Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Словом, их поездка кончилась одним семейным обедом - к удовольствию обеих сторон. Ольга и Матрёна уезжали весёлые, без обид на детей, с лёгким сердцем. Но по возвращении в Галич всё переменилось.
Кснятин Серославич бросился к владычице, хлопая глазами и тряся бородой; выпалил растерянно:
– Ой, беда, беда, матушка, мой свет!
– Что случилось?
– похолодела она.
– Ярослав… князь наш дорогой… нас покинул…
– Умер?
– У неё ком поднялся к горлу.
– Да Господь с тобою! Слава Богу, живёхонек. Он поехал в Тысменицу…
– Тьфу ты, лиходей, Кснятинка! Напугал меня! Что же в том дурного - в Тысменице? Нешто он не ездил туда и раньше?
– Ездил-то он ездил, да не за тем.
– А зачем теперь?
– Тимофей прислал весточку: из Царя-града прикатили Настасья и Ростислав, сын Берладников…
– Господи, Твоя воля!..
– Понимаешь, нет? Ярослав как прочёл, так и побелел. Глазыньки - что блюдцы, губки затряслись. Заметался по клетям, точно раненый ирбис [21] . А потом Гаврилку Василича кликнул: мол, седлай коней, едем, едем! И умчались как ветер.
21
Ирбис– снежный барс.
Ольга Юрьевна, осенив себя крестным знамением, тихо оизнесла:
– Вот и кончилась моя жизнь. Потеряла мужа. Во второй, и в последний, раз.
2
Путешествие внучки и правнука Чарга длилось больше месяца. Доскакав из Энея до черноморского порта Амастриды, около недели провели в ожидании попутного корабля. Плыть на запад, к Константинополю, побоялись и отправились на восток, в сторону Синопа, от которого при хорошей погоде - около трёх дней и ночей на север до Таврического (Крымского) города Херсонеса. На другом корабле добрались к Белгородской крепости и на третьем - вверх по Днестру, до тысменицких лесов… Планов на будущее не строили. Настенька желала встретиться с сыном и молить Осмомысла разрешить ей остаться с Олегом, на любых правах, даже горничной. Ростислав же хотел (ну, во всяком случае, на словах) возвратиться под крыло Давыда Смоленского и служить в его войске; но сначала собирался увидеть, как решится судьба двоюродной тётки: если Насте не удастся осесть рядом с сыном, взять с собою в Смоленск.
Не найдя коней, шли пешком через лес около пятнадцати вёрст. На одной из тропок чуть ли не в упор, нос к носу, налетели на мишку - средней величины и паршивости; испугавшись друг друга, разбежались в разные стороны, а потом долго хохотали, сидя на пеньке. Отдыхали в охотничьем домике, жарили подстреленных Чаргобаем зайцев, запивали простой ключевой водой из лесного ручья. К городку вышли вечером. Заплатив караульным на воротах за вход, устремились к бывшему дому Настеньки - княжеским хоромам. Озадачив привратников, стали ждать разрешения войти. Появился Тимофей - всё такой же, не от мира сего, с волосами, как раньше, «под горшок» и с лицом состарившегося отрока. Удивлённо воскликнул:
– Батюшки светы! Вы откель такие?
– Из Царя-града, вестимо. Переночевать пустишь?
– Заходите, не жалко.
Настя с трепетом поднималась по лестнице. Ей казалось, что сейчас не выдержит, упадёт без чувств. Вздрагивала от звука любых шагов: может быть, Олежка? И увидела его, появившегося на другой стороне сеней, - худощавого и высокого для одиннадцатилетнего мальчика, смугловатого, кареглазого. Он смотрел настороженно, спрашивал безмолвно: ты ли это? У неё потоком хлынули слёзы горло задрожало, и произнесённая фраза вышла клочковатая, куцая:
– Здравствуй, сыночка… Не узнал меня?
Паренёк моргал и не двигался, глядя на красивую чернобровую тётеньку, плачущую навзрыд; наконец до него дошло, и слетевший с его уст вопрос получился тоже коротким:
– Маменька? Неужто?
– И не выдержал, бросился к ней в объятия. Повторял всё время: - Отчего ты долго не ехала? Я соскучился за тобою - страсть!
– Не могла, ну никак не могла, любимый, - отвечала женщина.
– Ведь была я за тридевять земель. Хорошо, что теперь примчалась.
– Хорошо вельми.
Он не отходил от неё и, заглядывая в лицо, умилительно улыбался:
– Ты такая дивная. Никого нет тебя прекрасней.
– Да и ты у меня уродился славный. Тятенька-то ездит, навещает тебя?
– Реже, чем хотелось бы. Чаще присылает подарки. Отчего вы не вместе и живете порознь?
– Так нельзя же, Олеженька, коли у него супруга-княгиня, Ольга Юрьевна. Быть женатым сразу на двух не позволил Господь.
– Но ведь я - Осмомыслов сын всамделишный?
– Ну, само собою.
– Разве ж можно быть сыном не от жены?
– Получается, можно.
– И от этого я не княжич, как брат Володимерко?
– Да, поэтому.
Лоб гармошкой собрав, что-то вспоминал. А потом спросил:
– Что такое «бастардус»?
Настя покраснела и попробовала уйти от ответа:
– Это нехорошее слово, заморское. Лучше его не произносить.
– Нет, а как истолковать?
– Да на что тебе? Где ты слышал?
– Про меня так вельможи бают. Стало быть, не любят?
– Болтуны, охальники. Плюнь на них.
– Отчего ты боишься изъяснить?
– Не боюсь нимало. Изъясню, изволь. Так латинцы называют отпрысков короля или императора, появившихся не в его семье, а на стороне.
– А-а, ублюдков?
Рассердившись, внучка Чарга проговорила:
– Как тебе не стыдно ругаться? Вот не ожидала! Мальчик не смутился, а печально определил:
– Значит, я бастардус. Потому-то меня и держат в лесах, а не в Галиче.
– Ну и что?
– Мать ладонью распушила его волосы.
– Чем в Тысменице плохо?
Он сказал задумчиво:
– Да не знаю. Вроде бы ни в чём не нуждаюсь. С Тимофейкой мы живём душа в душу. Но внутри червячок сосёт: для чего я не княжич, а какой-то бастардус?
– Значит, так Господь захотел. Испытание, ниспосланное с Небес. Чтобы ты, пострадав, сделался духовней и чище. Сын кивнул:
– Понимаю, маменька. Надо не роптать, а терпеть. Ибо ничего случайного нет и на всё воля Божья.
Так они прожили два чудесных дня - в разговорах, прогулках, трапезах, и Олегов Трезорка следовал за ними по пятам неизменно, тявкал радостно, хоть и был уже в собачьих летах, приближаясь к восьми годам. А на третьи сутки прискакала кавалькада из Галича: князь, его подручные и охранники. Осмомысл взбежал на крыльцо, почерневший от пыли, нервный, увидав Настеньку, выкрикнул со злостью: