Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– А ея тоже выслал? Галицкий владыка сухо произнёс:
– Выслал. Из дворца…
– «Из дворца до крыльца»! Где ж она теперь?
– В доме у тысменицкого попа.
У княгини болью исказилось лицо:
– Всё с тобой мне яснее ясного. Снова здорово… Муж заволновался:
– Прекрати! Молчи! «Ясно ей» - видали! Что ты разумеешь - куцым своим умишком, не способным заглянуть в душу? Как тебе вдолбить? Только время тратить!
Женщина присела на лавку - грузная, нескладная. Маленькие слёзки, выкатясь из глаз, задрожали на её коротких ресницах. И она их утёрла пальцем, толстым и кургузым. Жалобно сказала:
– Грех так говорить, Ярославе. Я ли не любила тебя? Я ли не люблю до сих пор? Да, конечно, ссорились, разъезжались, говорили гадости. Зубы точили друг на друга. Но потом одумались, помирились, съехались. Дочек выдали за хороших людей… И опять сначала?
– Вынула платок, вытерла под носом.
– Если я ревную, стало быть, люблю.
– Повздыхав, добавила: - Хоть грызёмся часто, но давно срослись. Порознь не можем. Не руби по живому-то.
Отшвырнув книгу, Осмомысл поднялся, подошёл к окну. Коротко ответил:
– Я не собираюсь рубить. Всё идёт по-старому.
– Мне-то видно, что нет.
– Всё идёт по-старому!
– повторил он с нажимом.
– Никаких Настасий больше не будет.
– Утешаешь? Обманываешь?
– Я сказал - не будет! Это решено.
– Уж хотелось бы верить. А не то слух пошёл - ты Настасьича пожелал узаконить… - Мягко так ввернула. Да испуганно осеклась, не договорив: обернувшись, князь прожёг её недовольным взглядом. Прорычал, как тигр:
– Пожелал, и что? Станешь возражать? Женщина промямлила:
– Так ведь больно нехорошо, право слово. Для чего тебе? Мало ли единственного наследника?
– Пьяницу, гуляку? Шалопая и олуха? Не прочетшего и десятка книг? Знающего только псарню с крольчатником?
Ольга защитила Владимира:
– Он ещё исправится и возьмётся за ум.
– Вот тогда и получит княжество. А пока что замена не помешает.
Тут в княгине тоже взыграла гордость. Встала и сказала упрямо, словно и не плакала, не скулила униженно:
– Этому не быть.
– То есть как - не быть?
– поразился он.
– Кто мне помешает? Уж не ты ли?
– Я.
– И уставилась на него - жёстко, хищно.
– Да каким же образом?
– Хоть каким. Упрошу владыку Кирилла не потворствовать сему. Челобитную отпишу в Киев к митрополиту. А понадобится - к самому патриарху в Царь-град! Я костьми лягу, но Настасьича в княжичи не пущу!
Осмомысл скрестил руки на груди. Отозвался холодно:
– Ты считаешь, что я допущу твои козни? Долгорукая усмехнулась:
– Если только бросишь меня в острог. Но не думаю, чтобы ты решился.
Князь проговорил:
– Нет, в острог не брошу. Но прогнать - и тебя, и Владимирку с его попадьёй - с Галицкой земли запросто могу.
– Не посмеешь. Побоишься позорища.
– Вот увидишь, курица. Только пальцем пошевели, только рот раскрой супротив намерений моих - полетишь как пробка из бутылки. Вместе со своим недоноском!
Тяжело дыша, Юрьевна пошла к двери. Проворчала через плечо:
– Ты ещё припомнишь это мгновение. И особенно - слово «недоносок». Ох, не в добрый час ты его сказал!
– Не стращай же ты, кикимора болотная!
– Сам лешак и упырь!
В общем, разругались. Князь в Тысменицу больше не совал носа, но указ о признании Олега собственным сыном издал, получил благословение от епископа Кирилла и отправил грамоту с нарочным в Киев к митрополиту. И как раз накатило Рождество, Святки и Крещение. Ольга и Матрёна отправились помолиться в женский Благовещенский монастырь, что вёрстах в тридцати от Галета (ныне украинский город Монастыриска), а оставшийся в одиночестве Ярослав всё не мог решить - ехать на охоту или пропустить. В принципе хотел, Всей душой стремился, но, с другой стороны, очень опасался молвы: дескать, под предлогом охоты поскакал навестить Настасью. Да и если до конца откровенно, сам боялся её увидеть - и не устоять, вновь польститься. А ещё зашёл Кснятин Серославич и подлил в огонь масла:
– Лучше отложи, батюшка, мой свет, лесованье, не серди боляр. Многие и так не довольны распоряжением твоим по Настасьичу. Говорят: виданное ли дело - узаконивать побочных детей! Сроду такого не было. И размолвка ваша с княгиней тоже всем известна. Поостерегись.
– Ишь чего!
– возмутился тот.
– Будут мне указывать, как себя вести! Вновь зашевелились? Я их приструню. Мой отец жаловал вельмож-то не больно, да и от меня пусть не ждут милостей. Завтра уезжаю в Тысменицу.
– Говорят, объявился Вонифатьич… - неожиданно признался печатник.
– Где? Когда?
– ахнул Осмомысл.
– Вроде в Болшеве. Володимер же вроде его не принял. Может быть, и врут.
– Врут, что объявился или что не принял?
– Не имею понятия, - взор отвёл подручный. Князь прошёлся по клети, потерев пальцами виски. Начал рассуждать:
– Уж не сын ли Берладника свистнул ему? Феодор сидел у Давыдки Смоленского, ничего не предпринимая. А теперь - пожалуйста, запах жареного учуял. Мерзость. Тать. Баламутить боляр не дам!
– Замер посреди горницы.
– А княгиня? Точно ли поехала на восток? Или же на север, тоже в Болшев?
– Исключать нельзя.
– Вот что, милый Кснятинушка: разошли дозорных. Пусть разведают всё до мелочей. А потом доложишь.
– Будет сделано, батюшка, мой свет.
Посидев один, Ярослав послал за Олексой Прокудьичем, занимавшим в последние годы место дворского - управляющего княжескими делами, ведавшего казной и судебными приговорами; после Серославича - первое лицо. Тот пришёл взволнованный, и седой хохолок на его лысой голове то и дело подпрыгивал, поднимаясь вопросительным знаком.