Золотой петух. Безумец
Шрифт:
— Да, он острослов, но сердце у него доброе, — заметил староста.
— Я знаю, староста, что сердце у него доброе, но зато язык — как змеиное жало. Не над каждым можно подшучивать, не надо забывать, кто такой Томас-эфенди! Стоит мне только кашлянуть — как людей охватывает ужас. Ты же видел фирман султана! Скажу больше: эрзерумский вали всегда сажает меня рядом с собой. Спроси у них, если не веришь, — сказал сборщик, кивая на полицейских.
«У лисы потребовали свидетеля, она указала на свой хвост». Эти два мошенника всегда готовы были выступить свидетелями в пользу лживых заверений эфенди.
— Как могу я не верить! — ответил староста.
Томас-эфенди сердился на Вардана не столько за его утреннюю выходку, сколько за то, что тот при каждой встрече норовил высмеять его.
— Стоит мне захотеть, — продолжал кипятиться сборщик, — и я весь мир переверну, тогда этот негодяй узнает, кто такой Томас-эфенди!
— Он еще молод, — добродушно сказал старик, — недаром говорят, что у молодого ум не окреп. Поверьте мне, он не так плох, как кажется.
В это мгновение вошел Вардан. Он казался задумчивым и был очень бледен. Томас-эфенди, который минуту назад говорил о нем с такой злобой, как говорится, «поджал хвост» и с льстивой улыбкой обратился к Вардану:
— Благословенный, долго же ты заставляешь себя ждать! Разве не знаешь, что без тебя мне кусок в горло не полезет?
— Я знаю, — ответил Вардан, не глядя на него, и сел на свое место.
Во время обеда Вардан был неразговорчив, выражение лица у него было такое страдальческое, словно его мучил какой-то недуг. Свойственное ему веселое расположение духа сменилось мрачностью, подобно тому как ясный день сменяется непогодой.
Любовь влияет на людей по-разному: одни ликуют и радуются, другие безумствуют, третьи, полюбив, легче переносят невзгоды жизни; что же касается Вардана, то любовь вселила в него грусть. Он почти не прикоснулся к обеду, но пил много, словно его что-то жгло внутри.
Зато Томас-эфенди болтал без умолку. Чего только не рассказывал он о себе и о своем прошлом! Послушать его, так выходило, что он лицо столь уважаемое, что даже сам патриарх Нерсес называет его не иначе как «сын мой». О Хримяне [31] он отзывался неодобрительно, порицал его за излишнюю простоту, возмущаясь тем, что тот снисходит до беседы с простолюдинами из Муша и Вана. Эфенди уверял, будто Нубар-паша в письмах неизменно называет его «мой благородный друг»; хвастался, что на берегу Босфора у него есть собственный дворец, который он сдает в аренду англичанам; уверял, что его предки пожертвовали иерусалимскому храму большую сумму денег, из-за чего в монастыре св. Иакова им ежедневно служат благодарственный молебен; что отношения с Отьяном [32] у него испортились потому, что Отьян хотел породниться с ним и сватал за него свою дочь, но эфенди не пожелал ее, — и все в том же духе.
31
Хримян Айрик — видный армянский церковный и общественный деятель XIX–начала XX вв.
32
Отьян Погос — придворный архитектор султана.
Долго болтал эфенди, но Вардан почти не слушал его. Зато наивный староста принимал все его россказни за чистую монету и поражался. «Как счастлива будет моя Лала, — думал он, — если она станет женой такого человека, который имеет дворец на берегу Босфора и отказался от чести быть зятем Отьяна».
Затем эфенди перевел разговор на политику. Это было время гражданской войны на Балканах, когда славянские народы проливали кровь за свою свободу. В Константинополе состоялась конференция, где решались их судьбы, и Митхад, этот изворотливый дипломат, обнародовал турецкую конституцию.
Рассевшись в ода, Томас-эфенди разглагольствовал о будущем армянской нации. Говоря о «безумии» славян, которые «осмелились» восстать против своих «доброжелателей» — турок, Томас-эфенди с негодованием обрушился на армян, заявив, что и среди них есть такие «безумцы», которые ропщут на турок и мечтают о гражданских свободах и самоуправлении. Он уверял, что армяне погибнут без турок, что они не способны сами управлять своей страной.
Этого Вардан уже не стерпел.
— Таким кровопийцам, как вы, — всяким подрядчикам и сборщикам налогов, — на руку бесчинства и беззакония турецких властей, — сказал он, — вы ловите рыбу в мутной воде. Вам ненавистен свет, недаром воры боятся дневного света.
— Господин Вардан, — прервал его сборщик, — не забывай, что рядом с тобой сидят двое полицейских.
— Можешь запугивать ими несчастных крестьян, которые так наивны, что верят, будто у тебя есть дворец на Босфоре, что ты не пожелал дочь Отьяна, что твоим предкам ежедневно служат благодарственный молебен в монастыре святого Иакова… Будьте все вы прокляты!.. Это вы разоряете народ, вы все — от сборщика налогов и кончая вельможами из Высокой Порты [33] , которые ради личной выгоды предают интересы своей нации.
33
Высокая Порта — турецкая империя.
Томас-эфенди не умел сердиться — вернее говоря, он проявлял свой гнев только тогда, когда видел, что противник слабее его и он легко с ним справится. Зная запальчивый характер Вардана, сборщик налогов побаивался его и постарался обратить все в шутку.
— Я вижу, что вино ударило тебе в голову, благословенный, — сказал он, — надо быть умереннее, раз не умеешь пить!
Вардан искоса взглянул на него и отвернулся, всем своим видом выражая отвращение к этому низкому лицемеру.
Старик Хачо сидел молча. В глубине души он чувствовал справедливость слов Вардана, но осуждал его за недопустимую резкость в разговоре с должностным лицом. Поэтому он очень обрадовался, когда обед пришел к концу, никак не предвидя, что может вспыхнуть новая ссора.
После обеда, по местному обычаю, сразу же подали кофе без сахара.
Томас-эфенди требовал, чтобы после кофе чубук ему подавал Степаник, так как он находил, что чубук, приготовленный руками Степаника, имел особый вкус.
Что-то таинственное было в судьбе этого бедного «юноши».
Фатах-бек, бывая в гостях у старика Хачо, любил, чтобы кофе ему подавал Степаник, уверяя, что кофе, поданное им, «приятнее на вкус», по той же причине Томас-эфенди требовал, чтобы Степаник готовил ему чубук. Во всяком случае, бек знал, что Степаник девушка, и любил ее, но знал ли об этом эфенди? Так или иначе, но он находил особый вкус в чубуке, приготовленном руками Степаника.
Вошел Степаник, неся длинный турецкий чубук, и протянул его Томасу-эфенди. В сердце у Вардана закипела ярость, он хорошо знал двусмысленное значение этого турецкого обычая. Подскочив к Степанику, он вырвал из его рук чубук и, бросив в окно, повелительно сказал:
— Уйди, Степаник!
Озадаченный Степаник покорно вышел.
Эфенди пришел в такое бешенство, словно его стукнули этим чубуком по голове.
— Я не люблю такие шутки, ты бесчестишь меня! — вскричал он.
— Не тебе говорить о чести!