Золоту – жизнь, человеку – смерть
Шрифт:
– Писал, Степан, домой, и много писал, но ведь война кругом, сейчас не до писем, люди головы теряют, а потеряться письму в дороге проще простого.
– Где нынче наши казаки служат, и как им служится? Я сам пришел недавно, служил в Минске, немного повоевал, пока осколком ребро не задело. Отлежался в госпитале, и отправили домой. Может то и хорошо, что мало задело, а мне сказали – отвоевался. Стало тяжело дышать. Врачи говорят, через год-два пройдет
– Куда ты ранен?
– Ловили банду горцев. Думал, пришел конец. Навалился на меня двухметровый великан с кинжалом в руке. Царство небесное моему другу, меня спас, а сам погиб.
Перекрестился Хома и продолжил разговор.
– Одной рукой душит, а другой норовит прирезать меня. Увидел мой друг, что я в опасности и прибежал ко мне. Ударил по голове прикладом моего душителя, он и отдал господу богу свою душу.
И в это время стала артиллерия противника бить. Разорвался недалеко от нас снаряд, моего друга насмерть осколком, а меня только ранило. Спасибо, что мой враг лежал на мне, и все осколки достались ему. Вытянули меня санитары и в санчасть. Отлежался три недели и вот, дома.
– Куда только нынче нашего брата война не забросила, повсюду он есть.
– А кто нынче дома? Кого видел из наших ребят, кого брали на германскую?
– Мало, Хома, осталось в живых нашего брата, многие полегли, а многие пропали без вести.
– Кто пропал, может, найдется. Не скрою, дружище, от тебя, когда был в Грузии, однажды попал в плен к туркам вместе с одним грузином. Привезли нас турки на свою землю, и давай допрашивать:
– Кто вы такие, спрашивали они нас, я им говорю по-своему, по украински, они меня не понимают, а я их. Допросили они грузина и через неделю нас обоих отвезли в дальнее селение. Живем мы вдвоем, я не знаю грузинского, а мой друг по несчастью – моего языка. Вот мы и общались друг с другом при помощи жестов.
Через три месяца я выучил немного турецкий и стал понимать грузинский.
Грузин все уговаривал меня бежать. А куда бежать, если не знаем дороги. Стал я хозяину помогать шить сапоги, ремонтировать сбрую для лошадей. Стал он меня брать в город за покупками. Стою, охраняю хозяйское добро и высматриваю, нет ли на базаре своих, славян. Месяц ездил и все напрасно, ни одного не увидел. Однажды оставил хозяин меня так же охранять его товар, а сам пошел по рынку. Подходит ко мне такой же, как я, пленный и говорит: «Месяц наблюдаю за тобой, думал, отойдешь хоть на минутку в сторону, а ты около воза торчишь, словно прилип к нему».
Познакомились и я рассказал ему о нашей с грузином мысли убежать домой, вот только не знаем, как это сделать и в какую сторону идти.
Расспросил незнакомец, где мы живем, сказал, что и сам хочет бежать. Дорогу знает хорошо. Ему хозяин за его честное отношение к работе разрешает немного ходить по базару, а дома, в селе, отпускает со своими детьми в горы.
«Вот я и стал спрашивать детей, что в какой стороне находится. Они мне все рассказывают и смеются, что я такой глупый и не понятливый.
Научил детей нашим славянским играм, а они меня своим. Сдружились мы, и мне один мальчик, самый старший, признался, что если я не убегу на этой неделе, то меня с моим напарником хозяин увезет и сдаст солдатам.
Мальчик привел с собой лошадей, и мы поехали к границе. Часа два ехали, потом я узнал горы на грузинской стороне и от радости закричал. Мальчик сначала испугался, а потом говорит: «Больше не кричи, ты здесь чужой и тебя могут другие люди из соседнего села забрать, а мои родители будут из-за меня наказаны. Бежать нужно перед праздником, когда все молятся и мало обращают внимания на пленных».
Поговорил я вечером с грузином, что знаю дорогу и хочу бежать. От радости он запел и стал подметать в конюшне. Окончив эту работу, пошел на виноградник.
«Твой друг с ума сошел, – говорит мне мой хозяин. – Только сумасшедшие поют и танцуют на работе. Побудь с ним и посмотри, чтоб он беды не натворил».
А я и сам рад, подпрыгнул бы до потолка дома, лишь бы убежать скорее домой.
Но как назло, нас купил соседний богач. Перевезли нас в другое село, а там, около дома нашего хозяина на бугре стояла школа с прохудившейся крышей. Пойдет дождь, крыша намокает, и вся вода бежит детям на голову.
Однажды я сказал учителю, что могу наделать черепицы и перекрыть школу. Учитель упросил хозяина, чтобы мы в свободное время ремонтировали школу. Мой грузин ругается, кричит на меня.
– Устаю около виноградника, а тут еще нужно ремонтировать школу.
Забрались мы на крышу, и смотрим в сторону границы. Ничего не видит грузин, ничего не слышит, только ругает меня.
Надоело его бурчание, я ему и болтнул, что пришло на ум:
– Смотри в сторону границы, там видны горы возле твоей деревни, а ты все, глупец, кричишь.
Сначала он посмотрел на меня, потом в сторону границы и стал бегать по коньку школы. Совсем лишился рассудка, думаю, мой друг, а снизу во дворе школы смотрят на нас дети и взрослые, как он бегает.
– А откуда ты знаешь, что под той вершиной, мое село, мой дом? – спрашивает меня грузин.
– Раз много кричишь и бегаешь, значит, увидел свой дом.
– Ты настоящий друг, хоть ты и не русский. Я хочу бежать домой. То ты меня торопил домой, теперь я буду торопить тебя.
Собрал учитель всех родителей, чтобы нам помочь, перекрыть крышу. Покрыли ее черепицей, выровняли косые окна и двери. Мы идем по улице, а нам дети низко кланяются и благодарят. А хозяин нас ругает, что если еще пойдете «за так» что-то делать, отдаст солдатам, и окажемся мы в лагере, где таких, как мы, целое море.
Учитель каждый вечер приглашал нас к себе домой и учил турецкой грамоте. Через три месяца я мог написать первое письмо.
Однажды вечером учитель мне говорит, что если пойти в горы, то можно увидеть грузинскую сторону. За одну ночь мы легко можем дойти до реки, и на бревне доплыть до грузинской земли.
При его словах мы засмеялись, он тоже улыбнулся. Не все же реки бегут из Грузии в Турцию и из Турции в Грузию.
Стал он нас водить на горную речку и учить плыть на бревне. Мы со страху чуть не утонули, а наш учитель смеется и говорит: «Плохое начало, хороший конец».