалуй, что одержимость и ясновидение — одно из условий этого дела и непременных требований этого искусства» [231] .
231
Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей, или Четыре беседы/Пер. с персид. С. И. Баевского и 3. В. Ворожейкиной. М., 1963. С. 88.
Рашид-ад-дин пишет о мусульманине-звездочете, занимавшем высокое положение при ильхане: когда Хулагу планировал осаду Багдада, он «призвал звездочета Хусам-ад-дина, который сопутствовал ему по указу каана, чтобы избирать [час]
§ 5. Гадание на бараньей лопатке
Гадание по трещинам от огня на бараньей лопатке было весьма распространено у средневековых монголов и сохранилось до наших дней [232] . Монгольские ханы лично гадали об исходе своих предприятий, хотя при них всегда находились шаманы и китайские астрологи. О гадании Чингис-хана сообщается в надписи стелы на могиле Елюй Чу-цая: «[Чингис-хан] каждый раз перед выступлением в карательный поход непременно приказывал его превосходительству [своему советнику Елюй Чу-цаю] заранее погадать о счастье и бедствии. Император также сжигал баранью бедренную кость, чтобы сличить с ним [результаты]» (Сун Цзы-чжэнь, с. 187).
232
Mostaert A. Manual of Mongolian Astrology and Divination. Scripta Mongolica. IV. Cambridge, Mass., 1969.
Южносунский дипломат Чжао Хун (1221 г.) отмечает: «При гадании о счастье и несчастье, наступлении и отступлении, резне и походе каждый раз берут баранью лопатку, разламывают ее в огне железным молотком и смотрят трещины на ней, чтобы решить важное дело. [Это] похоже на [китайское] гадание на черепашьих панцирях{83}» (Мэн-да бэй-лу, с. 79).
Южносунский посол Пэн Да-я, побывавший при дворе хана Угедея в 1233 г., сообщает в своем отчете: «Что касается их гадания, то [татары] обжигают баранью лопатку и определяют счастье или несчастье, смотря по тому, проходят ли трещины на ней [по направлению] туда или обратно. Этим [гаданием] решается все — откажет Небо [в желаемом] или даст [его]. [Татары] сильно верят в это [гадание]. Оно называется "обжиганием пи-па"{84}. Не существует никаких грубых или тонких дел, о которых не производилось бы гадание. Гадание [по какому-либо случаю] непременно повторяется неоднократно. Когда [я, Сюй] Тин вместе со своей партией прибыл в степи с миссией, то татарский правитель несколько раз обжигал пи-па, чтобы погадать, отправлять [ему] обратно или задержать [нашу] миссию. Надо полагать, что [показания] пи-па говорили о том, что следует возвратить [нас] домой, и поэтому [он] должен был отправить [нас] на родину. "Обжигание im-na" — не что иное, как "сверление черепаховых щитков" [у китайцев]» (Хэй-да ши-люе, с. 142–143). Сюй Тин, дополнивший своими наблюдениями отчет Пэн Да-я, говорит о гадании Угедей-хана в 1236 г. О том, что Чингис-хан гадал на бараньей лопатке, пишет Сун Цзы-чжэнь. О гадании, которое совершал хан Мунке, сообщает Вильгельм де Рубрук. В ответственный момент гадал и иль-хан Хулагу. Согласно Рашид-ад-дину, Хулагу и царевичи, готовясь к окружению и штурму Багдада, поступили следующим образом: «по своему обычаю они погадали на бараньих лопатках, повернули и двинулись к западной [стороне] Багдада» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 40). Отметим, что монгольские ханы самостоятельно гадали с помощью бараньей лопатки; Чингис-хан для сличения результатов приказывал также гадать придворному астрологу, буддисту Елюй Чу-цаю. Другими словами, монгольские ханы сами выступали в роли дивинаторов. С учетом практики ханских гаданий возникает вопрос: Берке и его окружение перед началом важных дел гадали на бараньей лопатке или они всецело полагались на Коран? Если же гадания и молитвы каким-то образом сочетались, что не исключено, то мусульманские наблюдатели, скорее всего, отредактировали историю Берке{85}. Ни один Чингизид не в силах был отменить практику гаданий, завещанную предками. В противном случае, придется признать Берке культурным героем, изменившим структуры повседневности кочевой орды.
Таким он и предстает в описании Джузджани, собиравшем слухи о монголах, пребывая в Индии. Рассказ о Берке отрицает ту имперскую и магическую реальность, с которой соприкасались европейские, китайские и армянские наблюдатели. Этот рассказ не подлежит ни проверке, ни критике. Он существует вне времени и пространства.
«Выросши, Берка-хан, чтобы посетить оставшихся в живых и умерших мусульманских святых и ученых, поехал из земли Кипчакской в город Бухару, посетил их, вернулся восвояси и отправил доверенных лиц к халифу. Некоторые заслуживающие доверия люди рассказывают, что он дважды или более облачался в почетные одежды, [присланные ему от] халифа{86} еще при жизни брата его Бату-хана. Все войско его состояло из 30 000 мусульман, и в войске его была установлена пятничная молитва. Люди, заслуживающие доверия, говорят, что во всем войске его такой порядок: каждый всадник должен иметь при себе молитвенный коврик с тем, чтобы при наступлении времени намаза заняться совершением его [намаза]. Во всем войске его никто не пьет вина, и при нем [Берка] постоянно находятся великие ученые из [числа] толкователей [Корана], изъяснителей хадисов, законоведов и догматиков. У него много богословских книг, и большая часть его собраний и собеседований происходит с учеными. Во дворце его постоянно происходят диспуты относительно науки шариата. В делах мусульманства он чрезвычайно тверд и усерден» (Сборник материалов. Т. I. С. 44–45).
Истинная цель хранителей таких сведений заключается в отрицании истории. Отмена или обесценивание истории ведет к созданию утопий. Это защитная реакция на исторические события, полагает Мирча Элиаде. «Для нас важен лишь один вопрос: как можно вынести "ужас истории", стоя на точке зрения историцизма? Оправдывая
233
Элиаде M. Космос и история. M., 1987. С. 134.
Глава 8.
Чингизид как ученик шейха
С именем суфийского шейха Сайф-ад-дина Бахарзи (1190–1261) в мусульманских источниках связано обращение Берке. По словам придворного чагатайского историка Джамала Карши, «Берке-хан ибн Тубини-хан — мусульманин, опора мира и религии. Он прибыл в Бухару для совершения паломничества и получения благодати, служа шейху шейхов, полюсу полюсов, тайне Аллаха на земле Сайф ал-Хакк ва-д-дин Са'ид ибн ал-Мутаххар ал-Бахарзи, да освятит Аллах его дух и гробницу» (Джамал ал-Карши, с. 120).
Этой короткой справкой исчерпываются сведения о Берке в главе «Упоминание о монгольских хаканах и изложение их истории». На деле же речь идет о месте Берке не в монгольской, а в мусульманской истории. Берке удостоен высшей похвалы, поскольку стал учеником шейха.
В «Книге назидательных примеров» арабского историка Ибн Халдуна (ум. в 1406 г.) есть небольшой эпизод, героем которого является Берке. Эпизод поражает отсутствием какой бы то ни было логики, бытовой или исторической.
«Ал-Му'аййад сообщает, как он [Берке] принял ислам от Шамс ад-дина ал-Бахарзи, ученика из [числа] последователей Наджм ад-дина Кубра, что ал-Бахарзи жил в Бухаре и послал к Берке предложение принять ислам. Он [Берке] сделался мусульманином и отправил к нему грамоту с предоставлением ему полной свободы делать в прочих его владениях все, что пожелает. Но он [ал-Бахарзи] отказался от этого. Берке отправился в путь для свидания с ним, но он [ал-Бахарзи] не позволил ему войти к нему до тех пор, пока его не попросили об этом его приближенные. Они выхлопотали Берке позволение [войти]; он вошел, снова повторил обет ислама, и шейх обязал его открыто проповедовать его [ислам]. Он [Берке] распространил его между всем народом своим, стал строить мечети и училища (мадраса) во всех своих владениях, приблизил к себе ученых и законоведов и сдружился с ними» (Сборник материалов. Т. I. С. 269–270). Вот такой назидательный пример уничижительного поведения правителя перед лицом святости приводит Ибн Халдун. То же самое произошло в Египте с Байбарсом. Рассказывают, султан отправился в Александрию, чтобы повидать шейха ал-Кыбари. Султану не разрешали войти в дом шейха, и он подчинился. В конце концов шейх согласился благословить Байбарса [234] .
234
Амин аль-Холи. Связи между Нилом и Волгой в XIII–XIV вв. М., 1962. С. 37–38. Прим. 41.
Весь эпизод выполнен в жанре благочестивой новеллы. Однако этот литературный фантом рассматривают как реальный факт. Такое насилие над текстом возможно при отказе от исторической критики источника. Как правило, вместо исследований корпуса мусульманских известий о статусе ислама в Золотой Орде мы обычно видим ту или иную интерпретацию цитат из сочинений средневековых авторов. Жанр толкований не позволит выйти из тупика. В первую очередь, это относится к марксистским интерпретациям, которые являются зеркальным отражением теологического дискурса. Грезы ислама переводятся на язык политической необходимости. Одна маска сменяет другую. В этих упражнениях интересны не смыслы, а методы.
Обратимся к публикации А. Ю. Якубовского 1950 года. Имеют ли размышления востоковеда над рассказом Ибн Халдуна хоть какое-либо отношение к историческим реалиям Золотой Орды? Вопрос неуместен, поскольку у автора особая задача, мало связанная с событиями XIII века. А. Ю. Якубовский вершит суд над расчетливым политиком Берке на фоне поразительных декораций. Согласно новой директиве, всю недвижимость в Золотой Орде захватили мусульмане, а кочевая орда исчезла за ненадобностью.
«Несколько подробностей в рассказах мусульманских авторов об обращении Берке-хана в ислам характеризуют его как расчетливого политика. Мусульманское духовенство, держа в своих руках не только религиозный авторитет, но и огромные богатства, состоящие в доходах как 9 поместий, так и с недвижимого имущества в городах, стремилось захватить в свои руки побольше власти, для чего старалось всеми способами подчеркнуть свое превосходство в некоторых случаях над светской властью. Особенно это проявлялось в отношении к новообращенным. Арабские историки, как Ибн Халдун, ал-Айни и другие, рассказывают, что известный бухарский шейх ал-Бархази, который обратил Берке-хана в мусульманство, заставил его, приехавшего специально для свидания с шейхом, простоять у ворот своей ханаки три дня, прежде чем принял его. Могущественный правитель (тогда еще, правда, влиятельный царевич), каким был Берке-хан, сумел подавить в себе чувство униженного ханского достоинства и этим подчеркнуть перед всем мусульманским миром свой пиетет и преклонение перед авторитетом ислама. Если этот рассказ верен, — а у нас нет оснований ему не доверять, — то он подчеркивает, что Берке-хан был настолько умен и дальновиден, что был способен подавить в себе из политического расчета личное и ханское самолюбие, а ведь не надо забывать, что в это время Золотая Орда была фактически распорядителем всей политической жизни в областях между Амударьей и Сырдарьей, да и дальше. Судя по русским летописям, Берке-хан был суровым правителем, требовавшим беспрекословного себе повиновения» [235] .
235
Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 81.