Звезда Надежды
Шрифт:
— Нет.
— Да, Джил, да. Главное для тебя было — понравиться Мэри Сью, жалкое чувство молодого кобелька, Джил. — Гость коротко рассмеялся: — И еще. У тебя было глупое, ни на чем не основанное чувство надежды. Ты попросту не верил в свою смерть. Дуракам везет. И тебе повезло. А, что Мэри Сью? Она стала любить тебя?
Гость ненадолго замолчал, попыхивая своей дымной трубкой, он наклонил голову на бок:
— Ты это сделал для себя. И самоотверженность здесь не причем.
— Там умирали люди, — Джил выдавил эти слова с усилием, как будто разучился говорить.
— Это уже детали. Вы умираете всегда. Ход общей судьбы таков, что невозможно избежать неизбежного. Да,
Мэри Сью вдруг возникла рядом с Джилом, выступила справа, остановилась перед ним — как и тогда, она была красива. Розовое легкое платье, приталенное узким белым пояском, слегка трепетало на легком ветерке, ее кожа казалось светилась — прозрачный, белый мрамор.
Она улыбнулась ему своей обычной улыбкой, черные волосы спадали ей на плечи:
— Я все ждала, Джил, когда ты сам все поймешь. Я не любила тебя.
Глядя на нее, Джил задохнулся от волнения, хотел, что — то сказать ей и не смог, он лишь смотрел в ее лицо и слушал ее слова, пораженный ее присутствием, раздавленный смыслом ее слов, как будто эти слова могли сейчас иметь для него то значение, которое бы они имели много, много лет тому назад.
Также внезапно Мэри Сью исчезла.
— Жалкое зрелище, Джил. Не могу на это смотреть. Прости — не могу, — гость снова коротко рассмеялся: — Неужели ты сам этого не видишь? Ты — одинокое, самовлюбленное ничтожество. Таких нельзя любить. Такие должны жить и умирать в одиночестве. Это твоя судьба, твое предназначение. Каждый приходит со своей судьбой, Джил. У каждого есть свой штамп, своя маркировка и ни кто не в силах прожить свою жизнь иначе, чем так как указанно в его техническом паспорте. Приглядись к себе, к своей жизни. Там написано «одинок», там значится «ничтожен». Глупо не признавать этого. И ты не только глупец, а еще и лжец.
Джил молчал.
Он смотрел на гостя, смотрел на оттенки мимики его мраморного лица, и не мог, не хотел поверить в правдивость его слов.
— А как на счет предательства? Это ты, я надеюсь, не станешь отрицать? От кого ты все бежишь? Я скажу тебе — от кого. От себя. Да, да, не спорь. Не со мной.
Чувства Джила словно пронзило током, резанула появившаяся «песня» Искры Шепот. Девушка стояла слева у стены каюты, там, где черным круглым пятном зиял иллюминатор, ее лицо озаряло пламя камина, в волосах путались розовые искры, губы неподвижные — молчали, но ее «песня», искренняя и пронзительная, сотрясала душу Джила, в ее больших глазах, разгорался фиолетовый огонь.
Она пела ему о любви и обещании счастья, она пела ему о том, что он единственная радость для нее, ее ожидание, ее страсть…
Джил хотел встать на ноги, но не смог, они словно превратились в ватные кули — не слушались. Замотав головой, он закричал гостю:
— Прекрати!
Искра Шепот исчезла.
— Что прекратить, Джил? Твою жизнь? Ведь это твоя жизнь, я ничего не изменил и не придумал. Ты жалок, как и любое ничтожество. Сначала ты радуешься тому, что есть, а потом кричишь — «это не мое»! — Гость опустил руку с трубкой на свое левое колено и весь, поддавшись вперед, сказал: — Глупец, лжец и предатель. Ты даже не вспомнил о них! Ни разу! Жена и сын, Джил, жена и сын… Ты слушал Искру, тебе нравилось, что тебя любят. Но ты не любил. И поэтому твоя Дана ушла от тебя. Ты жестокий
— Это был гипноз…
— Да, разумеется. Все вы так говорите. Никто не хочет отвечать за свои проступки, все хотят свалить свою вину на меня, как будто я делаю за них их дела. Джил, это смешно. Вы лжете, а виноват я, вы предаете друг друга, а я опять крайний. Как вы можете с этим жить? Не понимаю. И теперь ты решил стать убийцей. Зачем ты полетел на «Стреле»? Чтобы убить меня? А за что, Джил? Чем я так провинился перед тобой или перед другими? Ответь.
Задав этот вопрос, гость словно успокоившись, откинулся на спинку кресла, погрузился в ее тень, слился с ней. Только черная трубка выбрасывала из себя улетающие к потолку розовые искры, и два бриллианта на его руках сверкали и горели синим и розовым.
Джил постарался собраться с мыслями.
Если поверить в то, что говорит гость, то и он и это кресло с камином станут реальными, и тогда уже невозможно будет выбраться из — под его чар, и реальность смешается со сном, и пожирающее пламя сгорающих звезд вырвется на свободу.
А потом смерть.
Всем.
Джил это знал и держался за это. В разговоре с гостем трудно устоять на ногах, но стоит попросить пощады и тебе конец, стоит отступить хоть на шаг и уже не вернуться назад.
— Ты сеешь зло. Ты сталкиваешь народы. Ты — убийца.
Слова, сказанные Джилом, казалось прозвучали, как гром. Это было обвинение.
Вызов.
И бешеное пламя в камине вдруг замерло, прекратили свой треск розовые искры в трубке гостя, остановился и пропал звездный ветер, и Джил понял, что то, что он сказал гостю сейчас, уже записано огненными буквами в ядерном пожаре сгорающих звезд, и все мироздание замерло, прислушиваясь к возникшей тишине, в ожидании ответа. Это было обвинение и ответ обязательно будет — правдивый и все объясняющий, неумолимый.
Огонь в камине снова затрещал, трубка гостя выбросила из себя пучок розовых веселых искр.
— Значит я — чудовище. Так, Джил? — Гость говорил спокойным, ровным голосом, голосом знающего правду, уверенного в себе человека: — Я - чудовище. Ты так считаешь. Знаешь сколько миров я видел? Сколько судеб прошло передо мной? Им нет числа. И знаешь, что? Они все были одинаковы. Все без исключения. Нет, конечно же, это были разные существа и жизнь их была устроенна по — разному. Я говорю не о том, что кто — то из них был худ, а кто — то толст. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Гость рассмеялся. Он смеялся долго, и Джилу показалось, что за время смеха гостя, звезды во вселенной успели пройти большей путь в вечности и состариться. Гость перестал смеяться, помолчал, раскуривая свою, бесконечно горящую трубку, и заговорил: — Я кое — что покажу тебе.
Джил вдруг оказался в другом месте — каюта и гость исчезли, сменившись пасмурным пейзажем низкой равнины. Сумрачное небо висело над серой, истрескавшейся землей. Джил не сразу осознал то, что видит, его внутренний человек пытался не понимать открывшееся перед ним. Огромный эскалатор, стоящий на худых, металлических фермах, поднимался высоко вверх и на его ребристой, грязной ленте, лежали обнаженные, мертвые тела. Там, где нос эскалатора обрывался скрипящим катком, высилась широкая, необъятная гора трупов — голых, бледных, закопченных и под ней грубого вида железные машины, выплевывали в эту гору длинные языки пламени — яркого, ревущего. А у подножия самого эскалатора, копошились люди с лицами похожими на лошадиные морды — вытянутые, с тонким узким ртом, и они быстро и энергично стягивали с кузовов других железных машин голые, обезображенные тела, волокли их по сходням к началу эскалатора и бросали вниз.